Борис Илюхин, Москва
Сакральное
В искроглазом июне всегда мне не спится –
Его светлые ночи мечтанием дышат –
И тогда я из каменной топи столицы
Вырываюсь, призывы невнятные слыша.
По каким-то почти позабытым приметам
Нахожу я старинные тракты в кипрее,
И теку с облаками по пажитям лета
Я, дразня жаворонков беспечным хореем.
Ой ли, древняя воля, ой, русская доля,
Ты вросла, ты впиталась в дремотные дали;
Тихоструйными реками каждое поле
Окаймив, как серебряным нимбом печали.
Я иду, протекаю сквозь юные рощи,
Камни старых дорог узнавая ногами,
День за днём становясь невесомей и проще
И прозрачную суть бытия постигая.
Неприметная жизнь городков обветшалых
Приютит меня ласково и простодушно,
И забуду о всех я светло и устало,
Сидя в старом саду на скамейке под грушей.
А однажды к заутренней колокол звякнет,
И хозяйка, котомку мою собирая,
Вышьет ниткой суровой по краешку знаки,
Чтоб хранили в дороге до самого рая.
Запахнётся околицей город безвестный,
Бесконечные вёрсты потянутся снова,
И останусь я разве что грустною песней,
Из которой никто не забудет ни слова.
Меня близким вернёт уходящее лето,
Но в краю, где жилось мне блаженно и сиро,
Может быть, стану я чуть заметной приметой
Безмятежного, нежного русского мира.
Елена Павлова, Москва
Я читаю Россию
Сколько искренней грусти
в коротком названии Русь,
Как красиво уложены девичьи русые косы,
Как за вечную тайну за древнюю книгу сажусь,
Где ответов немного, но так бесконечны вопросы.
Я страницы читаю по буквам колючей стерни,
По лугам заливным, по стогам перепревшего сена,
Это только в России льют с неба грибные дожди
И кукушка, как Бог, отмеряет года постепенно.
Полной чашей своей ты всегда привлекала врагов,
Иностранцы у трона сетями сплетали интриги,
Даже в самой глубинке среди потемневших дворов
По раскосым глазам я читаю татарское иго.
Так манили чужих самоцветы таинственных гор,
Корабельные сосны, блестящие медные трубы.
Грызли волки тебя, исполняя немой приговор,
До сих пор из земли вырывают железные зубы.
Поджигали тебя, подсекали мечами серпов,
Сколько молот ни бил, ты, родная, не падала низко.
В испытаниях множился ряд деревянных крестов,
Да на братских холмах
до сих пор не дописаны списки.
И, как Феникс, из пепла вставала священная Русь,
У чернеющих труб снова строила крепкие избы.
Ты взрослела от ран, я родством молчаливо горжусь,
Среди длинных веков и мои пролетели полжизни.
Из-за дальних морей к нам опять засылают гонцов,
Чтоб измерить богатство и лихо потребовать дани,
Только мы не забыли на спинах следы от рубцов,
Нас никто не спасёт, если мы не поднимемся сами.
Запах хвойного леса – настойка усталой душе.
Меня лечат берёзы своим удивительным соком,
С уходящею ночью иду по холодной росе
И читаю с зарёй новый день, приходящий с востока.
А в лазурных глазах отражается купола свод,
В струях свежего ветра опять умножаются силы,
И рассвет паутинкой с малиновым звоном плывёт,
Опускаясь на книгу с названием нежным Россия…
Юрий Ишков, Великие Луки
Батальон
Лучи алеют над дорогой,
Как сотни воинских знамён.
Ценой успеха фронтового
Здесь стал погибший батальон.
Комбат всё знал: не уцелеют
Бойцы в бою, и схватке быть,
Им звонко птица пела трелью,
Шёл май, и всем хотелось жить.
Приказ сильней молитв о жизни,
Окоп – её земная грань,
И нет других сынов Отчизны,
Но есть война, огонь и гарь.
Под танк с гранатами в обнимку
Вползти комвзвода не успел,
Поджечь броню, метнув бутылку,
Сержант израненный сумел.
В России истинную волю
Имеют с детства млад и стар,
Удержан был залитый кровью
Оборонительный плацдарм.
Повсюду люди распростёрты,
И ввысь, до облачной каймы,
Единым памятником мёртвым
Восходят чёрные дымы.
Убит комбат. Нет смелой Тани,
Полёт свинцовой смерти скор,
В аду отчаянных баталий
Погибло много медсестёр.
Закат блеснул и лёг гвоздикой
На тёмно-серый небосклон,
Цена того, что стало тихо, –
Один стрелковый батальон.
Виктор Есипов, Москва
* * *
Там по утрам будил вороний грай
и было много неба, много света,
и тяжко погромыхивал трамвай,
тащась устало мимо райсовета.
Откуда эта тяга вспоминать:
нож перочинный, стружки-завитушки,
там рядышком ещё отец и мать
в двенадцатиметровой комнатушке.
С железной крышей двухэтажный дом,
убогий быт, всегда с деньгами туго –
сараи, голубятня за окном,
где собиралась в праздник вся округа.
Не в праздник, а скорее в выходной –
её владелец местной был звездою,
он с топором гонялся за женой
после получки каждой с перепою.
Там водка стоила два восемьдесят семь,
«Столичную» за три двенадцать брали –
средь тех событий важных и проблем
вдруг и такие вспомнятся детали.
Мужская школа, тучный завуч крут,
спортзал, химичка, страшная зануда,
по окончанье – рыбный институт
и берег тимирязевского пруда.
Свиданья с ней… Такие вот дела,
картинок столько в памяти роится…
Как ни убога молодость была,
но всё б отдал за то,
чтоб возвратиться.
Николай Коновской, Москва
Кровь граната
Лишь зной да пение цикад,
Да мы на воле,
Где чайки белые кружат
Да плещет море.
Владычица моих забот,
Как свет, прекрасна,
Ты разломила спелый плод,
Бордово-красный,
Когда-то, словно тайна тайн,
На райском древе
Висевший, ввергнувший в соблазн
Праматерь Еву…
В темнице тесной изнемог,
И счастьем жизни,
Горячечною кровью – сок
На руку брызнул.
Как веющий над нами рок,
Дыханье рока, –
О, как таинствен и глубок
Сей дар Востока!
…И растворившись, не умру,
Но с лаской прежней
Огонь губами соберу
С ладони нежной…
И моря плеск, и полдня зной
Живут любовью…
И мы повязаны одной
С тобою кровью.
Вадим Терёхин, Калуга
* * *
Я решил, что я – Жар-Птица!
А Жар-Птице ни к чему
За любовь начальства биться,
Низко кланяться ему.
Тёмным силам потакая,
Всем начальство говорит:
Птица? Жар? Да. Есть такая.
Но не очень-то горит.
И сказать, она не очень.
Светит тускло, хоть убей.
А у нас есть, между прочим,
Птица лучше – воробей.
Но и он по всем законам
В тщетном поиске огня
Светит светом отражённым,
Исходящим от меня.
Полосу подготовил Владимир Смирнов, член Союза писателей России