Не мы первые живём в России, не нами открыт этот континент, и прошлое не только принадлежит нам, но и к чему-то обязывает. Наше прошлое не только летопись событий, царствований, революций и войн, но и чувства и мысли наших предшественников. Это наследство настолько велико и разнообразно, что каждый из нас может почитать себя наследником – кто Радищева, кто Чаадаева, кто Столыпина, кто Солженицына...

Впрочем, известны и те, кто себя почитает единственным и неповторимым и широковещательно отказывается от исторического родства, хоть к чему-то обязывающего. Как наше тело состоит из того, что мы едим, пьем и чем дышим, так же и наша интеллектуальная, духовная, скажем так, плоть определяется сначала кругом общения, семьёй, затем образованием на разных ступенях и, наконец, по мере формирования самосознания, выбором своих собеседников. К собеседникам нашим я отношу, естественно, в первую очередь круг чтения, в свою очередь определяющийся направленностью интересов. И здесь, быть может, по справедливости сказано: мы, как личность, состоим из того, c кем общаемся, что читаем, что выбираем в телепрограммах. Наверное, каждому знакомо то счастливое чувство, с которым мы встречаемся с собственными мыслями, высказанными задолго до нас, да ещё и людьми высокоуважаемыми, оставившими значительный след на наших исторических путях.

Литературная вольница

Вот одна из таких встреч. В годы оттепели в Ленинграде сложилась и объявила о себе литературная вольница, сразу же выдвинувшая вперёд имена людей талантливых, независимых, не принимающих регламентации, «правил игры», заданных непререкаемым партийным начальством, взявшим на себя руководство жизнью во всём её многообразии, в том числе, разумеется, и руководство литературой и искусством в целом. С благодарностью вспоминаю если не «прорубивших окно», то уж точно открывших «форточку» в помещении с застоявшимся воздухом: Александра Кушнера, Андрея Битова, Виктора Голявкина, Александра Городницкого, Владимира Марамзина, Иосифа Бродского, Сергея Довлатова... И народ чуть постарше, впрочем, молодых в ту пору, – Виктора Конецкого, Глеба Горышина, Валентина Пикуля...

Все они, как мне представляется, отмечены творческой независимостью, у каждого было своё слово, им было что сказать людям. И рядом с ними тут же появились и «расчётливые вольнодумцы», умеющие во все времена не только спать во фригийском колпаке, но и носить его с собой за пазухой, на всякий случай, твёрдо помня, где и когда его надеть, например в знаменитом в ту пору кафе «Сайгон». За талантами яркими, недюжинными, как предусмотрено природой, двинулся шумный рой претендующих, но, как говорится, не дотягивающих, однако задававших тон. Быть оригинальным, быть наособицу, быть во что бы то ни стало замеченным...

И вот читаю в одной из широко известных старых книг рассказ автора о главном герое. «В его петербургском мире все люди разделились на два совершенно противоположных сорта. Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одной женою, с которой он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержанным и твёрдым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, и разные тому подобные глупости. Это был сорт людей старомодных и смешных. Но был другой сорт людей, настоящих, к которому они все принадлежали, в котором надо быть, главное, элегантным, красивым, великодушным, смелым, весёлым, отдаваться всякой страсти не краснея и надо всем остальным смеяться».

Подтанцовщики

Интересно, как долго мог бы повисеть лист с этой цитатой из «Анны Карениной» в «Сайгоне»? Неповторим только талант, а вот жмущиеся к нему, сопутствующие, вроде «подтанцовщиков» при солисте, почему-то почитают себя «настоящими», как те, что жили в Питере за сто лет до них. И потому предпочитают кучковаться, подменяя единственное «я» коллективным «мы»: «Мы с Бродским... Мы с Битовым... Мы с Кушнером...»

Нет, литература всё-таки не кино, где случается победа «одна на всех». Помню, одна из оболь­стительных ровесниц, «исповедующих Сайгон», спросила меня: «Мифа (сказать «Миша» было бы пошло), вам не скучно быть таким правильным?» Вопрос помню, как печать неполноценности на лбу, ответа не помню, пролепетал, наверное, что-нибудь «правильное».

Что старое поминать? Да во все времена, оказывается, были свои звонкие «настоящие» и «старомодные и смешные». Может быть, и консервативного Костомарова читать «неправильно», но, что делать, грешен. Читаешь, и кажется, что оттуда, из далёкого 1864 года, он смотрит на нас с грустью и вздыхает: почему же люди «оригинальные» не меняются: «В Петербурге есть целый класс существ, которых русские, живущие в этом городе, прозвали общечеловеками. Эти общечеловеки – существа до того цивилизованные, что отрешились от всяких предрассудков и, постоянно обретаясь в возвышенных сферах мечтания, низким для себя полагают принадлежать к какому-нибудь народу. Действительно, ни с одним народом нет у них ничего общего, даже языка…»

Им дела нет до правды

Вот здесь наметился исторический прогресс, наши общечеловеки стыдятся только своего народа и не хотят с ним иметь ничего общего. Но вглядимся в портрет, написанный Костомаровым в середине позапрошлого века: «Их хлебом не корми, подавай только какое хочешь обличение: всякий скандал, всякое заушение исторического лица для них праздник. Им дела нет до правды – им нравится самый процесс оскандализирования известной личности, — хотя они в то же время большие хитрецы и не прочь при случае посмяться над обличениями…»

Кажется, что это почти продолжение цитаты из Толстого о людях «настоящих», умеющих посмеяться и отдаваться всякой страсти не краснея, впрочем, слова эти были сказаны за десять лет до появления первых глав «Анны Карениной» в журнале «Русский вестник».

Вспоминаются слова моих институтских преподавателей, вечная им благодарность. Когда мы горделиво приносили курсовые работы, доходя, как Тяпкин-Ляпкин, своим умом до того, что уже было давно известно до нас, мы слышали краткий и строгий приговор: «Невежество не аргумент!» Нас всеми способами и средствами уверяют в том, что только тупым совкам не дано понять необычайные достоинства рыночного уклада жизни с его своеобразной нравствен­ностью и справедливостью.

«…Стань богат, и всё твоё, и всё можешь». Развратительнее этой мысли не может быть никакой другой... Народ же ничем не защищён от таких идей, никаким просвещением, ни малейшей проповедью других противоположных идей... Началось обожание даровой наживы, наслаждения без труда; всякий обман, всякое злодейство совершается хладнокровно; убивают, чтобы вынуть хоть рубль из кармана».

Свой выбор каждый должен сделать сам

Можно было бы и продолжить, но и сказанного достаточно, чтобы увидеть черты жизни, вернувшейся к нам из полуторавековой давности. Эти строки из «Дневника писателя» Достоевского, увы, по-прежнему злободневны. Помогают понять события, возвращающие нас в прошлое, слова, сказанные Фёдором Глинкой в 1812 году, ещё до Отечественной войны, после того как «реформы Сперанского», предусматривающие отмену рабовладения и первенство закона, были объявлены чуть ли не государственной изменой. «Такой великий переворот от стяжания к бескорыстному созиданию, – писал поэт, прозаик, будущий декабрист, – не мог пройти ни скоро, ни бескровно... Себялюбие и частные выгоды растерзали общее дело».

«Себялюбие и частные выгоды»! – вот ключ, открывающий глухие двери, за которыми принимаются судьбоносные решения якобы для общего блага. О чём сетовал наш славный соотечественник? Рабовладельцы сделали всё, чтобы задуманные самодержцем (!) и разработанные Сперанским реформы были свёрнуты, а сам реформатор, лишённый должности министра и обер-прокурора Сената, был отправлен в ссылку. Ну что ж, есть цели, для достижения которых одной жизни мало.

Впрочем, судьба подарила Фёдору Глинке долгую жизнь, он увидит и отмену рабовладения в России, и крах «великих реформ» Александра Второго на этот раз под ударами преуспевшей в казнокрадстве бюрократии. Сократ, как говорится, предупреждал: государство погибает, когда перестаёт отличать хороших людей от дурных. Путь в будущее никем не предначертан, он долог, во многом непредсказуем. В политике, в гражданском строительстве сам поиск пути, определение цели – всё под силу только всем вместе... А для этого надо ответить на самый главный вопрос: с кем вместе? И здесь уж выбор должен сделать для себя каждый сам.