Олег Глушкин
Родился в 1937 году в городе Великие Луки Псковской области. В войну эвакуирован с семьёй на Урал. В 1960 году окончил Ленинградский кораблестроительный институт. В Калининграде работал на заводе «Янтарь» докмейстером, инженером в рыбной промышленности, выходил в море на рыболовных судах. Руководил литературным объединением Балтфлота. Издано 24 книги прозы. В 1990 году избран председателем Калининградской писательской организации. В 1991 году основал журнал «Запад России» и был его главным редактором. За вклад в развитие культуры Калининградской области и расширение контактов между российской и европейской культурой удостоен Диплома Канта (2000 г.). Награждён в 2004 году золотой медалью «За полезное» за просветительскую деятельность. Удостоен премии «Вдохновение» за книгу рассказов «Пути паромов», премии «Признание» за роман «Саул и Давид». Лауреат ряда международных конкурсов. Рассказы и повести переводились на литовский, польский и немецкий языки. Сопредседатель Союза российских писателей.
«Давай дадим другие координаты!» – сказал мне капитан Тирхов, когда наше судно подходило к промыслу. Вид у него был заговорщицкий, чёрные волосы, словно крыло ворона, закрывали один глаз, вторым глазом он мне подмигивал. Я ничего не понял. Тогда он стал разъяснять мне, как капризному ребёнку: «Чего ты упрямишься! Согласись, что так будет лучше, так будет разумнее. Мы сообщим, что идём на сто миль севернее, что прибудем на промысел только через два дня». Я возмущался, я кричал, что не допущу обмана. Я был представителем конторы, которая старалась держать в узде даже таких капитанов, как Тирхов. Он был орденоносец, с ним носились как с писаной торбой. Я впервые шёл на промысел вместе с ним. Я не мог понять его. Он, оказывается, хотел остановиться и даже стать на якорь, чтобы избавиться от запасов вина.
Сухое вино давали тем судам, которые работали в тропиках. В жаркие дни полагалось к обеду выдавать стакан вина. Для моряков это вино было что слону дробина. Но, как объяснял мне Тирхов, именно в дни выдачи вина на судне появлялись пьяные. К этим дням матросы готовились заранее, загодя варили самогон из рыбной муки или ставили бродить соки, взятые в судовом ларьке. Выпив стакан сухого вина, они уходили в каюту и там добавляли самогона. Обвинить их в пьянстве было невозможно, ведь сам капитан выдал им вина. «А каково мне с пьяными идти на замёт!» – почти кричал на меня Тирхов. Я по-прежнему говорил «нет».
К вечеру против меня была настроена вся команда, я стал источником всех бед, и меня охотно бы выкинули за борт, как библейского Иону, чтобы справить свой законный праздник – праздник уничтожения сухого вина. К утру я сдался, мы нашли мелководье и бросили там якорь, судовые двигатели смолкли. Господь послал нам тишайший и светлый день. Штилевое, глянцевое море расстелило перед нами свою ровную скатерть, на палубе был поставлен длинный стол, и сюда же были вынесены все запасы сухого вина. Это было вино самых худших сортов. Чего ещё было ждать от наших снабженцев? Но вина было много.
Думается, что если выпить такое количество воды, тоже можно запьянеть, а здесь хоть и малые, но всё же были градусы. К тому же ярко светило солнце, подогревая сверху наши ещё незагорелые тела. Женщин на судне не было, поэтому сидели кто в трусах, кто в майке, мочились прямо с борта и пели самые разухабистые песни. А потом плясали, да так, что содрогалась палуба. А когда расплывающийся шар солнца нырнул в океан и сразу стало темно, включили от аварийного движка прожекторы, и в их свете всё происходящее стало казаться мне нереальным. Словно я видел чудный сон, где был зван на бал и, погружённый в тёплые волны, парил над паркетом-палубой и вокруг меня вальсировали полуголые матросы, а кто-то ползал по палубе в поисках заветной туфельки. Моё сладкое видение прервал Тирхов, он растормошил меня и сказал, что у него есть одна прекрасная идея. Конечно, идея эта была в том, что надо поискать, где бы ещё добавить. Свои запасы водки он выпил ещё на отходе, я в рейс водки не брал, так что идея Тирхова оставалась ничем не подкреплённой и неосуществимой. Так думал я. Но не Тирхов. Недаром это был самый удачливый капитан нашего флота и самый изобретательный.
Оказывается, он успел связаться по радио со своим корешем – капитаном такого же судна, который был на заходе в инпорту и, естественно, набрал там несколько ящиков бакарди. Понимаешь, сладко улыбаясь, говорил мне Тирхов, это ведь не сухарь, это сорок три градуса, только никому – ни гугу. Идём только вдвоём. В последний момент мне удалось уговорить Тирхова взять с собой ещё и матроса. Мы быстро спустили шлюпку-ледянку, молодой матрос молча дёрнул за шнур и завёл движок, и мы рванули в ночь. Я не понимал, как ориентируется Тирхов, вокруг стояла такая мгла, что казалось, шлюпка сейчас воткнётся в неё и застрянет. Но Тирхов нюхом чуял запасы бакарди.
Уже минут через десять он кричал во тьму: «Вася, курва, отзовись, мы здесь, Вася!» И Вася отозвался, ибо тьму прорезал прожектор, и мы пошли по его лучу. И вот уже нас втащили на Васин корабль. И Тирхов стал обнимать Васю, а Вася, оказавшийся на две головы выше Тирхова, наклонился и чуть ли не плакал на плече друга. Вася был уже давно пьян. Но запасы у него ещё были. И он сопроводил нас в свою каюту, где не только стояли бутылки, но и лежали диковинные заморские фрукты. Тирхов, не закусывая, выпил подряд два стакана и сразу повеселел. Я только пригубил, я понимал, что должен остаться трезвым, мы ведь покинули свой пьяный корабль, никого не оповестив об этом. И теперь надо было как можно скорее вернуться.
Между тем Вася вырубился и уронил голову на стол, а Тирхов выскользнул за дверь, пробормотав, что сейчас приведёт механика и что тот тоже его крепкий кореш. Прошло минут десять, я сидел в каюте и ждал. Какая-то нервная дрожь охватила меня. Я выбежал в коридор. Было совершенно темно. Хорошо, что я знал суда этого проекта почти наизусть. Я выскочил на палубу, прожектор освещал борт и прильнувшую к этому борту нашу шлюпку, в которой дремал матрос. Тирхова там не было. Я стал кричать что есть силы: «Тирхов! Тирхов!» Никто не отзывался. Судно словно вымерло, вернее, все здесь были пьяны. Я спустился в камбуз, потом поднялся в кают-компанию, повсюду стоял сивушный запах, кругом были разбросаны бутылки, но людей не было. Я решил, что все покинули судно, и почувствовал, как холодный пот прошибает меня. Я стал бегать от каюты к каюте и кричать – Тирхова нигде не было. Никогда я ещё не попадал в столь глупое положение. Совершенно случайно я распахнул дверь гальюна, и – о чудо! – Тирхов был здесь, он мирно спал на толчке.
Я стал тормошить его. Он очнулся и долго не мог понять, где он и что от него хотят. Мне пришлось волочь его по палубе и спускать в шлюпку, я крыл его последними словами. Я окатил его водой, и, теперь окончательно придя в себя, он точно вывел шлюпку к борту своего судна. Там тоже все спали. Силы покинули меня, я бухнулся на диван в своей каюте и сразу же погрузился в сон. Но спал я не больше часа. Громкие сигналы судового колокола разбудили меня. За дверьми слышался топот ног. Я быстро накинул куртку и поспешил в рубку. Судно наше неслось на вираже, вымётывая кошелёк. Радист повис на моей руке, он чуть не плакал, он кричал: «Остановите его, это же безумие! Он пьян, люди пьяны! И ему вздумалось идти на замёт!» Я бросился к Тирхову, тот, словно охотничий сокол, был весь напряжён, он ждал добычу и готов был схватить её. «Образумьтесь! – закричал я. – Вы погубите людей! Здесь же отмель и сплошные рифы, вы порвёте сети!» Тирхов отмахнулся от меня как от надоедливой мухи.
Сети уже начали стягивать, и он выбежал на палубу. Его действия были чётки и выверенны. И следа похмелья не было на его лице. Я тоже выскочил на палубу. Рыба бурлила в сетях, словно в огромном котле. Прожекторы высвечивали эту пузырящуюся и ворочающуюся живую массу. В кошельке было тонн двадцать чистой скумбрии. Нам не надо было идти в район промысла. Весь флот шёл к нам, шёл сюда на большую рыбалку, где удача ждала всех и где было так мелко, что, действительно, здесь пьяному было море по колено.