У этого драматурга неожиданная судьба. Долгие годы он молчал – после яркого дебюта в Театре эстрады у Геннадия Хазанова с музыкальным детективом о жизни Марлен Дитрих «Прощай Марлен Здравствуй», который посмотрел Владимир Путин. Кажется, это был его первый приход в театр в качестве президента России. Потом – взлёт в МХТ им. Чехова у Олега Табакова с историей про Моцарта «Концерт обречённых». Потом выпустил с продюсером Сергеем Шумаковым докудраму про Моцарта. Фильм получил ТЭФИ. Выпустил ленту про футбол «Дикая лига», целый ряд документальных фильмов. И вдруг – пандемия. Все замолчали. А у него сразу три премьеры, двумя из которых театры открыли свои сезоны на главных сценах. МХАТ им. Горького, Центральный театр Российской армии и Калининградский театр. Но главный шум – вокруг «Красного Моцарта».

– Вы всю жизнь служите Исааку Дунаевскому. Как это началось? С чего?

– Дунаевского мне заказали. Заказали, как заказывают контрабандный дефицит. Как джинсы «Левайс» в эпоху фарцы. Сделал это издатель Михаил Соломонович Каминский и главный редактор Дина Робертовна Кондахсазова. Они спросили, глядя любящими глазами, что меня связывает с Исааком Дунаевским. Я сказал, что не знаю. Потом вспомнил, что у моего папы, Минчёнка Анатолия Васильевича, дома, в Витебске, стоял проигрыватель с пластинкой «Большого концертного марша». Вернувшись из школы, я слушал этот марш, когда меня одолевали страхи. Марш меня гипнотизировал, и я видел себя великаном. Мой ответ поняли правильно и кротко добавили: «За четыре месяца биографию человека, который тебя избавил от страха, напишешь?» Я кивнул. И вынашивал «ребёнка» девять месяцев.

– А у автора с книгой – с чего начинаются «девять месяцев»?

– С источников. С тех людей, кто знал, но не любил, а потом с тех, кто любил, но не знал Исаака Осиповича. Из света и тени рождался портрет. Чем больше я узнавал про реального Исаака, тем больше понимал, как это мало. Мелькали тени Булгакова, его жены и ещё сотни других, плывущих на пароходе, носящем имя Исаака. Я даже нашёл тот списанный на берег пароход. Но свидетельств и свидетелей всё равно не хватало. Я нервничал и ходил взад-вперёд по улице Дунаевского, смотрел на окна дома, где когда-то жил композитор. Лил дождь. Под козырьком подъезда я познакомился с таинственным Юрием Бирюковым. Военный музыкант, влюблённый в Исаака, в юности написал ему письмо, на которое композитор ответил. Показал ему начало рукописи. Он сделал тридцать два замечания карандашом, след от которого стёрся на третий день, и я остался в неведении, где же ошибся. Вот те люди, кто основательно занимался композитором. Притом что Исаака любили миллионы. Нас стало двое. Могучая кучка. Не хватало ещё кого-то. Однажды я вошёл в подъезд дома Дунаевского и позвонил в дверь. Открыл мне человек в очках, длинноволосый, похожий на средневекового менестреля, с мягкой улыбкой и пальцами, перепачканными краской. И я познакомился с «Женей» Исааковичем Дунаевским, художником, старшим сыном композитора, и его волшебной женой Риммой. Мы стали друзьями. Женя сообщал мне тайны – львиную долю загадок из жизни Исаака, которые я пробовал разгадать. Рождался «Красный Моцарт». Издателям я сказал, что так Исаака звали при жизни, но за глаза. На самом деле «Красным Моцартом» прозвал его только я, сославшись на плохую память потомков. И не ошибся.

Существуют рассказы про мелодии, неизъяснимым образом меняющие нашу жизнь. Когда книга вышла, моя возлюбленная, продюсер и режиссёрдокументалист Ольга Дубинская, показала её «народному» тенору Владиславу Пьявко. Он дал прочитать Ирине Константиновне Архиповой, и в итоге книга получила серебряную медаль фонда Ирины Архиповой, а я – звание лауреата «За лучшую книгу о музыке и музыкантах». По совету любимой Дубинской я написал сценарий фильма про Исаака. По замыслу, лента должна была начинаться с появления Тени композитора под крик мифической Птицы. Ольга хотела пригласить Александра Феклистова на роль Дунаевского. Но модных режиссёров тема фильма не заинтересовала.

Тогда я начал рассказывать про Дунаевского. Со сцены. Специально «под Дунаевского» я создал жанр «стендап-драма». Я рассказывал, а зрители плакали. В основном женщины. Мне становилось хорошо. Я стал думать, что Исаак писал только для них – трагический музыкант своей эпохи. Вторую редакцию книги переиздали в серии «ЖЗЛ». Так я познакомился с её волшебным главредом Андреем Витальевичем Петровым. Когда он говорит, кажется, что пишется книга. Слышен скрип пера. Именно он предложил переформатировать мой взгляд на Исаака: от себя, через мои страхи и любови.

– Так мы ждём «страшного» «Красного Моцарта»?

– Я бы хотел, чтобы это выглядело триллером. Потому что в жизни «солнечного композитора» очень много «тени». Его преследовали. Кто и как – расскажу книгой, новыми фактами. Ждём издания. До встречи с Андреем Петровым была совершенно фантастическая встреча с человеком, который принёс иное солнце. Я говорю про Максима Дунаевского. Встреча была как в анекдоте. У Андрея Малахова. Все годы, что мы не встречались, я боялся, что Максим Исаакович прочтёт книгу и найдёт в ней те самые тридцать две ошибки «критика». И вдруг Максим сидит передо мной, я – задвинут за его спиной (зачем вообще звали?), потею от софитов. Ассистентка проходит мимо меня – я выхватываю из её рук микрофон и кричу: «Максим, здравствуйте! Я тот самый Минчёнок, который написал про вашего папу!» Он оглянулся… и я упал. Реально. Просто поскользнулся от его взгляда. Гениальный Максим обнял меня, и я почувствовал за его спиной живого Исаака. Страхи оказались выдумкой, книга – мостиком. Так родилась вторая главная дружба. Это Максим надоумил меня на драматического «Исаака» для театра. Но чаша «главных друзей» оставалась неполной, пока я не встретил философа Геннадия Кагановича. Он ещё и продюсер. Он человек, который создал много прекрасных фильмов на ТВ. И он мне сказал: «Цифра» заслоняет небо. Эффективные технологии убивают душу. Надо стать на плечи великанам. Тогда нас услышит Небо. Единственное место, где нас поймут, – «горький МХАТ». Идём». И мы пошли. Нас приняли. В кабинете Эдуарда Боякова, художественного руководителя МХАТ им. Горького, родилась мысль о спектакле, в котором были бы Вождь и Музыкант, Зависть и Музыка, Любовь и Птица. Это всё и воплотила Рената Сотириади. И всё это в равной степени было бы разными именами счастья.

– Вас изменили эти постановки?

– Постановки – это великая награда. Им надо соответствовать. А жизнь – вечные подвохи. Ты никогда не знаешь, что получается из твоего гнева, а что – из смирения. Смирение даёт больше. Вот что я понял. Это всё завязано с вопросом «отложенного вознаграждения». Нельзя сразу взять награду. Надо от неё отказаться. И тогда когда-нибудь потом, может после смерти, тебе воздадут. Нам не хватает духа терпеть, и мы тянемся к эрзацу счастья. Пытаемся забыться. Я в этом грешен. А жизнь – это страдание, с одним отложенным вознаграждением. Гибель моей жены, смерть папы. Я всё время пытаюсь забыть боль и стараюсь расти через асфальт. А его много. 21 сентября был папин день рождения. А 19 сентября – премьера во МХАТе. Мне кажется, это всё дело рук Неба. Моя бабушка, его мама, она белоруска, родилась в ночь с 24 на 25 декабря – на католическое Рождество. Папа – на Рождество Богородицы. 9 Мая, перед салютом Победы, его, малолетнего узника лагеря Маутхаузен, не стало. Самым лучшим во мне я обязан ему. Он учил меня быть рыцарем. Меня раздирают сомнения, но когда я смотрю на него, человека, всю жизнь равнодушно смотревшего на власть, корысть, тщеславие, мне становится легко. Я не свободен, а он – был всегда свободен. Его пример для меня уникальный. Так же, как и пример Ольги Дубинской – моей возлюбленной. Вот что я бы хотел передать дочери. Человек со всеми его заблуждениями. И рука, протянутая через время, чтобы помочь подняться. Жизнь учит меня: подавай руку помощи. Это и есть пример сопротивления незаметному злу.

– Но не всё так грустно.

– Встреча с Эдуардом Бояковым – это подарок. Он талантливый худрук. В способах достижения цели мы разные. А вот в цели движения, конечно же, близки. Мы принадлежим нашему времени, а оно – на переломе. И перелом может быть трагический. Хотя пока это и незаметно.

Подарок – встреча с Алиной Станиславовной Покровской. И тоже всё благодаря Исааку Дунаевскому. Алина Станиславовна в детстве играла в его ансамбле. Мы встретились. Я предложил ей почитать мою пьесу, которую написал не чернилами, а слезами – памяти Владимира Павловича Гуркина, – «Баба Голубиная». Это вроде бы продолжение истории Нади Кузякиной, но совершенно самостоятельное. Андрей Бадулин – режиссёр-постановщик – сохранил всё, о чём я писал, и поставил невероятно пронзительную историю. Зрители плачут.

Эта пьеса о запертой в своём доме женщине, которую забыли близкие. Я сам часто забываю тех, кому должен быть всю жизнь благодарен. Дьявол – в забвении – когда вы забываете, кто вас любил. Непомнящий – в лёгкости, с которой вы забываете тех, кто вам помог.

– А как вы исправляете ошибки?

– Молитва. В молитве – сила, не в умении и знании обряда (ибо иногда это обращается в меркантильное ремесло), а в удивительной наивности ощущения, что там, где ты ничего не знаешь, ничего не понимаешь, и обитает истина.