Несдержанных на язык вольнодумцев, тайных оппозиционеров, диссидентов, застольных ругателей в России хватало всегда. Даже среди приближённых к верхам. Чего уж говорить о кругах разночинных интеллектуалов, среди которых я провёл лучшие годы. Социальную неприкаянность они воплощали в непочтительной трепотне, в анекдотах, подковырках и подначках по поводу очередного исторического решения партии или пропагандистской кампании типа «экономика должна быть экономной».
В чём, однако, невозможно было их обвинить, так это в кощунстве по отношению к своему народу. Они среди него жили, обитали в одних и тех же домах, ходили в одни и те же школы, маялись в общих очередях и не отделяли себя от него. Вся читающая страна потешалась над героями Зощенко, узнавая себя в них и тем самым как бы саму себя преодолевая. Но вот пронзительная мысль Людмилы Петрушевской: началась война, и эти нелепые, косноязычные люди надели гимнастёрки и пошли умирать за своих коммунальных соседей, за непутёвую страну, за всю мировую культуру.
Для нынешних либералов эта святая правда, видимо, не аргумент. Когда поэтесса, поющая интеллектуальные баллады, состроила гримасу презрения в адрес участников марша «Бессмертный полк» – вынесли свои грязные тряпки! – меня на мгновение покинул дар речи. Ныне, когда подобные дамы и кавалеры из либерального общества без стеснения называют сограждан дикарями и быдлом, дрянным народом, даже проклятия застревают в горле. Охватывает изумление. Как накопилась у внешне благовоспитанных, благополучных персон такая ненависть? Такая совсем уж не демократическая злоба? И хочется понять, откуда вдруг взялись эти персонажи – из каких таких невыносимых страданий, из какой оскорблённости назрел у них комплекс карикатурного барства и почти оккупантского превосходства? Уж какими аристократами духа были пассажиры памятного «философского парохода», но разве хоть один унизил себя пошлой русофобией?
В чём же истоки всплеска антирусской злобы? Теряюсь в догадках. Видимо, ненавистники и ненавистницы родимой страны жили и росли отнюдь не в ней. То есть в ней, конечно, но в каких-то собственных, не совпадающих с нею пределах. Не с пропагандой не совпадающих, не с идеологией, а именно со страной в её совокупности – с климатом, природой, бытом, обычаями, с песнями, танцами, радостями и болями, а сильнее всего с народом, в их представлении диким и тупым. Таковым он, надо думать, сызмальства представлялся в советские времена отпрыскам номенклатурного слоя, откуда вышли многие русофобы, а в нынешние – рублёвско-новорижского.
Как-то не осознаёшь, что стараниями былых младореформаторов созрел класс уже не анекдотических новых русских, а вполне адекватных своему материальному положению – новейших. Они, по сути, отвергают представления о привязанности, признательности, сопричастности, а следовательно, и о Родине, её народе. «Ничего личного, только бизнес». Где тепло, комфортно (любимое слово!), там и Родина. Виновником же того, что здесь всё как-то не так, предстаёт населяющий её народ. Он решительно не устраивает гламурную общественность, в особенности одержимую некими политическими расчётами. Особо раздражает, что не слишком амбициозный в житейском плане, он при этом ни за что не желает отказаться от своей судьбы и исторического предназначения.
Новые господа, правда, готовы смириться с отсталым народом, если он покорно примет региональное, заштатно среднеевропейское положение. Но не прощают ему нормального его самосознания, не только державного, но даже культурного, творческого, обзывая это «имперскими амбициями».
Старый приятель, раздобревший на компрадорской ниве, недавно корил меня: тебе что, и вправду нужен Севастополь? Ему-то лично он безразличен. Его интересуют сибирская нефть, чернозёмные угодья, вилла в Майами или замок в Альпах.