Максим Воробьёв

Рассказ

Старик вырезал свистульку. Всегда в потёртой, замызганной телогрейке старик вечно торчал перед домом и, что-то бормоча себе под нос, острым ножичком вырезал свистки из ивы. Потом раздавал их крутившейся рядом ребятне.

– На, свисти, Боря! – говорил он, вручая очередную свистульку подвернувшемуся под руку пацану.

– Я не Боря, я Саша!

Старик смотрел долгим, непонятным взглядом и повторял:

– Свисти, свисти, Боря!

Все привыкли к тому, что он путает имена. Взрослые относились к нему с сочувствием. Объясняли детям: мол, не всё в порядке с головой у деда. Хотя, как потом выяснилось, и не такой старый он был. Лет под шестьдесят. А ребятне он нравился, говорил не сюсюкая, как со взрослыми.

То было самое что ни на есть обманчиво-радужное советское время эпохи застоя. Фёдор Никитич, так звали старика, вместе с женой приехал откуда-то из-под Орла. Жена у него была моложавая, всегда с недовольно сжатыми губами. Иногда на улице орала: «Опять со своими свистульками возишься! Оставь хоть детей в покое!» Фёдор Никитич виновато опускал голову и замолкал. Если жена не успокаивалась, то молча уходил к реке, где срезал ивовые ветки для свистков.

Лёнька подошёл поближе, поздоровался.

– Здравствуйте, Фёдор Никитич!

Старик вскинул голову, зорко посмотрел на него. Узнал, улыбнулся.

– Ну, здравствуй, школьник. Отучился?

– Да.

– Двоек много?

– Нет, сегодня четвёрка по русскому.

– Молодец! – Старик протянул ему только что вырезанный свисток.

– На! Свисти, Петя!

– Я не Петя, я Лёня!

Старик кивнул и повторил:

– Свисти, Петя!

Лёнька знал, что он не отстанет, пока не услышит свиста. Да и самому хотелось попробовать. Не споря больше, он поднёс свисток ко рту и дунул во всю силу своих ребяческих лёгких. Свист вышел резким и громким. Старик вновь улыбнулся и, покачивая головой, забормотал: «Свисти, свисти, Петя!»

9 Мая в этом году праздновалось особенно торжественно. Как-никак 30 лет Победы в Великой войне. С утра все школьники были собраны, построены, и, под звуки горнов и барабанов, организованное шествие двинулось к центральному скверу. Ветеранов было много. Им отвели всю восточную часть площадки. Одетые в военную форму, они держались строго и торжественно. Сразу было видно – это герои. Они радостно здоровались друг с другом. Вдруг среди них мелькнуло знакомое лицо. Лёнька даже не сразу узнал Фёдора Никитича. В парадной форме, возвышенно-радостный и одновременно строгий, он совсем не походил на старика. К тому же стоял где-то во втором или третьем ряду, и его всё время загораживали другие ветераны. Но вот шеренга слегка раздвинулась, и Лёнька обомлел: впереди стояли генералы и полковники, но ни у кого из них не было столько наград, как у Фёдора Никитича. У него, похоже, имелся полный набор всех медалей Великой Отечественной, за исключением разве «Золотой Звезды». Потом была минута молчания, слёзы на глазах у людей, прошедших войну. Торжественный залп-салют из карабинов, который дали простоявшие на посту весь митинг курсанты военного училища из районного центра.

Дня через три, опять же после школы, Лёнька снова увидел у подъезда Фёдора Никитича. Тот был в своей обычной старой телогрейке и, как всегда, вертел в руках только что вырезанный свисток. Решив не упускать момента, Лёнька сразу подошёл к нему и после обычного: «Здрасте!» – спросил прямо в лоб:

– Фёдор Никитич, а вы в каких войсках служили?

Старик молчал, опустив голову, потом пристально глянул любопытному пареньку в лицо. У Лёньки перехватило дыхание от скорби и боли, затаённых в глазах старика.

– Фронтовая разведка, сынок. Знаешь, что это такое? Нет, откуда тебе знать. Это не полковая, где на передовую смотался, взял языка и вернулся героем.

Фёдор Никитич замолчал и невидящими глазами стал смотреть на свистульку, зажатую в руке. Лёнька боялся даже дышать. После тягостного молчания старик продолжил:

– Мы там, в тылу у фрицев, сроднились-срослись. Роднее братьев стали. И почти всех моих друзей поубивали. Тебе это не понять, а я всех помню. Они внутри меня, в голове, в сердце – живые. Ночами ко мне приходят, не могут только наружу выйти, опять живыми стать. Не дышат уже. На вот свисток. Свисти, Боря!

– Я не Боря!

– Сейчас ты – Боря! Сержант разведки, в болоте под Бежаницами убитый. Свисти! Дыши за него! Он за тебя жизнь отдал. Помни! Свисти!

Ошеломлённый и оглушённый навалившейся на него болью, Лёнька дунул в только что вырезанный свисток. Больше он ни о чём не спрашивал.

Потом начались каникулы. Лето, вольная жизнь. Два месяца у бабушки в Воронеже. Домой Лёнька вернулся перед самой школой. Встречи с друзьями, рассказы, учёба. Только недели через две Лёнька догадался спросить отца:

– Пап, а где Фёдор Никитич?

Отец сразу посерьёзнел, смутился.

– Понимаешь, Лёнь, такое дело… Ты же знаешь, что Фёдор Никитич со странностями. Очень тяжело близким с такими людьми… И вообще ему нужно лечение.

Отец замолчал. Лёнька ничего не понял, стоял и ждал продолжения. Стоять пришлось долго. Наконец отец не выдержал:

– Ты уже большой, сынок! Фёдора Никитича забрали в больницу. В специальную больницу для таких, как он. С психическими проблемами. Жена его так решила, совсем с ним измучилась. Спать он ей по ночам не давал, всё разговаривал с кем-то. Там ему лучше будет.

Тяжёлая, звенящая горечь захлестнула Лёньку. Он резко повернулся и нырнул в свою комнату. На краю стола, заваленном тетрадками и учебниками, лежал один из дарёных свистков. Лёнька схватил его, стиснул зубами и губами и выдохнул всю свою обиду.

А из приоткрытой форточки тянуло едким запахом дыма.