26 декабря 2020 года исполняется 80 лет главному бессменному редактору журнала «Наше наследие», писателю, литературоведу, кавалеру ордена Дружбы за заслуги в развитии отечественной культуры и плодотворную деятельность Владимиру Петровичу Енишерлову.

Что обычно готовят к событию? Цветы, подарки, медали, памятные адреса в стихах… Однако на этот раз игрою судьбы юбиляр получил другой подарок: журнал «Наше наследие», за создание и многолетнее руководство которого Владимир Енишерлов стал лауреатом Госпремии Российской Федерации, прекратил своё существование: оказался не нужен и самому государству.

На днях, минуя тёмный зал, где прежде висела живопись или графика очередной экспозиции, я оказался в кабинете главного редактора: пустые шкафы, пустые полки, пустые стены. Величаво, как обычно, сидя за пустым столом, Енишерлов поймал мой взгляд:

– Да, старик… Не ожидал, что так закончится, – грустно сообщил он.

Стучали топоры, звенели пилы – тридцатилетний «вишнёвый сад» отечественной культуры в центре Москвы прекращал свое существование.

* * *

Что ж, о грустном – потом, потом… Нынче у нас юбилей Владимира Петровича, Володи, Ени.

Еня!

Сегодня не вспомнить, кто в 46-й, мужской тогда, московской школе дал ему это тёплое прозвище. А мы-то – послевоенные, дети Победы, только так его и звали, несмотря на разницу в 5–6 лет. Привычный быт, арбатская коммуналка в Чистом переулке – осколок Серебряного века в центре Москвы, в доме, где нынче памятная доска художнику Алексею Кравченко, напротив резиденции патриарха. Енина память сохранила зелёный «ЗиС-110» иерарха, цвета животворения и вечной жизни.

Образ жизни конца 50–60-х годов прошлого века – байдарочные походы в майские праздники по подмосковным рекам. Мы, школьники, и «старички» – выпускники, которые эту традицию основали, среди них Володя Енишерлов, высокий, спортивный, подтянутый, величаво-ироничный.

В середине 70-х безвестная внучка полузабытого сталинского наркома, недоучившаяся студентка, уехала из СССР. Бывает. Но «есть обычай на Руси – ночью слушать Би-би-си», и в ноябре 89-го Машу Слоним – леди Филлимор, обозревателя радиокорпорации, наконец допустили в Москву. Осели с ней в пивбаре Хаммер-центра на Красной Пресне. В углу мигал лупоглазый телеэкран, и тут из усадебных развалин, словно штурмовой танк «Мамонт» (братья Стругацкие, «Хищные вещи века»), выплыл Еня.

– Знаешь, – созналась Машка, – в юности я была в него влюблена… как кошка!

Думаю, не одна она. Артистичнозагадочный, дворянско-породистый, с великолепной фигурой, студент Литературного – Литературного! – института… Но он остался навсегда предан своей единственной Прекрасной даме.

Это было время поэзии. Стихи читали всюду, а хвост в «Книжную лавку писателей» на Кузнецком, где «выбросили» стихи, скажем, Саши Чёрного, терялся далеко на Неглинке.

Володя знал поэзию хорошо. У походного костра декламировал «Милый мальчик, ты так весел…» запрещённого, неведомого нам Николая Гумилёва или «Эта женщина любит бокс и читает стихи ночами…» входившего в моду Евгения Евтушенко.

В секретном КБ, где мне довелось работать, подписка на «Новый мир» лимитировалась, и читали журнал по очереди. Я, как начальник сектора, пользовался «правом первой ночи». А находя там Володины критические заметки, намекал, что автор – мой старый товарищ. На меня смотрели с уважением.

То – время собирать камни: выступления Енишерлова в домах творческой интеллигенции в защиту гибнущих памятников истории и культуры делают его известным.

* * *

Первые мои рассказы приняли в какой-то редакции на верхнем этаже журнального корпуса «Правды».

Я радостно помчался вниз по лестнице и уткнулся в поднимавшегося вверх Енишерлова, окружённого свитой. Я знал, что он работает в «Огоньке», но встретить не ожидал.

– Ты что тут делаешь? – строго спросил Еня.

Я радостно объяснил.

– Нечего ерундой заниматься, – сумрачно объявил он, – пошли.

Вся свита развернулась, мы спустились на третий этаж, в кабинет Енишерлова. Володя порылся на заваленном бумагами и книгами столе, извлёк одну и объявил:

– Завтра принесёшь рецензию!

Вскоре рецензия появилась в «Огоньке».

У меня началась новая жизнь, причём непростая: я экстерном проходил журналистские знания. Енишерлов на эпитеты не скупился, а порой тихим зловещим голосом сообщал: «Старик, – напомню, старше меня он лет на пять, – ты меня пугаешь!» – если, например, я не так называл государственную организацию. Словом, за годы работы в «Огоньке» под его руководством я получил весьма приличную школу журналистики и, как мне кажется, навсегда избавился, например, от штампов.

В отделе литературной критики работали несколько журналистов, встретивших меня с иронией, но затем привыкли. За публикации своих сотрудников Енишерлов бился отчаянно и до последнего. Если не удавалось разместить в «Огоньке», то звонил кому-то из многочисленных знакомых, и материал в итоге появлялся в смежном издании.

Байдарочный поход 1964-го.
Первый слева — В. Енишерлов. Фото А. Потресова

Как всегда, зимой я поехал на Кольский кататься на лыжах. «Привези хороший очерк!» – напутствовал Енишерлов. Привёз – о династии экскаваторщиков Расвумчоррского рудника, некогда воспетого Юрием Визбором.

«Опубликовать не сможем, – огорчил ответственный секретарь «Огонька» Дима Иванов, – уже идёт материал о Кольской сверхглубокой…»

«Пошли!» – объявил Володя, и мы двинулись в соседний корпус. После прокуренной суеты огоньковских коридоры «Правды» встретили стерильной тишиной, подчёркнутой коврами, на которые страшно было ступить. Еня толкнул дверь кабинета, где его радостно встретил редактор отдела Володя Любицкий. Вы не поверите, через неделю очерк «Утро над Расвумчорром» вышел на первой полосе! Тесть моего старого друга возмущался: я пятнадцать лет отдал «Правде» – ни разу не поместили на первой полосе, а твой товарищ пришёл, и…

Так вот, не было бы этого «и» без Енишерлова.

* * *

Малюсенький кабинет в редакции «Огонька» Володя делил с загадочным Олегом Шмелёвым. Загадочным потому, что оказалось, во-первых, не Шмелёв, а во-вторых – знаменит не только, точнее, не столько как автор повестей и фильмов о «резиденте». Ветеран «Огонька» и спецслужб, свои публикации он отмечал бутылкой коньяка, которую приобретал тут же, в буфете на четвёртом этаже. У двери на диванчике за неудобным журнальным столиком ютился вечно что-то писавший Саша Басманов, которому Володя в отсутствие доверял отдел, справедливо опасаясь влияния Шмелёва, отмечать которому в одиночку очередную публикацию бывало тоскливо.

Соратники. С С.О. Шмидтом и директором музея-квартиры Андрея Белого М. Спивак

Это постоянные обитатели. Тут помимо собственных корреспондентов вечно крутились писатели и поэты, маститые, не очень и вовсе неизвестные. И все чего-то требовали, несли листочки нетленок, которые, как только попадали на огромный стол редактора, поглощала стихия. Свободным оставался лишь островок в центре под стеклом с фотографиями Блока и родовым гербом Вельяшевых (тайну взаимопроникновения родов Вельяшевых и Енишерловых не постиг до сих пор). Толпились любители большого тенниса, радетели старины, просто сумасшедшие, знавшие тайну «Янтарной комнаты»…

Жизнь кипела. Здесь мне повезло познакомиться с реставратором Саввой Ямщиковым, режиссёром Митей Чуковским, москвоведом Ю.Н. Александровым… В Центральном доме литераторов Енишерлов представил меня известному литературоведу С.С. Лесневскому как нового сотрудника и кандидата технических наук, между прочим. «Это здорово, – обрадовался Станислав Стефанович, – он сделает книгу о Менделееве в Боблово!» Меня не раз укоряли, что вот, мол, к.т.н., а перегоревший фен починить не может. К этому я привык, но вот чтобы книгу о химике…

* * *

В подмосковном Шахматове на входе в музей-усадьбу Блока вас встречает большой, работы А. Куманькова, живописный портрет… Владимира Енишерлова.

– А чей там должен висеть? – удивлялся он моему недоумению.

Так. Ну, вроде – Блока. Хотя Еня на портрете, времён поддерживая связь, сжимает в руках томик поэта. И тут я подумал: а ведь не будь Енишерлова с его неутомимой решительностью и энергией, не было бы сегодня Шахматова, не воссоздавалось бы соседнее менделеевское Боблово.  Кто-то скажет – семейственность, и будет прав, поскольку Володя приходится троюродным племянником Александру Блоку. И слава Богу, побольше бы таких потомков, родство помнящих!

…Это было весной 1986 года. Я наварил самогону – известная кампания шагала по стране! – жена напекла пирожков. Выехали рано. Отвлекаясь и кося вправо глазом, я замечал, что Володя, прикуривая одну сигарету от другой, в перерывах глотает валидол.

Недавно вышел апрельский номер «Огонька» с жуковским Лениным на обложке. А внутри – обширная публикация к 100-летию Николая Гумилёва, подготовленная В.П. Енишерловым. И хоть главный тогда идеолог ЦК А.Н. Яковлев вроде бы дал добро, травля развернулась нешуточная.

Мы миновали Бабий камень, знаменитый Блоковский валун, проехали к серебристому тополю, стерегущему место усадьбы, и в тени сирени расстелили скатерть-самобранку.

– Друзья, я приветствую вас на своей земле! – подняв рюмку, несколько выспренно сообщил Еня…

* * *

Главное дело жизни маститого литератора, известного публициста, борца за сохранение русской культуры Владимира Петровича Енишерлова – журнал «Наше наследие», и к нему он шёл издаля. Чудесный фотограф, «огоньковец» Сергей Петрухин вспоминал, что Енишерлов мечтал о журнале, где будут лишь публикации и никаких фотографий. Мне же Володя говорил, что оформление журнала считает первейшим делом и намерен привлечь лучших дизайнеров.

В 1986 году Енишерлов перебрался с непрестижного третьего этажа редакции на четвёртый, где гнездилось огоньковское начальство, в собственный кабинет с коврами. Писатели-посетители теперь не роились, а восседали на стульях вдоль стен.

Но еженедельник стал для нашего героя вчерашним днём – создавался Советский фонд культуры и тот самый новый журнал.

Процесс рождения «Нашего наследия» подробно описан в Володином эссе «Член президиума...», которое есть в открытом доступе. Мне же запомнилось, как ездили по родным арбатским окрестностям, выбирая место редакции: особняк на Зубовском бульваре, в Большом Левшинском, где нынче памятник Фритьофу Нансену; остановились на доме в 1-м Неопалимовском, который встретил полным запустением.

Утверждение главного редактора во властных структурах затянулось. Володя, потеряв надежду, уехал в отпуск, и тут мне позвонил Андрей Збарский. Этот журналист работал тогда в Госкомиздате и узнал о назначении Енишерлова главным редактором. Андрей, шелестя штатным расписанием журнала, объяснял мне, на какую должность соглашаться, а на какую – ни в коем случае.

Решение пришло само собой – мне не предложили ничего.

Начиная с первых номеров, я коечто публиковал в «Нашем наследии», посещал вернисажи. Позже работал штатным сотрудником, даже дважды входил в одну воду.

* * *

Конечно существовали и существуют журналы – альманах «Памятники Отечества», «Московский журнал» и другие, – где публикуются материалы о культуре и искусстве, сохранении памятников и воспоминания великих предков.

Енишерлову же удалось создать такой, что сам стал частью нашего наследия; по словам Д.С. Лихачёва, «журнал-подарок», который будут читать, хранить, к которому будут обращаться вновь и вновь».

Прав был Лихачёв – я знаю людей, которые коллекционируют «Наше наследие» с первого номера. Очевидно, что по его публикациям наследники будут судить о культуре поколения конца XX – начала XXI века, поскольку журнал сам станет частью этого наследия, а его создатель и главный редактор уже сейчас определил своё место в отечественной истории.

И дело не в том, что вначале тираж журнала составлял 200 тысяч экземпляров, что делало его самым массовым среди культурологической периодики, а потом существенно снизился. Он отмечался ЮНЕСКО, первым из российской периодики удостоен Государственной премии РФ. К десятилетию журнала Д.С. Лихачёв писал, что «он так и войдёт в историю: как журнал, не изменившийся в эпоху больших перемен, когда изменилось всё».

* * *

Всё же, на мой взгляд, феномен «Нашего наследия» не только в этом. Собственно, журнал – лишь часть культурного пространства, которое сформировалось за тридцать с лишним лет в неопалимовском особняке, своего рода театре, недаром мы в начале вспомнили «Вишнёвый сад». Здесь под режиссурой главного редактора разыгрывался спектакль, где все, включая последнего статиста, назубок знали роли – режиссёр лишь изредка включал красный или зелёный фонарь.

Енишерлов стремился сохранить роскошь традиции, оберегая культурный мирок от лопахиных, трезво понимая, что без них невозможно выжить в капиталистическом мире.

На столах главного редактора и первого зама не было компьютеров. Нет, электронной почтой пользовались, хотя, пожалуй, ржание фельдъегерской лошади, привязанной к крыльцу, было бы уместней.

Сегодня кто-то скажет: да что стоит четыре раза в год выпускать журнал в 160 полос – пять-шесть человек на удалёнке слепят в лучшем виде!

А в «Нашем наследии» тройная корректура – какие там Word’ы или Acrobat’ы! – она делалась «вручную» древними корректорскими знаками. Результат заносился в машинный текст и распечатывался для первого зама. Тот вручную правил, и – дежавю для главного.

Традиция принималась коллективом с лицедейской простодушностью и сохранялась десятилетиями. Нет, иногда с Олимпа сыпались молнии, но коллектив относился к их автору снисходительно, как крестьяне к взбалмошному, но доброму и справедливому барину.

Или вот – вернисажи. Когда из-за закрытой – традиция! – двери кабинета являлся народу главный, лобызания и возгласы притихали, гости традиционно выстраивались всегда у одной стены, начальство с притихшим виновником – у другой, и речь, как всегда, о таланте. А вернисажные пиры, в последние годы – валтасаровы! Летом – с гадаевским Пушкиным в уютном редакционном дворике, благоустроенном садовником – нет, не Чеховским Михаилом Карловичем, но весьма почтенной дамой «из тех».

Неспешная театральная мишура не раздражала, а предоставляла отдохновение от московских сует! И хоть, забежав по дороге в редакцию, я неизбежно слышал отеческое: «Ну, старик, чем занимаешься?» – и в ответ на мой лепет первому заму: «Дима, скажи: кому это интересно!» – засиживался здесь до глубокого вечера. Здесь было хорошо.

Здесь услышишь правильную русскую речь, увидишь работы славных художников, встретишься с замечательными людьми.

Но всем, конечно, не угодишь… Мне же, оттого что навсегда ушёл в небытие этот мир в 1-м Неопалимовском, и грустно, и светло. Грустно – понятно почему, а светло оттого, что в мировой культурной памяти сохранятся 128 номеров уникального журнала «Наше наследие» и, пока мы на этом свете, – наша память.

А за всё это – огромное спасибо юбиляру, Владимиру Енишерлову, нашему Ене!