В минувшем году мы отмечали 80-летие со дня рождения Иосифа Бродского, в январе нынешнего подоспело время ещё одной мемориальной даты: четверть века, как его нет с нами.

На моей памяти после ухода Иосифа Александровича в восприятии его роли и места в отечественной поэзии сменилось несколько тенденций. Когда 28 января 1996-го распространилась весть о смерти Бродского, первой реакцией литературной братии стала растерянность. Все, конечно же, знали, что поэт болен, циркулировали слухи об операции по пересадке сердца, один коллега по цеху даже не поленился загодя сочинить обширный некролог, немедля пущенный в дело. Но растерянность была повсеместной. Люди, месяцами друг с другом не общавшиеся, созванивались, уточняя уже не имеющие значения подробности, сокрушённо бекали и мекали в трубку: «Что же теперь будет?..»

После смерти, по слову Довлатова, началась история. Вошла в берега волна обожания, вновь возвысились умолкшие на время голоса литературных оппонентов (а то и просто недоброжелателей), лавинообразно умножилось число друзей Бродского, либо тех, кого в оны лета ободрил и «благословил» последний классик уходящего века. «Век скоро кончится, но раньше кончусь я», – предрёк Иосиф Александрович за несколько лет до ухода. Тем, что пророчество сбылось, удивить кого-либо трудно. Удивительно иное: даже профессионально циничные литераторы отдавали себе отчёт в том, что Бродский действительно стал последним в ряду могущих позволить себе жутковатую роскошь подобных пророчеств.

Потом – закономерно – пришла пора сбрасывания классика с парохода современности. Сам факт присутствия в нашей словесности фигуры подобного масштаба личности был непереносим для ставшего тотальным в 90-х шабаша постмодерна. Достаточно предсказуемы эстетические претензии к Бродскому представителей иных поэтических школ (ну, или их наследников): от традиционалистов-«почвенников» до концептуалистов, беззастенчиво эксплуатирующих открытия «лианозовцев» и «филологической школы». Это продолжение давнего спора о путях развития отечественной словесности. К слову: доводилось обсуждать привнесённое им в нашу поэзию с такими корифеями альтернативных авангардных практик, как Геннадий Айги, Всеволод Некрасов, Генрих Сапгир, Михаил Ерёмин, Станислав Красовицкий... Каждый, обладая собственным, оригинальным и независимым голосом, относился к Бродскому с огромным уважением. А вот с корабля современности повадились сбрасывать аккурат те, чьи голоса попросту не состоялись бы без его просодических, версификационных находок, того «нового звука», который Иосиф Александрович в нашей поэзии утвердил.

Буду опираться на личный опыт. В 1977-м в «Ардисе» вышло сразу два сборника Бродского: «Конец прекрасной эпохи» и «Часть речи». В первом были объединены стихи доотъездных лет, второй преимущественно состоял из написанного (или завершённого) уже в эмиграции. Мне довелось прочитать их (в ксероксах, разумеется) подряд, один за другим. Впечатление было ошеломляющим. Особенно от второй книги: в цикле «Часть речи», в «Колыбельной Трескового Мыса» слышалось биение нового, небывалого доселе звука. Он страшил и завораживал: наверное, так реагирует на первую встречу с океаном тот, кто доселе никогда вольной стихии не видел. Первый (логичный) вывод из прочитанного: оказывается, и так можно писать! Естественно, захотелось попробовать самому. Как понимаю: не только мне. В 80-х число авторов, пишущих «под Бродского» так, что почти не отличить, было весьма значительно. И дело не в унылом эпигонстве: коллеги по цеху осваивали привнесённый им версификационный инструментарий. Проблема в том, что всякий гений не только открывает дверь в неведомое, но и захлопывает её за собой. Освоение виртуозного инструментария Иосифа Александровича (от упростивших и расширивших возможности рифмовки анжамбеманов до пресловутой «нейтральной интонации») никого из пишущих до добра не довело: «второй Бродский» отечественной словесности без надобности (как «второй Пушкин», «второй Блок», «второй Маяковский», «второй Есенин», «второй Мандельштам» etc.). «Свежесть бывает только одна – первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!» Помнится, в одном из юбилейных интервью, которые довелось давать о ту пору, сформулировал, что теперь от Бродского никуда не денешься: им надобно переболеть, как оспой. Выкарабкаешься, сумеешь обрести суверенный голос – значит, чего-то стоишь.

Теперь пришло поколение стихотворцев, которые уже не связывают «новый звук», привнесённый Бродским, с ним самим. Им кажется, что так было всегда: как девушкам, пишущим «под Цветаеву» или «под Ахматову», кажется, что иного выбора попросту нет. В 90-х для этого даже словцо лукавое приспособили: «мейнстрим». Аккурат это поколение, чрезвычайно многим Бродскому обязанное, и повадилось на него наезжать. Сейчас к причинам атак на классика прибавилось ещё и политическое обострение: когда всплыло и прошло по ТиВи чтение запретной «Оды на рассоединение Украины с Россией» – Иосиф Александрович, к немалому изумлению «просвещённой» публики, оказался самым натуральным «ватником». По крайней мере, всё происходящее у наших юго-восточных соседей было предречено им с поразительной точностью. А ещё мне довелось, разбирая после смерти его архив, нарыть машинопись письма в The New York Times, писанного непосредственно после эмиграции. Это там сказано: «.я совершенно не понимаю, почему от меня ждут, а иные даже требуют, чтобы я мазал его [Отечества] ворота дёгтем. Россия – это мой дом, я прожил в нём всю свою жизнь, и всем, что имею за душой, я обязан ей и её народу. И главное – её языку. Язык, как я писал уже однажды, вещь более древняя и более неизбежная, чем любая государственность, и он странным образом избавляет писателя от многих социальных фикций.»

В мемориальные дни нелишне напомнить ещё один из уроков Бродского, по сей день сохраняющий актуальность: «Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы. Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы: историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т.д. В момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить.»

Некогда усвоив этот совет едва ли не самого умного и самого свободного из современников, по сей день считаю, что человек, убеждённый во внутренней правоте, не пытается навязать оппоненту статус жертвы. Поскольку подобная попытка ставит участников дискуссии в неравные условия, т.е. является предуготовлением к манипуляции. А к манипуляциям прибегает лишь тот, кто – транслируя заведомую ложь либо лукавую полуправду – стремится к победе любой ценой. Именно к победе, а не к установлению истины.

Это урок негативный: то, чего делать не рекомендуется. А вот и позитивный – из великих стихов, написанных Бродским на своё сорокалетие: «Но пока мне рот не забили глиной, / из него раздаваться будет лишь благодарность».

Благодарность поэту, без голоса которого мир стал бы гораздо скуднее, а мы (его современники) оказались совсем иными, полагаю, главное чувство, объединяющее сегодня всех, почитающих своим Отечеством родную словесность.