19 февраля – день рождения русской советской поэтессы Надежды Болтянской, прожившей из-за трагических обстоятельств недолгую жизнь с 19 февраля 1963 года до 2 ноября 2015 года. Надежда Болтянская стала известна читателям прежде всего как автор искренних и тонких лирических стихов, которые выделялись своими всегда неожиданными и точными поэтическими красками, высоким мастерством и бесспорным литературным талантом.

Значительная часть жизни Надежды Болтянской пришлась на мрачный и трагичный для СССР период брежневского правления, который был отмечен преследованием «инакомыслящих», неожиданной гибелью наших выдающихся граждан – Юрия Гагарина и Сергея Королёва, «государственным антисемитизмом», организованным в провокационных целях, чтобы доказать рядовым еврейским гражданам, что их окружают «враги», преследованием нашего убеждённого демократа академика Дмитрия Сахарова, развязыванием войны с Афганистаном путём низкого вероломного предательства, неожиданно нарушив договор о дружбе с ним, и многими другими бедами.

На фоне этих событий интеллигенция СССР, мечтая о демократическом переустройстве страны, пыталась протестовать против всех преступлений «диктаторского режима», как они называли брежневские власти, доступными для неё легальными способами литературного и кинематографического творчества.

Надежда Болтянская была бескомпромиссно убеждённой сторонницей победы демократии и социальной справедливости в СССР, как и другие передовые представители отечественной интеллигенции. Как человек тонко чувствующий и крайне ранимый, она откликалась на все происходящие события в стране своими стихами и эссе.

Её гражданские стихи до сих пор малоизвестны и, некоторые из них приведены сегодня на страницах «ЛГ» наряду с другими её стихами в этот день светлой памяти о чутком и честном поэте и человеке Надежде Болтянской.

Эмилия Болтянская

Чёрные тени на белом снегу

Надежда Болтянская

Гетто

Стоял он в горестной толпе,
Один средь всех, но часть большого,
И жизнь его на волоске
Висела. Ждали только слова.
И вот слышна команда «Пли!»
И залп прорезал воздух звонко…
Потом, конечно, труп сожгли,
Как жгут полено… Труп ребёнка.

* * *

Собирали в дорогу
Вновь мальчишечью рать.
На афганских отрогах
Им теперь умирать.
Цвет и юность народа
Ляжет в тесную тьму,
Добывая свободу
Непонятно кому.

* * *

Бог создал человека с двумя ногами,
Вдохнул в него жизни слабое пламя.
Но те, кто ставит себя выше Бога,
Считают, что этого слишком много,
И посылают солдат на войну.
В награду получишь свою тишину.
Плачет Мария, бессилен Бог.
Что ж, кому повезло – остаются без ног.
Если могут – передвигаются сами,
Отталкиваясь от Земли руками,
Поэтому у них могучие плечи.
Но время уже не лечит.

* * *

Подшивка старая газет,
Смешны, убоги их страницы,
А может, скоро так случится,
Что снова тьма закроет свет.

Опять бедняга журналист,
Скрутив жгутом свою свободу,
Вприпляс споёт кому-то оду,
Полузадушен, но речист.

Опять, как в прежние года,
Молчанье на десятилетья.
Смирюсь и буду тихо тлеть я,
Не разгораясь никогда.

Кто пил из чистого ручья,
Не выпьет воду из болота.
Быть может, не согласен кто-то,
Но спорить с ним не буду я.

* * *

Мы – выходцы из несчастного случая,
Бунтуя от излишнего благополучия,
Вздымались фонтанами искр, но
До пепла сгореть было нам не дано.
А после попрятались в серые лица
И бешенства юности вовсе боимся.

Полемика с некоторыми

Мне надоело
Насиловать перья,
Грешное дело,
Плохое поверье –
Скручивать тряпки
В услуге летальной
Собственной бабкой
Себе повивальной.
Голым на гвозди –
Не вам ли угодно?
Кончено, бросьте!
Теперь я свободна.

* * *

До нового леса, до новых костров,
До песни, до осени новой,
Весь год ожидать телефонных звонков
И быть к ожиданью готовой.

Не верить рассказам ехидных друзей,
Усмешкой встречать их советы,
Носиться с безумной идеей своей,
Не спать и мечтать до рассвета,

И вдруг разувериться, встретив с другой…
Вернуть себе скуку, хандру и покой…

* * *

Меня не вспомнишь ты из своего далёка,
Томясь бессонницей под южною звездой.
То время кончилось, и мне не одиноко.
Я обрела уже и верность, и покой.

А может, в жизни, так наполненной делами,
Представишь серые – не карие – глаза…
Что это значило б – не высказать словами.
Прости, об этом и обмолвиться нельзя.

* * *

А в Беляево нет
Ни кола, ни двора,
Разве только
Штыри для верёвок,
Где давно
Припаркована «Шкода»,
И песеты
Не падают с неба,
Как в Конго – кокосы.

Зашвырнуть календарь
И уехать:
Не в гостиницу, нет –
Навсегда.
Я не знаю, не знаю, не знаю,
Что-то держит, не знаю, не знаю,
Не отечества дым,
И не кол, и не двор,
И не чуждые волглые лица.

Школьная фотография

Самоуверенные и чуть-чуть смешные,
Порой жестокие, неловки иногда,
Такие юные, такие озорные,
Такими больше мы не будем никогда.

В который раз мы хладнокровно расстаёмся,
Уходим, за собой не чувствуя вины.
А через много лет мы снова соберёмся
И снова взглянем на себя со стороны.

* * *

Отражение в стекле –
Как прорыв из зазеркалья,
Твой размытый силуэт
Смотрит тысячей глазниц.

Симметричность в пустоте,
Адекватность всех движений,
Только всё наоборот
И часы идут назад.

* * *

Ловкость пальцев,
Галантность расцветок.
Сжали пальцы
Канву напоследок.

Вывод ясен,
И не было больно.
Мир прекрасен?
Клянусь, я довольна.

Солнечное затмение

Когда часы пробили полдень,
Ночная тьма пространство съела,
И мухи летние заснули,
Узнав о солнечном затменье.
Померкли запахи и шумы,
Всё это было лишь мгновенье,
И снова день, и снова солнце
И аромат тугой жасмина.

* * *

Свежий ветер,
Ах, зачем этот ветер,
Он проносится мимо,
И слёзы рекой.
В целом свете,
На огромной планете,
Всё идёт пантомима,
А мне бы покой.

* * *

Любви весёлой ласковые крылья.
Мы бережно, таинственно бредём.
Ещё дороги не покрыты пылью…
Какое это счастье – быть вдвоём.

* * *

Я пыталась сыграть песню,
Много раз спетую, надоевшую,
Ржавчиной слух проевшую,
Замусоленную, затёртую,
Замученную, но всё-таки твёрдую,
А когда я её сыграла,
Мне нот показалось мало,
Я взяла чьи-то строфы усталые,
И мелодия, пусть на самое малое,
Вернулась к своему изначальному,
Доброму и печальному.

* * *

Мама, мамочка –
Царевна всех немыслимых царств,
Наши фотографии одного возраста
Невозможно различить,
Я – это ты,
Только чуть слабее,
Только чуть смешнее,
Только немного ниже ростом.
Помоги мне, мама.

* * *

Свернувшись под загородкой,
Во всём примечаю знаки.
Слежу за твоей походкой
Глазами больной собаки.

Как будто всерьёз побили,
Неловко, смешно и больно.
Поссорились и забыли,
Меня придушив невольно.

Навстречу ползём друг к другу,
Привет, говорю, здорово!
По выгоревшему лугу
Бредёт, спотыкаясь, слово.

* * *

Срывается долгий крик,
Распахнута клетка – грудь.
Измазанный черновик.
Придумай же что-нибудь!

Я снова в толпе одна.
Ну дайте глоток воды!
Предельно обнажена,
Ищу не свои следы.

Бессмысленный, серый сон
Закончится ярким днём.
Пронзителен телефон.
Мы снова себя поймём.

* * *

О Ты, который выше всех святых,
Ты, снисходящий к нашей жизни нудной,
Благослови родителей моих,
Живущих так безропотно и трудно.

Терзают повседневные дела,
Усталость накопилась от работы,
И даже я им счастья не дала,
А стала лишь тяжёлою заботой.

Но если соберёмся за столом
Попить чайку и просто пообщаться,
Так хорошо, и каждый о своём
Расскажет, и не хочется прощаться.

* * *

Коммуналка на проспекте Мира,
Там, где детство раннее прошло.
Бабушкина тёплая квартира,
Где так время медленно текло.

Нам ходить за арку запрещали,
Лазали мы в сад через забор,
И от всех напастей и печалей
Нас хранил большой московский двор.

Бабушки уж нет, жильцы другие
В старом доме делят времена,
Ну а мне остались дорогие
Улицы, названья, имена.

* * *

Сижу в потёмках, без огня,
Гардины опустив.
Прости, пожалуйста, меня,
Пожалуйста, прости.

Моё прозрачно бытиё,
Но чувствую порой,
Припомнив прошлоё своё,
Вину перед тобой.

* * *

Ты сегодня не здесь, не со мной.
Мир стянулся в глазок на двери.
Можно комнату шагом промерить,
Можно нервно пить воду глотками,
Можно книгу упрямо читать,
Смысла книжного не понимаю.
Я не плачу. Я верю и жду.

* * *

Соединив рассудок с чувством вместе,
Не доверяй ни ругани, ни лести,
С улыбкой избегай ненужных слёз
И ничего не принимай всерьёз!

* * *

Снег тает на воротнике.
В перчатке боязно руке.

Повисну, будто в первый раз
На локте, согнутом сейчас.

Не так опасен гололёд.
Уходит ночь, уходит год.

Иллюминация как дар:
Пылает лампочек пожар.

Ты дышишь легче ветерка,
Грудная клетка глубока.

Ночной простор, дорога вспять,
Как тяжело не замерзать.

Год активного солнца

Эссе

Памяти Андрея Сахарова

1

Всё началось ещё в апреле – мае, когда неожиданно быстро сошли снега и повылезали светлые листочки. 1 июня – как рубеж: 30-градусная жара весь день, вечером тропический ливень.

Сечен не был
Город градом:
Манна с неба –
Водопадом.

Капли дождя такие огромные, что в них можно смотреться на лету, как в зеркало.

Окна – капли
Бьются – оп-ля!

Чем-то это климатическое игрище должно было разразиться. И свершилось: в метро, на улице – прохожие с транзисторами около уха. Мы всем отделом не работаем, теснимся в маленькой мастерской электронщиков – смотрим телевизор. И, оказывается, можно говорить невпопад и даже ещё не окончательно старому человеку, но прошедшему такие мучения, что год жизни считается за два.

В эту жаркую весну в мою жизнь ворвался тот, без кого я впоследствии уже не представляла самой сути своей. Мы встречаемся в бывшем теперь метро «Площадь Ногина» и идём до Арбата, а по дороге говорим только о политике. И все влюблённые пары в это огненное лето говорят только о политике.

Огонь, грозы,
Всплески радуг,
Колера дуг,
Перезвоном,
Дин-дин-доном!

Я люблю своего рыцаря, а кроме того, я по-дочернему люблю этого отважного, но кажущегося таким слабым ещё не старика.

2

Пришла осень в мокром плаще,
Лживая, как женская дружба.
Поиграла на струнах дождя,
Промотала последний золотой.
Осень, с чем пережить мне зиму?

Оказалось – не с чем. 14 декабря, годовщина восстания декабристов. Теперь – ещё одна годовщина. В воскресенье, в двадцатиградусный мороз, пытаюсь попасть во Дворец молодёжи. Меня сопровождает совершенно не нужный, не играющий в моей жизни никакой роли человек, который всё то время, что мы стоим в этой грустной очереди, почему-то рассказывает о своих заработках. Я никак не могу понять, какое это имеет отношение к происходящему. Однако помяну добрым словом этого человека: через два часа нашего стояния, когда носы и уши начали белеть, он всё-таки увёл меня в метро. Во Дворец молодёжи мы не попали, но уши остались целы.

Понедельник. Наша организация рядом с ФИАНом. Идёт мокрый снег с дождём. Я в короткой куртке и фланелевой юбке медленно продвигаюсь вместе со змеёй-колонной вслед за траурным автобусом. Почему-то рядом со мной женщина из соседнего отдела, которую я едва знаю. Просто необходимо всю дорогу рассказывать мне о своей несчастной семейной жизни. Но слева, чуть впереди, – дээсовцы с трёхцветными флагами, и, когда мы идём теснее, флаги нас задевают. Так и должно быть. Справа – дряхлый старик с анархистским знаменем – он ещё мальчишкой попал в ГУЛАГ и всю жизнь, «пока не сдох Ёська», просидел в лагерях.

Площадь в Лужниках. Я стою в луже, но не замечаю этого. Снег не падает, а тает. Кто-то пытается жечь свечи – не церковные, а обычные свечки, которыми пользуются, когда в квартире гаснет свет. Снег с дождём хочет погасить пламя, но ладони закрывают маленькие огоньки.

3

Когда я вечером вернулась на работу, мой начальник, увидев мою промокшую насквозь юбку и влажные следы моих сапожек, вместо того чтобы сделать мне выговор, сказал: «А попей-ка ты горячего чаю».

1989

Осенний эскиз

Эссе

Осень. Она наводит на разные мысли. Как это ни банально звучит, но осенью мы умираем вместе с природой, вернее, впадаем в спячку, чтобы проснуться весной, где-то уже в конце февраля. Видимо, сильно в нас животное начало, хотя над Дарвином сейчас смеются и эволюцию с происхождением человека от обезьяны отвергают. Не знаю, не знаю, может быть, здесь правы обе стороны: и эволюция, и Божественный промысел. Пусть об этом рассуждают биологи и священники.

А осень в этом году удивительно ясная, светлая, жёлто-красная. У некоторых клёнов листья сначала покраснели по краям, как обожжённые, воспалённые, а потом уже пожелтели в середине. Но сейчас почти всё облетело и осеннее великолепие лежит под ногами.

Осенью оживляются поэты, особенно молодые. Завидуя Болдинской осени, они пытаются создать что-нибудь нетленное, но часто съезжают на накатанную колею. Сейчас в большинстве случаев такая колея – Бродский. Образы, образы, часто необоснованные, из-за образов исчезает сама суть стиха. Большая эмоциональная нагруженность, но смысл уловить очень сложно. Конечно, литература для элиты тоже имеет право на существование, но как же мы, бедные читатели? А может быть, это просто «болезнь роста», ведь пришли же к логической поэзии такие переусложнённые в молодости Блок и Пастернак. Также велико влияние Серебряного века. Вполне возможно, что, если бы у нас литература развивалась нормально, постепенно и не насаждался бы соцреализм, отголоски Серебряного века мы бы пережили ещё в сороковые годы (разумеется, если бы не было войны, ведь война всё перечеркнула и потребовала совсем иного звучания). Но это уже не литература, а политика.

Вообще современная, авангардная поэзия больше действует на подсознание, чем на сознание. Ассоциативные образы, один цепляет за собой другой, в конце стихотворения забываешь о том, что было в начале. Возможно, это тупиковый путь, потому что речь человека, вторая сигнальная система – это сознание, человек мыслит определёнными понятиями, а не образами, образами же мыслят только глухонемые. Если в живописи допустима беспредметность, поскольку глаз воспринимает картинку, пусть это даже смешение цветовых пятен, передающих какое-то настроение, то в литературе, в поэзии воспринимается всё-таки мысль. Конечно, чем образнее она выражена, тем лучше, но мысль всё-таки должна быть. Знаю, что на меня обрушатся с руганью за эти рассуждения, и даже знаю, кто именно обрушится, но моим критикам могу напомнить «Дыр бул щыл», который ни к чему не привёл и существует как казус.

Удивительно скучны некоторые люди. Вроде бы и жизнь у них насыщенная, ездят по всему миру, набираются впечатлений и рассказывают о своих впечатлениях хорошо, и вроде бы сами неглупые, но настолько неэмоциональны их рассказы, что становится невообразимо тоскливо. А некоторые и говорят-то в основном о быте и повседневности, но такой душевный накал, что всем интересно. Вообще, излишнее спокойствие скучно.

Ничего, скоро придёт зима и все противоречия скроются под снегом. А мы будем по-прежнему суетиться, ведь наша суета – это и есть жизнь.