Роман Сенчин. Нулевые: повести, рассказы. – М.: Издательство АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021. – 508 с. – 2500 экз. – (Новая русская классика).
Сборник из десяти рассказов, соответствующих по дате написания хронологии десятилетия. Хотя нулевые – понятие довольно условное даже хронологически, о чём и говорит в своей вступительной статье историк и критик Сергей Беляков, отводя этому отрезку новейшей истории период до 2014 года – сочинской Олимпиады. Что рифмуется с московской Олимпиадой 1980 года – во многом переломным событием, от которого также исчисляют начало конца Советского Союза.
2014 год – это ещё и киевский майдан, и кровавое противостояние на Донбассе, и возвращение Крыма, с которым возникло понятие «русской весны». Надежды и грозные предчувствия, как перед какой-то очень важной исторической вехой. Своеобразный знак вопроса.
С другой стороны, нулевые – продолжение всё тех же девяностых, которые оказались на какой-то затяжной паузе. Их начало связано с самыми кровавыми терактами новейшей отечественной истории. Да и окончание: майдан на Украине и движение её в сторону антироссии можно также сравнить с терактом или разновидностью гражданской войны. Так или иначе та пауза, которую ещё принято называть стабильностью, завершилась.
«По книгам Сенчина можно изучать историю», – написал Сергей Беляков в той же вступительной статье «Летопись прекрасной эпохи», название которой перекликается с известной формулой критика Андрея Немзера о девяностых – «замечательное десятилетие».
По Сенчину, нулевые именно что продолжение девяностых. Есть определённые изменения: у героев какая-никакая работа, худо-бедно присутствуют скудные деньги, зарплату не прощают и не задерживают. Но совершенно нет образа будущего. Оно пугающе, любые попытки размышлений о личном будущем ввергают в экзистенциальный ужас. Именно поэтому всё окружающее, настоящее, любые улучшения по сравнению с девяностыми воспринимаются как система мнимостей, как что-то ненастоящее и временное. Да, лёд под ногами. Причём очень тонкий его слой. Под ним неведомая и тёмная стихия, готовая расколоть. Или всё тот же знак вопроса.
Пугающая пустота будущего парализует персонажей, которые осознают свою обречённость на его кандалы: «Тысячи и тысячи дней-близнецов, намертво сцепленных между собой, как кольца тяжёлой цепи... Тысячи колец, создающих одно огромное, почти непредставимое, но тоже кольцо». Оставь надежду всяк сюда входящий – эта воронка-матрёшка колец не оставляет человеку никакого шанса вырваться за пределы, которые всякий раз парализуют свободу воли своим намёком на символ бесконечности.
Если девяностые – обвал и смута, то нулевые – время на паузе, но и всё тот же тянущийся «день без числа» – вялотекущая однородность, стремящаяся раздавить человека. Тянет «вниз, в грязь, в яму сортирную». Лишает воли и сил на сопротивление инерции. Вырабатывает привычку, при которой любое витание «в созвездиях» и претензии на что-то большее воспринимаются не то что ненужными, но и вредными. Качели «верх-низ» практически не раскачиваются, они замерли в нижнем положении.
На смену формуле «жизнь – это борьба» приходит «жизнь – это привычка», а фоном слышится то самое чеховское: «...выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков. Вообще всю жизнь стройте по шаблону».
Протеста этому нет. Наоборот, так появляется обоснование для вируса оптимизации с дальнейшим расширением пустоты, что также является характеризующей нулевые чертой. «Здесь, в сельской местности, образование людям только вредит», – приводятся слова главы района в рассказе «За встречу».
Всё это рождает нигилизм по отношению к современности, воспринимаемой через призму «ничего хорошего», становящейся проклятием, окрашивающим любые перспективы и само будущее. Схожие отношения и к территории, к провинции, которая воспринимается как «яма самая настоящая» – одно из тех самых колец, детерминирующих человеческую жизнь. Таково же и самовосприятие героя, у которого фатализм «ничего хорошего» перерастает в состояние, близкое к отчаянию, воспринимающееся за единственный выход из пустоты и обречённости «ничего».
Впрочем, есть и другой вариант: отгородиться от реальности, засесть за ноутбук, купленный на деньги, которые копились на квартиру, и включить «имитатор жизни». Войти в «обалденную» игру: Нью-Йорк, небоскрёбы, гонки, бандиты, веер возможностей и все прелести виртуальной жизни – сублимация прежней личной «способности к прорыву» или её видимости. Это виртуальное также одно из наполнений нулевых. И не обязательно игровое, но и курорты Турция – Египет на последние, кредитные тачки, прочие проявления видимости достатка как заговор от худших времён. Попытка продлить мгновение, которое казалось прекрасным.
Любая коренная, субстанциональная перемена к лучшему невозможна, социальные лифты демонтированы, осталось лишь фатальное. Человек обречён, он не может подняться. Если не хочет окончательно утонуть, то может изо всех сил барахтаться на поверхности и довольствоваться редкими малыми «переменами к лучшему». Любые высшие порывы, большие устремления, а также потенциальная «воля к прорыву» – быстро преходящее, а потому иллюзорное.
«Много возможных путей у жизни, а судьба одна», она выстраивается в силу того, что человек идёт наугад, но по инерции, которая и формирует-выбирает инерционную судьбу, в которой главное – уберечь себя от окончательного падения.
«Участь Грегора Замзы рано или поздно постигает любого, кто безропотно становится в колею, надеясь дошагать до благополучия. Благополучия не будет – колея неизбежно кончится ямой», – писал Роман Сенчин в своей статье 2007 года «Не стать насекомым». В ней об обычном явлении: «привыкании к жизни». Нулевые в этом плане ещё и отягощены страхом-наследием девяностых: лишь бы не было хуже, поэтому и приходится держаться за колею.
Герой Сенчина – человек опоздавший, у которого начинается «конец сезона». И это понимание того, что многое уже поздно, придавливает его, как могильной плитой. Игольное ушко возможностей сужается. Скоро и вовсе возникнет проклятие невозможности чего-либо. Сколько там осталось до этого?..
Ощущение подобного личного опоздания приводит к состоянию, близкому к отчаянию. Возможно, это и есть состояние нулевых, отличное от девяностых, бурливших шансами или иллюзиями возможности пробиться, прогнуть под себя изменчивый мир. Теперь же все шансы разобраны, осталось довольствоваться тем, что есть, и свыкнуться с ним. Правда, периодически пробивает холодный озноб, что завтра может быть хуже и рассыплется ощущение хрупкой стабильности. Это и есть движение по кругу или около нуля нулевых. Так жизнь превращается в разваренную кашу – мерно текущую однородность.
В такой ситуации текст становится формой «наскального письма», когда автор на камне фатального кольца выбивает если не мобилизующий, то сохраняющий призыв: «Жить, жить…» Он становится манифестацией воли. Пусть и невозможно разрушить или преодолеть дурную бесконечность кольцеобразной жизни, но след на ней оставить реально, хотя бы и в стиле «Здесь был…». Это сохраняет человеческое, ведь если ты принимаешь условия и правила, свыкаешься безоговорочно с обстоятельствами, то превращаешься в персонажа компьютерной игры или «куклу», «проект» – производную победившего «пластмассового мира».
Возможно, именно таково действие горсти таблеток препарата, вызывающей паралич сердца. Ты сознательно парализуешь чувственную сферу, привыкаешь или устраиваешь своеобразный бартер и обретаешь кукольную механистичность и внутреннюю пустотность. Об этом препарате рассуждают персонажи рассказа «Жить, жить…», пытаясь обрести в рюмочной своё второе дыхание. Но там же совершенно случайно появляется и другой вариант: срезать с себя куски, и всё для того, чтобы жить. Бороться за жизнь, шепча: «Жить, жить…», и выйти из леса, в котором блуждал семнадцать дней, чтобы чудесным образом обретённая жизнь нравилась.
Сборник – важный разговор, в том числе и в плане осмысления вопроса: преодолела ли страна те же лихие девяностые, перешла ли в новое качество или прежнее лишь мимикрировало под изменившиеся реалии и мы всё ещё буксуем на одном месте?.. Хорошая форма подачи и структурирования рассказов, которые в привязке к конкретному времени начинают играть многими смыслами, дают большую пищу для размышлений.