Русская литература в Узбекистане: история с продолжением
Русская литература пришла на территорию Узбекистана с первыми русскими. Пионером туркестанской темы стал писатель и художник Николай Каразин, чьи бытописательские и батальные рассказы были популярны в XIX веке среди широкой российской аудитории. В 1910–1920 годы некоторой известностью пользовался долгие годы живший в Ташкенте поэт Александр Ширяевец, друг и единомышленник Есенина. Наконец, краткий визит самого Есенина в 1921 году, обросший легендами и слухами и предшествовавший написанию «Персидских мотивов», оставил глубокий след в памяти города. Напоминало об этой встрече классика с Ташкентом присутствие в городе Татьяны Есениной. Дочь великого поэта приехала в Ташкент в 1942 году и прожила здесь до самой своей кончины в 1992-м.
В военных сороковых бесценной прививкой для местной русской литературы стала эвакуация в Ташкент Анны Ахматовой, Алексея Толстого, Владимира Луговского… Их влияние на литературу республики трудно измерить в тиражах и наименованиях книг, но то, что сама почва здешней культуры получила благодаря эвакуации некоторую подпитку, сомнений не вызывает. Неслучайно ташкентские музеи Есенина и Ахматовой продолжают служить очагами русской культуры и местом встреч любителей поэзии.
Распад Союза застал русскоязычную литературу Узбекистана в приличной форме. С одной стороны, в начале 90-х ещё не приобрёл большого масштаба отток литераторов в Россию и на Запад. Идеологическая атмосфера и быт менялись не вполне уловимо, не вынуждая авторов и редакторов к поспешному бегству на разнообразные исторические родины. С другой стороны, зависимость от занятой своими проблемами бывшей метрополии сводилась к нулю, что освобождало уже не столько от, по сути, почившей к тому времени цензуры, сколько от невольного втягивания в водоворот политических страстей, который затронул тогда немало звучных имён советской литературы.
В литературе Узбекистана успешно работали в те годы поэты Александр Файнберг, Вадим Новопрудский, Михаил Книжник, Рифат Гумеров, прозаики Алексей Устименко, Сергей Спирихин и Вячеслав Аносов. В 1990 году вернулся из Москвы, чтобы возглавить республиканский журнал «Звезда Востока», Сабит Мадалиев, и последующее пятилетие стало, возможно, самым заметным и продуктивным периодом в истории этого издания.
В эти же годы в Узбекистане складывается ферганская школа поэзии. Основателем её, как принято считать, стал поэт и педагог Александр Куприн, писавший под псевдонимом Абдулла Хайдар; наиболее ярким и известным в России автором – Шамшад Абдуллаев. Ферганцы (кроме названных это Хамдам Закиров, Григорий Коэлет, Даниил Кислов, Ольга Гребенникова и др.) декларативно оставляли за русским языком функцию коммуникативного материала, ориентируясь в своих художественных поисках на западную верлибрическую поэзию и европейский кинематограф.
На фоне творчества ферганцев и начинающегося оскудевания русской речи неожиданно актуальной оказалась эстетическая платформа другого объединения поэтов – «Ташкентской поэтической школы». В него вошли Санджар Янышев, Евгений Абдуллаев (Сухбат Афлатуни), автор этих строк и ещё ряд поэтов. Ташкентцы, акцентируя свою принадлежность к культурному пограничью, искали литературные корни в первую очередь в русской поэзии XX века. В новейшей истории литературы Узбекистана представители «Ташкентской школы» имеют шанс остаться как основатели выходившего с 1999 по 2004 год русскоязычного альманаха «Малый шёлковый путь» и проводившегося в 2001–2008 годах Ташкентского открытого фестиваля поэзии. У этих интернациональных проектов были схожие цели: разрыв литературной изоляции, выход авторов Узбекистана на более широкую аудиторию – и, с другой стороны, знакомство читателя-узбекистанца с творчеством поэтов зарубежья, преимущественно ближнего. Литературные связи внутри СНГ в целом к концу 90-х оказались нарушены (впрочем, на глазах распадалась и возникшая в советские годы школа художественного перевода), и задача их восстановления выглядела самой насущной на тот момент. Наиболее интересным среди выпусков «Малого шёлкового пути» оказался 3-й, где в поэтическом разделе было широко представлено творчество и ташкентских, и ферганских поэтов – как живущих в республике, так и покинувших её к тому времени. В последнем, 5-м, выпуске альманаха опубликована стенограмма круглого стола «Русская литература в Средней Азии: пути и перспективы», где, возможно, впервые был поднят вопрос типологического разграничения работающих в современной литературе региона русских и русскоязычных писателей. Даже если автор не позиционирует, подобно ферганцам, своё отмежевание от русской литературной традиции, причислить к корпусу русской литературы некоторые написанные на русском языке тексты иногда бывает затруднительно. Препятствуют этому не столько словарь писателя, тематика произведений, восточные реалии в них, сколько своеобразный синтаксис, отражённый в тексте менталитет, совокупность культурных ценностей, опора на приёмы, характерные для литературной традиции Востока. Для иллюстрации можно сопоставить стихи сверхпопулярного в республике, не так давно ушедшего из жизни Александра Файнберга – и рубаи Сабита Мадалиева, одного из наиболее заметных среди пишущих на русском поэтов современного Узбекистана.
Более долговечным проектом оказался ташкентский альманах «Ark» (главный редактор – Рифат Гумеров). Если первые его выпуски были посвящены фиксации наиболее интересной неподцензурной, преимущественно авангардной ташкентской прозы позднесоветского периода и первых постсоветских лет, то сегодня вокруг этого издания группируются авторы, продолжающие жить и работать в стране на данный момент.
Нахождение Узбекистана и России в разных культурно-информационных полях приводит – приблизительно с конца 90-х – к возникновению своего рода двойных литературных иерархий. Некоторые пишущие на русском авторы достаточно популярны внутри республики, пользуясь в том числе признанием официальным, но не востребованы за её пределами. Известность других поэтов можно назвать «отражённой»: сначала они поверх местных литературных голов и структур заявляют о себе в зарубежных (прежде всего российских) изданиях – и лишь затем оказываются прочитаны и услышаны на родине. Этот феномен, впрочем, наблюдается сегодня и в других постсоветских странах.
Однако известность за пределами республики – именно в силу новой информационной ситуации – не всегда безусловный критерий качества литературы. И вниманию читателей хотелось бы предложить тексты авторов, принадлежащих как той, так и другой категории.
Среди живущих сегодня и пишущих на русском поэтов Узбекистана выделяются два имени, состоявшихся и приобретших известность ещё до 1991 года, – Сабит Мадалиев и Рифат Гумеров. От следующей волны, начинавшейся в 90-х, в литературном строю остались Шамшад Абдуллаев и вернувшийся в Ташкент после нескольких лет, проведённых в Санкт-Петербурге, Алексей Кирдянов. 2000-е принесли литературе Узбекистана знакомство с Сухбатом Афлатуни, Ларисой Дабижей, Людмилой Бакировой, Викой Осадченко, Баходыром (Бахом) Ахмедовым, Николаем Ильиным, Алиной Дадаевой… Массовый исход русскоязычной интеллигенции из региона заметно перетасовал литературные карты и сделал возможным выход на первые позиции в том числе и тех авторов, кто в силу разных причин в 80-е и 90-е находился за спинами коллег. Неслучайно на семинарах для пишущих на русском языке литераторов, которые ведёт с недавнего времени Алексей Устименко, можно встретить сегодня авторов любого возраста.
Трудно прогнозировать дальнейшее развитие в республике литературы на русском. Одно можно утверждать наверняка: наиболее плодотворным для неё остаётся путь взаимопроникновения, обмена и активного культурного взаимодействия, с одной стороны, с литераторами, пишущими на узбекском; с другой – с авторами, живущими за пределами Узбекистана. Русская литература здесь может взять на себя функцию своеобразного мостика, соединяющего Запад и Восток, одинаково важного как для узбекской, так и для русской культуры.
гнездо на моей голове 
проснулся с гнездом на моей голове
сколько же я проспал?
а родные решили что я в чалме
что не снял перед сном тюрбан
потом заполз мне в постель соловей
и спросил сколько ж ты проспал?
он гнездо от моей головы отклеил
и на крыльях в окно убежал
а родные спросили а где чалма?
я в окно показал во-он там
но окно целиком занимала зима
и густел тишины фонтан
* * * 
Мне хочется уснуть, забыв о том,
как тело светится, как плачут наши руки,
бессильные найти во тьме другого…
Забыть о той стене, что делит ложе,
о странном одиночестве, что любит
обоих нас сильней, чем мы – друг друга.
Проходит ночь, и всё, что остаётся, –
твой бледный силуэт на фоне утра,
и пустота над нами, в нас, за нами,
и старая, почти слепая жалость,
и время, что уснуло, как котёнок,
на тающем тепле одежды нашей.
* * * 
Домой вернулся – не узнал
Двора.
Не год – домой не приезжал –
Не два.
И вот приехал – вырвавшись
Едва…
Кружится здесь от детства
Голова.
И пахнут апельсинами
Дрова.
И кажутся красивыми
Слова –
Простые, словно небо и
Трава.
И славы словно не было –
Молва…
И жизни словно не было –
Была.
* * * 
Ставлю белые – в вазе – кувшинки,
закругляю дневные дела,
предзакатно алеют тропинки,
из подсолнуха жёлтой корзинки
мёд на лапках уносит пчела.
Птицы прячутся вечером в гнёзда,
дремлет сад, отступает жара,
месяц тает,
хозяйка с утра
топит печь и упавшие звёзды
выметает метлой со двора.
* * * 
В коридоре слепого отчаянья
Всякий раз обращаешься в слух,
Чья-то тень одиноко качается
На полу.
Чей-то голос скребётся за стенами,
Как о ветер – засохший ковыль,
Чей-то меч нависает над теменем
Восковым.
Тусклой спичкой проход освещается,
Замираю у тёмной двери:
Коридор впереди превращается
В лабиринт.
* * * 
Оставить кофе на глоток;
оставить стирку на потом;
запрятать в стол на чёрный день
мой самый светлый сон под утро,
и чтобы холодом подуло,
и чтобы свитер твой надеть…
Река текла и утекла.
Когда на донышке – тепла,
в крови не остаётся лета.
Вокруг сплошное ОРВИ,
но я всё так же о любви,
внося в разброд посильно лепту.
Я слишком много говорю.
Пора вернуться к букварю:
вот аз, вот Азия, вот узкий
трёхдневный серпик в небесах.
Сесть у окна и буквы лузгать,
и всё, что видишь, записать.
* * * 
как беркут охраняющий пустыню
с вершины мною прожитых годов
я охраняю в памяти своей
воспоминанья о тебе
и снова
как солнце осени
рука твоя тепла
ПОЕЗДКА В САД 
Наконец вернулся я, и звенит трамвай:
«Место незнакомое, Алексей, узнай».
Новостройки «новые» – старые,
как свет.
Меж домами улочек и различья нет.
Солнцу негде спрятаться –
нет и деревца,
и довёз трамвай меня до старого кольца.
Здесь у поликлиники был когда-то сад.
Где же? – под себя подмял сад
Юнус-Абад.
Но готов проехать я в восемь лет назад,
чтоб сойти с трамвая в яблоневый сад.
ИЗ «СЕНТЯБРЬСКОГО» 
Сентябрьский день отбрасывает свет
На блёклую поверхность саркофага
И выставляет прошлого портрет,
Где, как листва, пожухлая бумага.
Но сила осени склоняется ко сну.
Не спрашивай – я отвечать не буду:
Не объяснить, как я обрёл весну, –
Без тайны не бывает чуда!
Я навсегда из прошлого уйду,
Где осень мне оставила постскриптум,
Где высох цвет в заброшенном саду
И замер звук расклеившейся скрипки.
Я трону дверь неопытной рукой
И выйду в мир возвышенного детства –
В пространство времени,
что вечно предо мной,
Под звуки музыки, неведомой, как сердце…