«Площадь Эволюции» открывает новую рубрику «Поэт номера». Сегодня мы представляем вашему вниманию московского поэта Ивана Фефелова
Пустота
мы не лечим болезни, мы лечим симптомы,
как будто они многое значат.
единственный повод выйти из дома –
пустота сигаретной пачки.
единственный повод набрать чей-то номер –
услышать заветное «ну что там? как ты?»,
с глупой гордостью сообщить, что не помер,
и прочие ненужные факты.
не слушать еврея, идти вдоль сугроба,
обманув хищную гильотину порога.
талант говорить происходит от злобы,
злоба на бога,
потому что не все – боги.
идти сквозь серый массив, сквозь мантру
кварталов Харькова, трущоб Нью-Йорка,
помнить номер домофона, паспорта, банковской карты:
шестёрка, шестёрка, шестёрка.
единственный повод смотреть чуть выше,
попутно убедившись во вранье Гидрометцентра –
взмах македонского лезвия крыши
над стянутым в узел проспектом,
над родиной отдельных одиночеств,
попыток расплавить сердца из воска:
истина проще, чем того хочется, –
нужно просто добрести до киоска,
и если успех обращается крахом,
водой – вино, похмельем – морская качка,
становиться постигающим дзен монахом
сквозь пустоту
сигаретной пачки.
Надежда
мы стояли там вместе. локоть о локоть.
время мажет красным и чёрным. кровь и копоть.
в висках стучало – невозможный грохот.
мы ходим под небом одним и им же хранимы.
ты не чувствуешь ничего, и ты пройдёшь мимо,
ведь боль можно вытерпеть, безразличие – невыносимо.
мой страшный товарищ, с косой и в чёрном платье,
загадай мне загадку, дай стакан воды и распятье,
не молчи, не молчи, этой тишины уже хватит.
людей тошнит от балета; нужны кровавые танцы,
романтика войн, очарование бесстыжего глянца.
ты поверить не можешь, как я хочу ошибаться.
беснуется садист, телевизор сверкает призмой,
поднимая на штык, выше человеческой жизни,
чернильное небо с оранжевым росчерком выстрела.
бурлит река, позабыв берега, её злоба отныне безбрежна,
крошатся мосты, и носишься ты над страшной,
тянущей бездной,
я смотрю сквозь тебя на притихший зал и вижу
во тьме надежду.
посмотри и ты, о проклятье двадцатого века,
как они без мотива, молитвы, числа, имярека,
не слыша твой вой, не слыша мой зов, хранят в себе
человека.
Луч
я обнимаю фонарные столбы,
пусть есенинских берёз они мертвей –
я закрою глаза и буду считать до пяти.
и да будет свет.
судьбой намечен только план.
сущность человека – эскиз.
как красив и огромен Альдебаран.
как мал и непознаваем смысл.
солнце каждое утро находит восток,
даже не зная, что он вообще есть.
нам этой мудрости хотя бы глоток,
скомканный в радиовесть.
нашей судьбы неумолимый рок,
где преследует короля за шахом шах, –
раскапывать души вдоль и поперёк
в километры рифмованных штолен и шахт,
чтобы с другой стороны туч
звёзды ослепли от блеска глаз!
если должен начаться луч,
пусть он начнётся в нас.
мы не лечим болезни, мы лечим симптомы,
как будто они многое значат.
единственный повод выйти из дома –
пустота сигаретной пачки.
единственный повод набрать чей-то номер –
услышать заветное «ну что там? как ты?»,
с глупой гордостью сообщить, что не помер,
и прочие ненужные факты.
не слушать еврея, идти вдоль сугроба,
обманув хищную гильотину порога.
талант говорить происходит от злобы,
злоба на бога,
потому что не все – боги.
идти сквозь серый массив, сквозь мантру
кварталов Харькова, трущоб Нью-Йорка,
помнить номер домофона, паспорта, банковской карты:
шестёрка, шестёрка, шестёрка.
единственный повод смотреть чуть выше,
попутно убедившись во вранье Гидрометцентра –
взмах македонского лезвия крыши
над стянутым в узел проспектом,
над родиной отдельных одиночеств,
попыток расплавить сердца из воска:
истина проще, чем того хочется, –
нужно просто добрести до киоска,
и если успех обращается крахом,
водой – вино, похмельем – морская качка,
становиться постигающим дзен монахом
сквозь пустоту
сигаретной пачки.
Надежда
мы стояли там вместе. локоть о локоть.
время мажет красным и чёрным. кровь и копоть.
в висках стучало – невозможный грохот.
мы ходим под небом одним и им же хранимы.
ты не чувствуешь ничего, и ты пройдёшь мимо,
ведь боль можно вытерпеть, безразличие – невыносимо.
мой страшный товарищ, с косой и в чёрном платье,
загадай мне загадку, дай стакан воды и распятье,
не молчи, не молчи, этой тишины уже хватит.
людей тошнит от балета; нужны кровавые танцы,
романтика войн, очарование бесстыжего глянца.
ты поверить не можешь, как я хочу ошибаться.
беснуется садист, телевизор сверкает призмой,
поднимая на штык, выше человеческой жизни,
чернильное небо с оранжевым росчерком выстрела.
бурлит река, позабыв берега, её злоба отныне безбрежна,
крошатся мосты, и носишься ты над страшной,
тянущей бездной,
я смотрю сквозь тебя на притихший зал и вижу
во тьме надежду.
посмотри и ты, о проклятье двадцатого века,
как они без мотива, молитвы, числа, имярека,
не слыша твой вой, не слыша мой зов, хранят в себе
человека.
Луч
я обнимаю фонарные столбы,
пусть есенинских берёз они мертвей –
я закрою глаза и буду считать до пяти.
и да будет свет.
судьбой намечен только план.
сущность человека – эскиз.
как красив и огромен Альдебаран.
как мал и непознаваем смысл.
солнце каждое утро находит восток,
даже не зная, что он вообще есть.
нам этой мудрости хотя бы глоток,
скомканный в радиовесть.
нашей судьбы неумолимый рок,
где преследует короля за шахом шах, –
раскапывать души вдоль и поперёк
в километры рифмованных штолен и шахт,
чтобы с другой стороны туч
звёзды ослепли от блеска глаз!
если должен начаться луч,
пусть он начнётся в нас.