А в тайге стоит тишина…
Из советской молодёжной песни
По чистой случайности или по Божьей милости при депортации всех нас в Сибирь у меня в кармане пиджака завалялся солдатский треугольник – письмо от отца с фронта. Оно было обнаружено мной лишь по прибытии на Мазульский рудник, когда наша одежда сдавалась на прожарку от вшей. Не откладывая дела в долгий ящик, я тогда сразу же написал по указанному на треугольнике адресу небольшое письмо отцу на фронт. В нём, кроме приветов от меня, мамы и Зои, было короткое сообщение о том, что произошло с нами. Много я писать не стал, так как знал со слов отца, что если напишешь лишнего, то письмо может не дойти либо придёт всё исчёрканное кем-то.
Спустя некоторое время мы получили от отца ответ. Он сообщал нам, что жив-здоров, бьёт ненавистных фашистов и просил маму беречь нас и себя. С тех пор, на протя-жении двух лет его солдатской жизни, наша переписка не прекращалась. За это время отец прошёл фронтовыми дорогами, под бомбёжками, разрывами мин и снарядов, Донбасс, Южную Украину, Крым, Польшу и закончил войну 9 мая 1945 года в Берлине. Расписавшись на стене поверженного Рейхстага, он продолжил службу в оккупационных войсках на территории Германии, а потом – в СССР. Вернулся он домой в марте 1946 года, попав под демобилизацию из Советской армии лишь во вторую очередь.
С тех военных незабываемых лет мне особенно запомнился один случай. После освобождения Одессы отец перевёл нам на Мазульку телеграфный перевод в пятьсот рублей, которые мы получили на третьи сутки после их отправления. Вот так оперативно и чётко трудились работники советской связи в годы Великой Отечественной войны! Кстати, мой отец был профессиональным связистом, поэтому на фронте служил в войсках связи.
После этого в сибирской ссылке мы стали регулярно получать от него каждый месяц почтовые переводы по пятьсот рублей. Конечно, это были не ахти какие деньги, но они поддерживали нас. Потом, когда отец находился уже в Германии, после окончания войны от него пришло несколько посылок с трофейными вещами. Тогда личному составу оккупационных войск разрешалось раз в месяц отправлять домой вещевую посылку. Это шло в счёт возмещения того ущерба, который причинили германские войска на территории СССР, и называлось «репарацией».
Каждый раз, получив от отца посылку, мама выносила вещи на базар и обменивала их на продукты. Следует отметить, что в годы войны на все виды продовольственных товаров существовала нормированная карточная система. Мазульский марган-цевый рудник по роду своей деятельности относился к си-стеме оборонной, то есть военной промышленности. В связи с этим он снабжался продуктами питания по особой категории.
Так, к примеру, шахтёры-горняки получали на карточку в день от 800 до 1000 граммов хлеба, а иждивенцы – дети и старики – по 300 граммов на человека. Кроме карточек на хлеб, выдавались также карточки на жиры, сахар и мясо. Наша семья из трёх человек получала по кар-точке 1200 граммов хлеба в день: мама как рабочая «желдорцеха» – 600, а я и моя младшая сестрёнка Зоя, будучи иждивенцами, по 300 граммов. Жиры и сахар давали по карточкам один раз в месяц мизерными граммовыми порциями.
Конечно, это обрекало нас на полуголодное существование, но тем не менее мы жили немного лучше, чем другие спецпереселенцы-калмыки, трудившиеся не в военных отраслях. Среди них смертность от голода и недоедания была очень высо-ка. Поэтому неизвестно, как сложилась бы наша судьба, если бы нас привезли в какую-нибудь глухую деревушку с полуразвалившимся колхозом.
* * *
И вот однажды в один из мартовских дней 1946 года случилось чудо: к нам в барак явился отец с чемоданом в руке! Солдатское обмундирование – бушлат, гимнастёрка, галифе и шапка-ушанка были на нём как с иголочки, а кирзовые сапоги начищены ваксой до блеска, на плечах – чёрные погоны с эмблемой войск связи. И когда он возник в дверях нашего убогого жилища, закопчённого самодельным светильником, на нас повеяло вкусным запахом хлеба.
Таким предстал перед своими домочадцами отец и муж Доржа Эрднинович Илюмжинов, демобилизованный воин Советской армии! Тогда ему только-только исполнилось со-рок лет, но выглядел он намного моложе. Годы войны не очень отразились на нём. Хотя он не раз смотрел смерти в лицо и перенёс много тягот и лишений, за несколько месяцев мирной жизни его сильный от природы организм быстро восстановился, он окреп на сытном красноармейском пайке во время службы в Германии и Под-московье.
Из моих писем, написанных по-калмыцки и потому не-доступных военной цензуре, отец знал, что случилось с калмыцким народом и в каком положении оказались мы в Сибири, и надеялся вызволить нас из неволи. На фронте и потом, уже в мирное время, с ним в одной части служил киргиз Майдун Саркумов родом из города Пржевальска. Они так подружились, киргиз и калмык, что в воинской части их называли братьями.
* * *
Майдун был намного лет моложе моего отца, поэтому остался служить в армии и посоветовал ему при демобилизации ехать в Киргизию. Он заранее написал своим родителям, чтобы те приняли его фронтового побратима, как родного сына, и помогли ему устроить-ся на новом месте, найти подходящую работу.
Отец демобилизовался в марте 1946 года из своей части, которая дислоцировалась в Подмосковье после вывода с оккупированной территории Германии. При оформлении документов он взял направление не в Красноярский край, где находилась семья, а в Киргизию, в Пржевальск, где жили родители Майдуна Саркумова. Но в Москве, на Казанском вокзале, отец передумал и купил железнодорожный билет до Ачинска и в марте 1946 года прибыл на Мазульский рудник.
Его появление после почти трёхлетней разлуки вызвало у нас неописуемую радость и безмерное ликование. Вместе с нами, естественно, наше торжество разделял и весь калмыцкий «хотон» Мазульского рудника. Ведь здесь мой отец был первым, кто вернулся с победой до-мой после разгрома фашистской Германии!
На третьи сутки после прибытия на Мазульку отец пошёл в спецкомендатуру. Он хотел получить у органов раз-решение забрать нас и выехать всей семьёй в Киргизию, куда ему разрешалось следовать после демобилизации из армии.
Однако спецкомендант Мазульского рудника сделал отцу строгое внушение за то, что он в течение трёх суток не явился к нему и не доложил о прибытии.
Тогда отец подал ему свои воинские документы и направление в Киргизскую ССР. Ознакомившись с бумагами, комендант, несколько озадаченный таким поворотом дела, уже спокойнее изрёк: «Конечно, вас, как демобилизованного воина из рядов Вооружённых сил страны, мы не имеем права задержать. Вы можете вы-ехать в Киргизию хоть сейчас, но без семьи. Она находится на спец-учёте в нашем учреждении, относящемся к НКВД СССР, и поэтому её от-пустить мы не можем».
Отец некоторое время молчал, как и спецкомендант, озадаченный услышанным. Потом он растерянно спросил: «И как же теперь мне быть, товарищ майор?»
На это спецкомендант ответил: «Вы можете приехать в Киргизию и оттуда сделать вызов вашей семье через Москву, обратившись непосредственно в Наркомат внутренних дел СССР».
«И сколько времени уйдёт на всю эту процедуру с вызовом моей семьи?» – спросил, уже волнуясь и сильно нервничая, отец. Два года, проведённых на фронте, в дивизиях на переднем крае, давали о себе знать.
Комендант, видимо, заметил намётанным глазом та-кую перемену в настроении посетителя. Он пристально -смотрел на отца и молчал. Лишь после продолжи-тельной паузы неуверенно промолвил: «Думаю, что с годик вам придётся подождать».
Отец резко встал со стула и, едва сдерживая гнев, сказал коменданту: «Я сражался против фашистов, не раз смотрел смерти в лицо, дошёл до Берлина, а семья моя страдает здесь, в Сибири! Как это понимать?»
«Почему вы считаете, что ваша семья здесь страдает?» – спросил комендант, вызывающе глядя на отца.
«Я сам вижу, в каком тяжёлом материальном положении и не менее тяжёлом мораль-ном состоянии она находится, – уже не сдерживаясь, гром-ко сказал отец. – И я не могу их оставить!».
«И что же вы хотите?» – спросил комендант, кривя губы в усмешке.
«Я, как коммунист, решил остаться с семьёй!» Сказав это, отец резко, по-военному, повернулся и покинул кабинет спецкоменданта, не попрощавшись. Выйдя из душного, прокуренного помещения на улицу и глотнув чистого морозного воздуха, он почувствовал себя опять бодрым и здоровым и тотчас же успокоился. Ему стало окончательно ясно, как надо поступить по совести. Он не мог совершить предательство по отношению к кому бы то ни было, тем более к своим близким. Война научила его однозначно от-носиться к этому чёрному делу! ′