«ЛГ» публиковала отрывки из I и II частей трилогии «Немой набат». Предваряем фрагмент романа цитатой из авторского предисловия к только что вышедшему изданию.

Роман «Немой набат» перерос в трилогию под напором самой жизни. Быстротекущая, она беспрестанно предлагала героям романа – людям, живущим сегодня среди нас, – новые сложные обстоятельства, и чтобы не захлебнуться в её водоворотах, им приходилось прилагать максимум усилий, а зачастую изворотливости, порой соблюдая не правила приличия, а изыски лицемерия. Отсюда и острота сюжетных коллизий.

Но хочу особо заметить, что у персонажей романа – а их многие десятки, нет жизненных прототипов, никто, в том числе главные герои, не «срисован» с реальных личностей, перелицованных в художественные образы. Никто не узнаваем, даже косвенно. Меня интересовали типажи разносословных современников, их образ жизни, и могу с чистой совестью сказать, что каждый персонаж – это некое «производное» от моих общений со многими типичными «имяреками» того или иного социального слоя.

И есть ещё одно обстоятельство, о котором мне хотелось бы уведомить читателей. Я задумал роман давно и писал его не по следам политических событий, а двигаясь как бы впереди них. И когда время догоняло сюжет, мне оставалось лишь внести коррективы, скажем, относительно погоды или других конкретных частностей жизни. Кроме, разумеется, третьей части. Никто не мог предвидеть ни пандемии, ни назначения премьером Мишустина. И это потребовало серьёзных доработок. Но отнюдь не случайно последние слова второй части романа звучат так: «Всё только начинается!» А ведь в печать она была сдана в октябре 2019 года, в самый сумрачный период российского увядания, когда о переменах 2020-го речи ещё не шло. Однако сам ход жизни и логика сюжета, судьбы героев романа выводили их на мысли о неизбежности скорых и крутых перемен.

* * *

Управославия в России женское лицо. На службах головы, повязанные платками, всегда чаще, чем непокрытые. «Во вся дни жизни своя» глубокая вера помогает женщинам излечивать духовные недомогания, навеянные правилами мира сего, от которых в повседневности они страдают больше, нежели мужчины. На их долю выпадает отмаливать мужние грехи, проступки детей. Слово пастыря рождает в их сердцах особо сильный эмоциональный отклик. И Катерина, чьи неусыпные тревоги обострила всеобщая карантинная замкнутость, искренне возрадовалась возможности исповедаться отцу Симеону – так он назвал себя, о своих душевных расстройствах и терзаниях.

Но церковный народ знает: человек предполагает, а Бог располагает – исповеди не получилось. И по пути домой, осмысляя тот некороткий разговор под сенью храма Христа Спасителя, Катерина пришла к выводу, что не зря приметила, как обрадовался отец Симеон её предложению посидеть в ухоженном прихрамовом скверике. Видимо, ему нужен был слушатель, хотелось ему высказаться, выговориться сильнее, чем ей исповедаться.

Когда присели на скамеечку, отец Симеон, чтобы начать разговор, слегка усмехнулся, сказал:

– Можно молебен заказать и в Бари, у святых мощей святителя Николая Чудотворца, в его базилике, туда записочку подать с уточнением требы. Теперь это просто делают, по интернету.

И, опережая Катерину, изготовившуюся поведать о своих опасениях, посетовал:

– Я человек поживший, к встрече с Ним, – выразительно поднял глаза к небу, – готовлюсь. А в поздние годы, знаете, особенно беспокоит горечь земного бытия, которая способна омрачить радость жизни новым поколениям. Много сейчас ненавистей и антипатий, развратных пиров и увеселений, об однополых дрязгах и говорить нечего. Духа примирений нет, вместо правды – двоемыслие, повсюду мирское зло торжествует, кощунники, сатанаилы верх взяли. А главное, нищета нравственная одолела, цинизм и глумление кругом. – И, видимо, желая показать, что он не только вероучительные смыслы постиг, но и человек широкого культурного кругозора, со вздохом подвёл итог: – Раньше-то, как справедливо Ключевский подметил, верхом грехопадения считалось, если у девушки башмачок из-под платья выглянет. А сейчас, как в «Бесах», весь мир в кашу.

Слушая горькие, но незлобивые сокрушения отца Симеона, Катерина по его интонации, по складу речи понимала, что это лишь разгон, прелюдия, подступы к какой-то другой, более сложной теме, за которую сейчас примется этот своеобразный заштатный клирик с приятным лицом и очень добрыми глазами. Даже не пыталась угадать, куда он повернёт, но знала точно – повернёт.

И священник действительно «повернул».

Опытный проповедник, он сумел завладеть вниманием слушателя и заговорил о том, что у него наболело на душе, – о пассивной роли Церкви. Впрочем, видимо, к главной для него теме он тоже подошёл аккуратно.

– Известно, уважаемая, в нашей России традиционные ценности основаны на христианских религиозных предписаниях. Да разве только традиционные! Извините, по возрасту вашему вы должны помнить лозунг нечестивых коммунистов «Партия – ум, честь и совесть эпохи». Но «ум, честь и совесть» – они из Библии, из Священного Писания. Я к тому, что православие у нас всегда и даже в советские катакомбные времена подспудно оказывало очень заметное влияние на русские воззрения. А уж ныне, в годы церковного ренессанса! – И после короткой паузы: – Народ, и глубоко верующие, и невоцерковлённые – полагаю, как вы, – и богоотставленные, все возлагают надежды на благотворную роль Церкви, способной убавить непомерное медийное возвышение похабничающих, облагородить нравы. Но что мы видим? Да, справедливо патриархом сказано, что нашествие вируса может поколебать богопротивные идеалы общества потребления. Однако священноначалие наше как бы робеет со всех амвонов громко провозгласить требование остановить вакханалию безнравственных, бездействует в наложении анафемы на вызывающих дрожь и омерзение. Церковь, отделённая от государства, словно опасается погрешать против главенствующих во власти, расточая им реверансы. А могла бы в соответствии с настроениями народа даже и потребовать от властей предержащих улучшения нравственной среды. И нет подвижников среди священства, поднимающих голос против развращения нравов. Только протоиерея Дмитрия Смирнова слышно.

По мере произнесения этого монолога отец Симеон всё более оживлялся, всё более охотно говорил, его словно прорвало. Но не изменял своей незлобивой манере, не было в его словах отзвуков гнева или негодования. Он просто сокрушался, с его стороны это был словно индивидуальный чин покаяния за общие священнические упущения.

Катерина, для которой такие речи были внове, согласно кивала. Её, правда, слегка зацепило упоминание о «нечестивых коммунистах» – как-никак Серёжа работал в ЦК КПСС, однако клерикальная позиция была объяснима, и она поддакнула, вложив в реплику потаённый реабилитирующий смысл:

– Да, отец Симеон, очень уж много у нас низвергателей объявилось. Прошлое… как бы правильнее сказать… линчуют.

– Низвергателей? – Священник поднял брови и опустил уголки губ, отчего лицо его выразило удивление. – Как вы точно сказали! Именно низвергателей! Сейчас это стало поветрием – всё низвергать. К сожалению, дух порицания недавнего прошлого возобладал и в церковной среде. – Катерина подумала, что он учёл её замечание, однако, оказалось, отец Симеон понял его по-своему и, это видно было по эмоциональному настрою священника, перешёл к тому, что его особенно интересовало. – Меня смущает подход нашей клерикальной братии к оценке исторических личностей. Возьмите недавние дебаты о мозаике на стенах нового воинского храма в Кубинке. Вопросом о ныне действующих персонах я не увлекаюсь, а вот внутрицерковные споры об изображении Сталина огорчают. В миру пусть спорят, это дело привычное. Но почему в Церкви взбудоражились? Вы, уважаемая, понимаете, что я в принципе, как принято говорить, по определению не могу быть сталинистом. В принципе! И рассматриваю Сталина исключительно как историческую фигуру.

Быстрым жестом достал из-под рясы сложенный вчетверо лист писчей бумаги, развернул.

– А вот я вам сейчас кое-что прочитаю. Та-ак. Источник: журнал Московской патриархии за 1953 год, номер четыре, апрель. В нём напечатано слово патриарха Алексия Первого в Патриаршем соборе, перед панихидой по Сталину, в день похорон, девятого марта. Текст довольно большой, я только выдержки – для пояснения общего церковного взгляда тех лет на эту историческую личность. Итак: «Упразднилась сила великая, в которой наш народ ощущал собственную силу». Как верно сказано! Далее: «Наша Русская православная церковь провожает его в последний путь горячей молитвой. Нашему возлюбленному незабвенному Иосифу Виссарионовичу мы молитвенно, с глубокой, горячей любовью возглашаем вечную память». Ну, что скажете?

Внимательно посмотрел на умолкнувшую от нового неожиданного поворота Катерину и в своей улыбчивой манере продолжил:

– Сегодняшние порицатели, конечно, воскликнут: патриарх вынужден был славословить из боязни репрессий. Но простите, Сталин-то умер. Чего же от испуга так истово лоб в неискренностях расшибать? Не-ет, Сталин, конечно, поколебался в вере в Бога, но потом пришёл к покаянию. Спроста ли он не поторопился признать обновленческую церковь, которую активно поддерживал Фанар и через которую удобнее было бы устраивать заграничные дела? А ситуация-то была, как сегодня на Украине – один в один. И церковные иерархи того времени сумели оценить роль Сталина в судьбе России. В нём народ ощущал собственную силу! Как сильно сказано! – Мягко улыбнулся. – Сейчас бы так! Не-ет, такое слово не может идти через страхи – только от сердца.

Помолчал. Как показалось Катерине, обдумывал какую-то новую мысль.

– Знаете, уважаемая, вот верный ленинец Хрущёв, тот истязал Церковь особо. Сколько при нём, никогда не было снесено столько храмов. Да каки-их! Александр Третий пятиглавые соборы на центральных площадях по всей России возводил, да где они? Никитке спасибо. Он-то личность не историческая – скорее, исторический анекдот... Сей год празднуем 75-летие нашей Победы. Кстати, уважаемая, знаменитый Парад Победы 1945-го, он ведь на день Святой Троицы пришёлся. Знамение! Да, спустя десятилетия в научном споре можно о Сталине много разного сказать, и все будут правы; потомки тех, кто пострадал, не в силах избавиться от мстительного искушения. Я бы в такой диспут ввязываться остерёгся. Но смотрите, уважаемая, коммунисты кончились, Советы кончились, а Россия осталась. Её ипостаси ХХ века были покровом Святой Руси. И Церковь православная осталась. И Сталин в народной памяти остался. Вымарывать его из русской истории, оптимизировать её равнозначно беспамятству. А беспамятство через букву «с» пишется, это козни бесовские. Много у нас таких беспамятных, но пока эта саранча всё ещё пешая. Не приведи Господь, на крыло встанет.

Опять помолчал.

– Священство, оно по природе своей мыслит историческими категориями – Писание обязывает, две тысячи лет. И когда случайно обнаружил в старом журнале прощальное слово о Сталине патриарха Алексия Первого, кажется, лучше стал понимать теперешнюю церковную стеснительность в этом вопросе. Те, кто имя Сталина сокрушает, они же, в большинстве своём, и Русскую православную церковь поношению подвергают. И Церковь во избежание трений с нынешними противосталинскими лидерами общественного мнения как бы уступила им историческое поприще.

Отец Симеон перекрестился на золотой купол храма, глубоко вздохнул. Катерине показалось, будто он душу облегчил, совершив некое очень важное для него деяние. Конечно, священник не мог назидать о своих исторических изысканиях с амвона, похоже, он и не стремился к широковещанию. Ему достаточно было одного слушателя, ему важно было выговориться, пустить в мир своё личное понимание темы, от которой людская память будет кровоточить до тех пор, пока не удастся найти исторический компромисс. Как бы подводя итог, обращаясь уже не к Катерине, а мысленным взором глядя в будущее, он так и сказал, вернее, задумчиво произнёс:

– Исторический компромисс нужен.

Видимо, главное было высказано, вершина духовного взлёта достигнута, и отец Симеон начал спускаться к повседневным, текущим раздумьям.

– Да, уважаемая, стеснительность и робость, упомянутые мною, они как бы мешают священноначалию почувствовать перемены жизни, которые начали происходить после ниспосланных эпидемических испытаний. Духоносные обращения к народу лидера государства были необычными. Пожалуй, только «братья и сёстры» в них не прозвучало. – Улыбнулся, добрые глаза сверкнули задором, выждал слегка, оценивая, поняла ли Катерина тонкий намёк. – После таких обращений назад пути нет. Сейчас для Русской православной церкви самое время громко и требовательно – да, да, требовательно! – призвать государственных мужей к особой заботе о традиционных ценностях и привычных в России обычаях публичной жизни, к очищению наших великих духовных пространств от скверны безнравственной разнузданности. Народ ныне встрепенулся, томительно ждёт избавления от постыдностей, навязанных чужеродными влияниями. Русская повесть ещё не дописана.

Возвращаясь домой, Катерина снова и снова перебирала в уме своеобразную проповедь отца Симеона. Она была удивлена, даже потрясена, чувствовала особую важность услышанного, однако не могла глубоко осмыслить сгусток новых представлений о жизни, которые раскрыл перед ней священник. И решила дождаться очередного чаёвничества с Виктором, чтобы рассказать ему о своём духовном приключении и попросить разъяснений.

Но, едва угомонилась от переживаний, навеянных неожиданной встречей в храме Христа Спасителя, как в сознании снова возникла та долгая, с замерзаниями и отогреваниями, очередь к Поясу Богородицы и дородная коломенская Нина с её приметой о повторяемости женских судеб.

И опять навалилась изнуряющая тревога.