Я живу в Марьиной Роще и вижу, как меняется что-то в лице у стариков, только они слышат это название. Но бараки, что были здесь, сломаны ещё в середине семидесятых, шпана прежних времён «расселилась» на кладбищах, а их потомки рассеялись. Но как-то при мне заговорили об одном феномене: состоявшиеся люди хвалятся тем, что в детстве были драчунами, мучили животных и воровали по мелочи. При этом иногда делают вывод, что причина – в советском воспитании и детском чтении. Действительно, Незнайка симпатичнее Знайки, а Кибальчиша, который лез отовсюду, хотелось кем-то укоротить, и за неимением лучшего – Плохишом. Потом власть переменилась, и оказалось, что самый успешный образ гопника был создан в отечественном кино искусствоведом, кандидатом наук Сергеем Бодровым. Первый «Брат» был в этом смысле очень интересен (там собраны едва ли не все архетипы того времени – миф о культурной столице, миф о чеченском ветеране (это, правда, взято напрокат в таксопарке им. Скорсезе), мифы о хиппи и рокерах), а второй был уже открытым гимном гопничеству, причём идеологического толка.

Похвальба своей брутальностью – вечная традиция. Виктор Шкловский пишет в своей повести «ZOO»: «Я в это время был влюблён. Влюблён так, что разогнал от женщины, в которую был влюблён, на километр всех людей, которым она нравилась.

И тогда, будем хвастаться, я взял одного англичанина, который мне не понравился, он слишком пристально смотрел на женщину, взял и бросил на рояль в ресторане.

За рояль, конечно, заплатил он, а не я, так как денег у меня не было.

Откуда у меня взяться деньгам?

Англичанин не стал со мной объясняться.

А одной женщине сказал, что, когда он был в Сербии, там парни были похожие на меня, ходят с ножами, могут зарезать.

И он подумал, а вдруг у меня нож. Потому-то он и решил заплатить».

Интонации интеллектуалов, притворяющихся гопниками, хорошо описаны в другом фильме, который называется «ДМБ»: высокая или производственная лексика, произносящаяся меланхолическим тоном. Этот инструмент работает наверняка, как газированная водка.

Но дело в том, что фальшивое хулиганство – способ защиты. Хамелеонов приём интеллигента, который наговаривает на себя: ни к каким гопникам в детстве он не принадлежал, всё общение с ними свелось к тому, что у человека в детстве отобрали рубль на завтраки. Шпана и гопники были, кошек, а то и людей убивали – в том сомнений нет. Но рассказы успешного человека (или считающего себя успешным) – намёк на то, что стартовые позиции у него были ниже прочих, но благодаря смётке и таланту он преодолел детство в бараке и голодные дни, встал вровень с теми, кто вышел из элитных семей.

С другой стороны, это интуитивное приближение себя к силе: всякий интеллигентный человек чувствует власть гопников над собой, потому что у него нет против них приёма. Стало быть, и человек «при гопниках» имеет власть над слушателем-обывателем и понимает её механизм. Этот опыт особенно был показателен в девяностые, когда книжные мальчики норовили притвориться бандитами, даже занимаясь вполне вегетарианским бизнесом. Они переплавляли свой страх в гордость.

Но если взрослый мужчина постоянно напоминает о былом хулиганстве, то это либо признак инфантилизма, либо печаль об отсутствии ярких событий в жизни. Так начинают повествовать о войнах, в которых не воевал, и о бандах, в которых не воровал, подвывая: «Где мои семнадцать лет?.. Где мой чёрный пистолет? На Большом Каретном!» Грустно смотреть.