Случилась премия «Большая книга», и все три призовых места в ней получили произведения биографического жанра. (Правда, книга-победитель не про реального человека, а посвящена выдуманному персонажу, к тому же попавшему под поезд). Тут же появилось много возмущённых людей, говорящих, что это безобразие и нужно дать дорогу «настоящей прозе». Неверно называть такие биографии литературоведческими книгами. Если бы премией наградили нового Гаспарова, Бахтина или «Искусство как приём» Шкловского, вот это было бы литературоведение. Популярные биографии – это другое.

Одним словом, всё это очень неловко, потому что если выглянуть в окно, то видно, что в трудный год читатель очень интересуется прошлым, чтобы найти себе подспорье в настоящем, понять, что раньше что-то было такое – и вот как-то пережили.

Мне как-то стали говорить, что нужно сделать отдельную номинацию для биографий.

Это странное желание. Сейчас у нас есть работающий индикатор читательского интереса, и его хотят испортить квотой для «чистой прозы», потому что художественная проза и биографии – высказывания разного рода. В этот момент нужно достать с полки книгу Тынянова «Смерть Вазир-мухтара» и предложить, как Золушке, отделить одно от другого.

«Чистая проза» получит какие-то дипломы, но, во-первых, не каждый год у нас есть яркие романы, и мы будем то и дело разводить руками: что это к нам пролезло? Мне могут сказать, что в этой номинации можно тогда не присуждать ничего (такие случаи бывали и в знаменитых премиях).

«Не присуждать» – это очень хороший ход, но он очень плохо и трудно работает. Причём даже в случае воображаемого идеального судейства. И, кстати, особенно в случае идеального судейства. Например, может не случиться достойного произведения (по любым номинациям) и год, и два, и три. А на четвёртый интерес к институции ослабляется или есть искушение «наградить хоть кого-то». Спонсоры волнуются, возникают мысли, не изменить ли правила.

При этом мы знаем, что престиж занятий литературой падает, он, собственно, лет двадцать уже инерционен. Если об этом говорить прагматически, то придётся честно сказать, что нужно производить сокращения, но тогда они коснутся всех – критиков, администраторов, чиновников и блогеров. А мы же не хотим сократиться, ведь так?

Во-вторых, историко-биографический жанр рулит в премиальном мире давно – от Пастернака до Солженицына, от «Ленина» до «Зимней дороги». Такое свойство у нашего мира: читатель не хочет fiction про страдания высокодуховного человека: у него для этого есть весь XIX век русской литературы, он хочет что-нибудь полезное. Вот об этом и мигает честный индикатор премиального голосования.

И, наконец, в-третьих, такая премия показывает нам, что художественное высказывание такого рода интересно, а вот выдуманные страдания неинтересны en masse. И премии, и ярмарки, и градус обсуждений на сайтах показывают, что интерес к прошлому и поиск исторических аналогий побивают чистую выдумку, – это свойство времени. У нас на полках есть Толстой и Лесков, Платонов и Бабель. Они по-настоящему актуальные писатели. Зачем нам неведомый Синдерюшкин? Нет, читатель не против него, но современный автор должен доказать, что ради этой новой прозы стоит отложить на неделю Достоевского или Набокова. И честная премия сообщает нам это, как градусник – температуру. Температура нам не нравится, и кто-то говорит: давайте возьмём два градусника и будем мерить в обеих подмышках.

Можно и три взять. 