«ЛГ»-ДОСЬЕ
Ирина Богатырёва родилась в Казани в 1982 году, выросла в Ульяновске. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Новый мир», «Дружба народов», «Кольцо А», «День и Ночь» и др. Автор книг «АвтоSTOP» (издательство «Эксмо»), «Товарищ Анна» (М.: АСТ-Астрель, 2011). Рассказы и повести переводились на английский, китайский и голландский языки. Автор литературной обработки сборника алтайских народных сказок «Рыжий пёс» (издательство «Фонд Марджани», 2012). Дипломант премии «Эврика!», финалист премии «Дебют», лауреат «Ильи-премии», премии журнала «Октябрь», премии Ивана Петровича Белкина и премии Гончарова. Была главным редактором журнала молодых писателей Поволжья «Берега». Живёт в Подмосковье.

– Ирина, судя по вашей прозе, тема дороги имеет для вас особое, символичное значение. Почему именно дорога, а не, скажем, дом или река?

– Дорога – это движение, постижение, путь в неизвестное. Это не только символ, это, похоже, моё состояние. Я не мыслю себя без путешествия, без дороги. Для меня просидеть дома две недели – уже тяжело. Надо срочно куда-то поехать, встряхнуться, хоть бы просто сесть на электричку в дальнее Подмосковье. Мелькание за окном меня успокаивает и погружает в себя. Статика, напротив, вызывает тревогу.
В этом смысле река как символ мне так же близка, она находится в том же ряду, что и дорога, но вот дом – пожалуй, нет, это из другой области бытия.

– Есть мнение, что хорошему прозаику нужен богатый жизненный опыт. Как обойтись без него молодому автору? Иными словами, о чём писать, когда не хватает опыта?

– Опыт бывает двух порядков – внешний и внутренний, когда ты каждый день воспитываешь сам себя, приучаешь к восприимчивости, позволяешь любым событиям, даже самым незначительным, менять себя. Эта гибкость, внимательность, чуткость, как мне кажется, позволяют проникать в жизнь лучше, чем прямое вмешательство. На мой взгляд, опыт душевного восприятия делает нас более сильными. И уж он, без сомнения, более важен для творческого человека. Не все люди с богатым жизненным опытом смогли создать что-либо, для этого нужна закалка совсем другого плана.

– Прочитала недавно ваш отличный рассказ «Приступ». Там есть и наблюдательность, и тонкий психологизм, и юмор. Что для вас значит стиль?

– Это индивидуальный язык текста, то счастливое сочетание всех элементов, при котором достигается их полное равновесие. Если ничего ни добавить, ни убрать нельзя – вот тогда стиль угадан правильно и текст получился.

– Всегда ли вам пишется? Что для этого нужно: настроение, состояние или необходимо просто заставить себя? И что делаете, если не пишется?

– Это зависит от текста. Есть такие, которые пишешь по расписанию: каждое утро, с семи до восьми, я занимаюсь им, хочу не хочу, неважно, он создаётся по принципу «ни дня без» и требует дисциплины. Другие, напротив, не могут жить без свободы, вдохновения и пишутся вразброс, абзац из одной главы, абзац из другой, перебивая самих себя. И то и другое – нормально, это разные настроения прозы. А что делать, если не пишется? Много читать.

– Как, на ваш взгляд, должен ли писатель вмешиваться в политику и может ли что-то изменить своими текстами?

– Мне бы очень хотелось сказать о себе, что я живу вне политики, но это будет то же самое, что сказать: «Я живу вне страны». Я действительно отношусь к людям, которые не знают имён политических деятелей, но это не значит, что я не замечаю, что происходит с людьми, живущими со мной в одних условиях и в одном времени. Для меня политика – это история, которая происходит здесь и сейчас. У меня нет амбиций, чтобы тексты меняли ход истории, этого не может поменять ничто, но я пишу для людей, и у меня есть амбиции сказать им нечто, каждому своё, чтобы тронуло.

– Кого бы вы назвали из современных прозаиков, оказавших на вас наибольшее влияние? А из классиков?

– Мне очень помог для понимания литературы Леонид Юзефович, я предельно уважаю его как мудрого педагога и люблю как прозаика. На расстоянии вытянутой руки всегда стоит на моей внутренней книжной полке «Кащей и Ягда» Марины Вишневецкой. У меня сложное, неоднозначное отношение к прозе Алексея Иванова, здесь речь не о влиянии, а скорее о противопоставлении: я начинала читать его после того, как друзья сказали, что в моих текстах есть общее с ним. Но его «Блуда и МУДО» мне по-настоящему дорого. Из самого свежего – Эдуард Веркин, «Друг апрель», – эта книга даёт возможность взглянуть на подростка внутри самого себя глазами взрослого. Из классиков – Достоевский, Газданов, Бабель, Набоков.

– Как известно, творчество – это и попытка прийти к гармонии, и попытка познать себя, и своего рода поход к психотерапевту. Что оно значит для вас?

– Я не вижу противоречия в первом и втором определении. Творчество для меня – состояние жизни, а значит, оно и всё, что может вместить жизнь.

– Можно ли писать трагичные вещи и быть счастливым человеком?

– Иначе нельзя. Счастье – способность уравновесить внутри самого себя внешний трагизм.

ТРИ ОБЯЗАТЕЛЬНЫХ ВОПРОСА:

– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?
– Что стали ещё более дробными сферы писательского говорения. Ведь писательство – это такое почти шаманское состояние, когда ты проговариваешь за человека то, что он сам не в состоянии высказать. Человеку жить невысказанным нельзя – невыговоренные эмоции сжигают изнутри. Поэтому появляется рано или поздно другой человек, который способен это проговорить и высвободить. Ну и понять, конечно же, или даже угадать, потому что не всё поддаётся пониманию. И чем больше круг людей, близких тебе, людей, которых ты понимаешь, тем шире твоя писательская возможность проговаривания.
Сейчас мы живём в мире, когда мельчает не человек и не писатель, а мельчают, становятся более дробными, сферы существования человека – не в общем, а в частностях. Порой настолько сильно, что люди уже и не понимают друг друга, у них разные языки и жизненные ценности. Для каждого такого круга может появиться свой писатель. Так оно и происходит. И тот, кто говорит для одних, – не факт, что будет понятен другим. На мой взгляд, это нормально. Тот писатель, кто заговорит общечеловеческим языком, станет действительно большим писателем. Это, наверное, ответ и на следующий ваш вопрос.
– Почему писатели перестали быть «властителями дум»? Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?
– Нет, я такого представить не могу. Литература не возникает из вакуума, текст возможен только при условии существования другого текста, а это уже влечёт всё остальное – и читателя, и критика, и нового писателя. Пусть даже в одном лице.
– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задала?
– У меня на днях вышла книга «Луноликой матери девы». Это первая часть трилогии о скифах Алтая, пазырыкцах. Работа для меня очень кропотливая, неторопливая, как само то легендарное время, мне понадобилось изучить очень подробно археологический материал для погружения в дух эпохи настолько, насколько это вообще возможно. Поэтому выход этой книги (и её победа в конкурсе подростковой литературы им. С. Михалкова в 2012 году) очень для меня важен. Это роман о девочке, которой суждено стать царём; в первой книге посвящение в мир взрослых: мистические испытания девочек, избранных стать девами-воинами, первая любовь и первая большая потеря.