Не менее удивительным выглядит отъезд Дмитрия Сергеевича с Соловков. Товарищем по несчастью, оказавшимся на хорошей счётной должности при Беломорканале, ему был прислан вызов «как выдающемуся бухгалтеру». Происходит невероятное: один осуждённый по политической статье присылает «вызов» другому осуждённому по политической статье, и администрация СЛОНа переводит заключённого на Беломорканал, где «жизнь терпимее, а работа интереснее». Слава богу, что соловецкие палачи не читали личных дел политических заключённых! Такие удачные стечения обстоятельств объясняются либо личной заинтересованностью кого-то из администрации лагеря, либо уж действительно счастливейшей случайностью, Божьим промыслом.

В промысел я поверить могу. Но в состояние полной растерянности приводит меня описание других периодов жизни выдающегося учёного. Попов, ссылаясь на воспоминания Лихачёва о блокаде, частенько никак не выделяет цитируемый текст, и потому непонятно, говорит он от своего имени или пересказывает слова очевидца. Я, скорее, допускаю первое, поскольку из уст Лихачёва, награждённого медалью «За оборону Ленинграда», мне было бы крайне неприятно услышать следующее: «Все отвратительные свойства советской власти с началом войны особенно обострились. Было ясно, что забота о людях никоим образом не входит в планы начальства и надо самому думать, как спастись». Попов высказывает горячее одобрение своему герою: «Он не работает на советские мифы, как это делало большинство пишущих, он пишет так, как было на деле. Миф о доблестных защитниках города, конечно, имеет свои основания – но Лихачёв пишет и о том, как моряки с кораблей, которые стояли у набережных и стреляли из орудий по врагу, заходили в Музей Пушкинского Дома, разбивали стёкла шкафов и «заимствовали» ценнейшие экспонаты». Так всё-таки: доблестные защитники – «миф»? Или «имеет основания»?

О работе Лихачёва в Пушкинском Доме Попов пишет подр обно, перечисляет множество фамилий и многим выражает благодарность за помощь в написании книги. Но если об одних он пишет длинно и в превосходной степени, то о других – походя. К примеру, почти два десятилетия возглавлявший Пушкинский Дом Николай Скатов удостоен следующей характеристики: «Директор института, уважаемый Н.Н. Скатов, скорее, был соперником Лихачёва... Много раз Лихачёву предлагалось стать директором… И все понимали, что… главный тут человек – Лихачёв! Если понадобится – он отменит и решение директора!.. Скатов, который и в силу научных своих вкусов и привязанностей больше склонялся в сторону «славянофилов», к какому-то юбилею решил переоборудовать директорский кабинет, оформив его… в сугубо русском стиле. Предполагались резные скамьи, может быть, коромысла и что-то ещё… Это было уже делом почти решённым, имелись эскизы и чертежи. Многие сотрудники сочли это нецелевым использованием средств и, кроме того, безвкусицей… Но воздействовать на директора мог только один человек, и делегация отправилась к Лихачёву. Тот выслушал, поднялся, тихо… переговорил со Скатовым – и идея директорского кабинета в псевдорусском стиле канула в Лету… Когда «истинные патриоты» ещё и добились того, что в институте стали появляться священники в чёрных рясах в компании «заединщиков»… Дмитрий Сергеевич пришёл в ярость. «До чего мы докатились? – сказал он сотруднику. – Попы по коридорам ходят!»

Я позвонил Скатову, представился и договорился о встрече. Он принял меня, хотя после второго инсульта его здоровье сильно пошатнулось. Я попросил рассказать об их совместной работе с Лихачёвым и прокомментировать то, что написал о нём Валерий Попов. Николай Николаевич долго молчал, потирая правой рукой левую сторону груди, а потом стал, сильно волнуясь, говорить: «Какие ещё коромысла и «заединщики»! Никаких эскизов кабинета в «псевдорусском стиле» я не только не разрабатывал и не одобрял, но даже не слышал о таковых!.. Я с ним (В. Поповым. – В.Ш.) едва знаком. Не уверен, что он был знаком и с Лихачёвым. Он просто растиражировал грязные сплетни. А я ведь ещё жив. И телефон – вот он стоит». Действительно, странно, что общение с этим человеком, живым свидетелем эпохи, не заинтересовало автора книги о Лихачёве. Приходится нам хотя бы в малой степени восполнить этот пробел.

Бывший директор Пушкинского Дома рассказал об их совместной работе, нисколько не подвергая сомнению вклад Дмитрия Сергеевича в науку и построение новой России. Конечно, были и трения. К примеру, Скатов категорически отверг предложение Лихачёва закрыть Пушкинский Дом. Он показал мне письмо следующего содержания (ксерокопия письма – в редакции «ЛГ». – В.Ш.): «Дорогой Ник. Ник! Согласитесь, что только закрытие здания Пушкинского Дома побудит решить проблему с безопасностью. Если пожарные (как они мне говорили) предлагают закрыть, то это для Вас даётся прекрасный шанс спасти институт, себя. Ваш Лихачёв». Скатов так прокомментировал это письмо: «Никакие пожарные ко мне как к директору не обращались. А если бы я прислушался к настоятельному совету Лихачёва и надумал спасать себя, то Пушкинский Дом прекратил бы своё существование. Нужно было бы увольнять всех работников и ставить под угрозу сохранность бесценных раритетов. Я хорошо помнил, как после закрытия библиотеки Академии наук СССР там случился поджог».

Что ж, досадно, что Валерий Попов при написании своей книги проявил тенденциозную избирательность и нарисовал портрет полубога, одного слова которого хватило для того, чтобы остановить губительный поворот северных рек, хотя широко известно противостояние этому проекту многих писателей и общественных деятелей. Не меньшей неудачей выглядит и вторжение Попова в семейную жизнь Дмитрия Сергеевича. Вряд ли стоило, следуя новомодным тенденциям, предавать огласке то, что интеллигентный человек предпочитает ограждать от досужего внимания. А так бы хотелось, чтобы на страницах книги произошла встреча читателей с живым человеком со всеми его взлётами и неудачами!