Индира Зубаирова

Поэт, прозаик. Помощник режиссёра в Театре оперы и балета Республики Дагестан. Стипендиат Главы РД. Автор книги «Чердаки Анжи».

Под завалом старого хлама и того, что раньше называли «деревянные ящики», снимали жильё щенки. Помнится, что были только щенки. Ни матери, что перетаскивала бы их в пасти, ни отца, что лежал бы надменно и нет-нет фыркал, намекая на сохранение его спокойствия. Самостоятельные и беззащитные. Я лет пяти бегала за ними, а потом тревожила хлам, пока тянулась в его глубь и на ощупь вытягивала щенков на свет. На этот раз мне удалось вытянуть Куки – милейшего из тех, что остались в тени под завалом. Сероватая шерсть, подобная пуху, до блеска вылизанные лапки и бровки домиком. Только я начала с ним играть, как вдруг из другого конца двора донёсся разговор.

– Отойди! Не мешай! – первый голос.

– Да заливай уже! – нетерпеливо просит другой.

– Рано. Густо ведь. Не возьмёт, – утверждает первый. Я узнала одного из них – это был Али.

Пока я поняла, с кем ведёт диалог Али, щенок перелизал мою ладонь и вернул моё внимание к себе. Я опустила его на землю и помчалась на парусах любопытства и догадок, наверняка зная: моё участие необходимо. Как и следовало ожидать, в земле подготовлена формочка, очень аккуратная, так умел только Али. Над ним нависает тень Магомеда, который ждёт, пока на маленьком костре плавится свинец. Лаборатория по созданию свинцовых предметов запустила новый проект. Что-то коснулось моей ноги.

– Пошёл! – зло и бесчувственно Али набросился на щенка, который пытался заигрывать со мной.

Али не любил животных... Тень моя бежала впереди меня, пока я несла щенка к его домику. Я провела щенку поучительную беседу в нескольких строчках о том, что мой брат может его обидеть и ему лучше побыть тут. На моё «Я скоро вернусь!» он лишь жалостливо заскулил.

Пока я возвращалась в лабораторию, формочка была залита. Магомед всё так же нависал своей тенью и держал в руках кувшин, которым он поливал фигурку. Я в ожидании чуда присела на корточки и переключала взгляд между формочкой, Али и Магомедом.

«Муслиму бы понравилось», – подумала я.

– А вот и нет, – возразил Али, вновь изображая пустоту на лице.

Оказалось, мои мысли прозвучали не только в моей голове. Мне понятна реакция Али, потому как Муслим мог спать сутками, следовательно, не принимал никакого участия в наших играх, хулиганстве, и даже самые яркие трапезы проходили без него. А были эти трапезы яркими редко, потому что год шёл 1998-й и мать их растила в одиночку. Старший сын Абубакар служил в армии, следующим по убыванию годометра шёл Али, за ним Муслим, потом Магомед и я – маленькая Ашура, которую назвали в честь прабабушки.

Мне вдруг вспомнилось, что был день, когда Муслим отрёкся от дневного сна и уделил нам внимание. День этот был дождливым. Мы бегали по лужам в поисках опоры, чтобы оторваться от земли и оказаться в домике. И один за другим, в малом промежутке минут, а порой и секунд повторяли одну и ту же фразу «ты – лова».

Нет-нет во дворе появлялась тётя Асият, соседка, на которую была возложена ответственность за нас, как и сейчас, когда Али и Магомед работают над свинцовой формочкой, а я всё так же на корточках наблюдаю за процессом. Тётя Асият с другого конца двора бросит несколько слов, отмечая своё присутствие, нахмурит брови козырьком и качая указательным пальцем, словно это маятник, обозначит: «Я за вами слежу! Не шалите». А потом вновь удалится со двора в сторону своей калитки. Это происходило изо дня в день, и зачастую никто из нас не замечал, как она ушла и приходила ли вообще.

* * *

Женщина усердно облизывала наклеечки и приставляла к бутылкам с прозрачной жидкостью. Так изготавливался в этом скромном домике самогон. Одинокая, опустошённая и полная грусти женщина пыталась накормить своих пятерых детей, продавая свой самодельный продукт. Временами женщина раскрывала конверт со сдержанными строками и фотокарточкой из армии, а на кухне трое мальчиков и девочка делили свежеиспечённый хлеб и запивали его молоком, которое каждые два дня доставляла к ним Асият. Хлеб она доставляла в обмен на самогон, который можно было продать дороже, чем это сделала бы женщина.

Я перебирала фотографии домашнего альбома, который на самом деле трудно было назвать чем-то цельным, таким как семейный альбом, или что вообще говорило бы в этом доме о важности существования как самих фотографий, так и тех, кто на них изображён. В них практически было не найти девочку по имени Ашура или мальчиков, которые заливают свинец и бегают босые по двору. Но для меня было одним из забавных увлечений разглядывать фотокарточки и говорить каждому гостю в нашем доме о том, что очень скоро Абубакар вернётся из армии и привезёт мне подарок.

Гости в наш дом заглядывали часто. Но реже захаживал некий родственник из соседнего аула, высокий, упитанный, с чёрными бровями и усами, в совокупности наводившими ужас на детей, как мне казалось, а порой и на мать. Усатый дядя заявлял торжественно о своём приходе, как будто приходил к себе домой. И тогда в нашем доме курочка Пипи отчаянно варилась в кастрюле, а на соседнем огне квадратные кусочки теста и две пиалы с чесночной подливой выжидали своего часа. И в этом был свой аромат праздника, хоть младшие и садились за стол лишь тогда, когда взрослые переходили на прозрачный напиток и сушёную рыбу.

Пустые бутылки, к которым женщина не успела приделать наклейки, звенели у входной двери всякий раз, когда поутру я выбегала к щенятам. Не успею я протянуть руку под завал за щенятами, как раздавался бас:

– Ашура! В дом! – Это он, усатый дяденька, который запрещал притрагиваться к щенятам. То ли из глубоких религиозных убеждений, то ли кто-то из них прогрыз его туфли.

– И-и-иду, – отвечала я и не поднимая взгляда направлялась к двери.

* * *

Новый день календаря, и вновь из соседней комнаты до поздней ночи доносится женский хохот и мужские возгласы. Голос усатого дяди рассказывает уже известную историю об аульском знакомом неудачнике Казбеке, который проморгал на пастбище десяток овец. За это супруга, попрекая его второй месяц, непрестанно разносила женской половине аула супружеские секреты, тем самым пытаясь выплеснуть злость на супруга. Женщины, в свою очередь, делились этими секретами со своими мужьями, а те – вот тут и замыкается круг – высмеивали за второй-третьей рюмкой неудачника Казбека. «Значит, всё-таки прогрызли ему щенки туфлю», – подумала я, оценив застольную обстановку.

Неожиданно по ту сторону стены зазвучал пандур и запела женщина. Сама по эту сторону стены лежу на пятнистом незастеленном матрасе, небрежно брошенном на старой заржавелой кровати, и через невыносимую головную боль прислушиваюсь к голосу со слезами на глазах. Кровать располагается у межкомнатной двери, потому остро чувствуется присутствие людей в соседней комнате. Кто восхищённо свистит, кто барабанит по столу, кто поднимает тост «за самую красивую, талантливую и сильную женщину на белом свете»...

Внезапно заскрипела дверь, и пир, что проходил секунду назад по ту сторону стены, будто врывается в комнату, где лежу я.

– Что с тобой? – спросил брат Али, увидев мои заплаканные глаза. Я уткнулась в подушку, приглушая плач.

Звуки снова заглушились. Сильная женщина вдруг перестала петь. Я приподняла голову от подушки и осмотрела комнату, чтобы убедиться, что она вновь в этот час принадлежит мне одной. Потом, повернувшись к стене, начала рисовать пальцем узоры на обшарпанной стене. Спустя некоторое время в комнату осторожно заглядывает Магомед и, протягивая руку в изголовье кровати, утешающе кладёт сушёную рыбу и уходит прочь. Резкий запах сбивает мои мысли и образы, что рождались лёгким движением пальчиков. Я беру неохотно в руку рыбину и засыпаю.

* * *

Наутро усатого дяди не было ни за столом, ни на диване, ни во дворе и даже за домом с сигарой в руке. Во дворе была лишь женщина. Деревянный стол, на котором она разместила алюминиевый большой таз, пошатывался от усердия, с которым женщина, сгорбившись, мяла в пене бельё. Я присела на одну из более прочных лесенок и наблюдала за женщиной и всем, что происходило во дворе. Братья временами появлялись из-за угла дома, играя в мальчишеские игры, которые для меня ещё были непонятны и тяжелы. На краю двора стоял серый деревянный туалет, подобно падающей башне. Сейчас туда забежал Али, будто скрываясь от кого. Во двор влетает Муслим.

– Ашура, тебя, кажется, искал Али. Вы пересеклись? – в ожидании ответа посмотрел Муслим с лёгкой улыбкой.

– Я его видела... он в туалете...

– А-шу-ра! – С визгом выбирается из туалета рассерженный Али и мчится за угол дома, а за ним и Муслим.

«Доброе, кажется, утро», – подумала я и направилась к щенкам.

* * *

Женщина уехала на раннем автобусе в неизвестном направлении. Соседка Асият забежала в дом и, пока накрывала завтрак, велела нам умыться. Муслим сменил своё положение, что-то в ответ пробурчав, и спрятался под тяжёлым одеялом.

К полудню мы разбились по своим уютным уголкам: Мага в одиночку заливает свинец и о чём-то говорит сам с собой, а может, это его вымышленный друг, с которым они должны захватить мир или спасти от какого-нибудь чудовища наш район, и вот... только бы застыло оружие лучшим образом. Али катит по двору колесо, которое соорудил днём ранее, управляя проволокой с крючком на конце. Только увидевший день Муслим сел на лесенке завтракать с кусочком хлеба и сыра в руках, потирая заспанные глаза запястьем правой руки. Я у сетки, на краю двора, смотрю куда-то в даль, просунув руки в широкие ячейки сетки. Руки встретились на моей груди, будто я в крепком объятии с кем-то, о ком мои мысли.

К вечернему азану солнце скрывалось за крыши отдалённых домов, лёгкий ветерок начинал своё путешествие по окраине посёлка. Вчерашнее ещё бельё, которое женщина развесила поздним вечером, оживилось на верёвках вдоль двора, щенята под деревяшками греются, прижавшись друг к дружке. В дальней комнате дома непричастный к внешнему миру вновь сопит на кровати Муслим. Слышатся резвые голоса мальчишек. В доме их нет. Во дворе и за домом тоже. Ах... вот. Они катят старую шину по трассе, что проходит через улицу. Вдоль трассы камыши и густые заросли, редкие дома, медленно волочащиеся «жигули», «Волги», буханки с табличкой «Темир-хан-Шура», «Анжи-кала». Вот он, посёлок, расположившийся меж двумя городами. Название ему ещё не придумано, да и могу ли я знать о таких подробностях в свои годы?

– Тебе точно не больно? – задаёт вопрос Мага, всматриваясь в шину.

– Не-а, – выдавливаю я.

– Да беги уже. Я покачу к тебе. Скорее, – указывает Маге Али.

– Ка-а-ати-и-и! – кричит с другого конца добежавший Мага. Али же, стоявший на трассе ближе к дому, вдруг замирает, увидев женщину с сумками. Поняв, кто это, он, уже направивший шину к Маге, начал нервно размахивать жестами и кричать ему шёпотом:

– Дом-м-мой! Б-беги домой!

Мага оглянулся на миллисекунды и обернулся к Али разинув рот, но тот уже скрылся за улицу в направлении дома.

Домой возвращается женщина, он побежал навстречу шине, что, снижая скорость, волнообразно вдруг свернула к камышам и потерялась из виду.

– Мага! – Позвал голос женщины. Он подбежал к ней, хватая сумки, будто за тем и столкнулись они здесь. На лице женщины было много вопросов, которые, вероятно, она отложила до дома, но один из них по закону подлости прозвучал первым:

– А где Ашура?