Лев ПИРОГОВ
В пьесе Гоголя «Ревизор» (пришлось собрать волю в кулак, чтоб не написать «в бессмертной комедии») есть два по-настоящему трагичных момента. Первый – это когда понимаешь, что Хлестаков больше никогда не вернётся в столь наивно и пылко любимый им Санкт-Петербург, а второй – когда городничий кричит в зал: «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!» – и зал ухахатывается.
Но это так, к слову. К тому, что 25 июля исполняется 78 лет со дня рождения Василия Шукшина.
Считается, что Шукшин «забавный» писатель. (Именно с этой точки зрения к 75-летию был снят феерически бездарный телесериал «Шукшинские рассказы».) Василий Макарович «пополнил копилку литературных типов» образом «чудика» – маленького лишнего человека с микроскопом и вечным двигателем. Он «не совсем деревенщик» в отличие от зовущего к топору и прялке Белова. Он не «идеализировал», он даже написал рассказ «Срезал», в котором изобличил «идиотизм деревенской жизни»…
Но на самом деле «всё было не так, как в действительности».
Если по Чехову (тоже «забавный» писатель) можно снять беспримесную комедию («Медведь», «Женитьба» и т.п.), то по Шукшину – не получится. Маловато в нём для этого «сатиры и юмора». Комическое у Шукшина – поверхностный слой, который запросто стирается пальцем. А что там, под слоем?
…Между прочим, выражение «идиотизм деревенской жизни», неаккуратно выдранное из «Манифеста коммунистической партии», означает не «глупость» её, а «самодостаточность». Маркс и Энгельс употребляли слово «идиот» в первоначальном прямом значении – человек, не принимающий участия в общественно-политической борьбе.
Теперь что касается «чудиков». Образ этот появился очень давно. У Алексея Писемского был очерк «Питерщик». Речь в нём шла о деревенских жителях, которых сызмальства отдавали в город ради обучения ремеслу. Возвратившись, те сперва задирали нос, а потом впадали в непонятную односельчанам тоску. В тоску о недостижимом. О промелькнувшем и вроде как навсегда утраченном, а потому – вроде как о мечте. Мечта ведь сбывшейся не бывает… Вот они, бедняги, и начинали сперва «задумываться», а потом и нищать: всё у них из рук валится.
Понятно, что сам Шукшин был «питерщиком наоборот», тоскующим по деревне (именно поэтому так споро выходили из-под пера рассказы). Какая уж тут «не совсем деревенскость»… Чудики – это автопортреты, зеркальные отражения автора. Они стремятся выбраться из деревни в город, а он напротив. Где-то на полпути они не могут не встретиться. Это важно. От этого зависит смысл рассказа «Срезал».
«К старухе Агафье Журавлёвой приехал проведать, отдохнуть сын Константин Иванович с женой и дочерью. Деревня Новая небольшая, и когда Константин Иванович подкатил на такси, сразу вся деревня узнала: к Агафье приехал сын, средний, Костя, учёный. К вечеру стали известны подробности: он сам кандидат наук, жена тоже кандидат, дочь школьница. Агафье привезли электрический самовар, цветастый халат и деревянные ложки».
Очевидно, что курсивом мною выделены оценки, и оценки критичные. Устал от злобы света, «подкатил», взбаламутив деревню, на непостижимом и недостижимом такси, подарил матери экзотический «деревенский» подарок – деревянные ложки. Ладно ещё самовар, но ложки… Ложки решают всё. Во-первых, это проекция отношения к деревне – декорация, «хохлома». Во-вторых, выражение иждивенческой тоски по мамкиным вареникам и борщу. Не ей – себе подарили...
Деревенские взбудоражены. Подспудно, бессознательно реагируя на явленную им фальшь, они концентрируют раздражение на более очевидном для себя раздражителе – на кандидатстве. «Кандидатами на тот свет» недаром называют доходяг и приговоренных. Мужики идут к Глебу Капустину – им нужен палач.
В отличие от деревенских, обострённо реагирующих на любые изменения в среде обитания, кандидат не замечает угрозы. Константин Иванович рад встрече с мужиками, пришедшими вершить казнь:
– Эх, детство, детство! – с грустинкой воскликнул кандидат. – Ну, садитесь за стол, друзья...
За столом мужики (это тоже важно) «простили» кандидата, размякли. Но палач – не человек, а функция: прервав идиллию, Глеб Капустин начинает «работать». (Сцену казни опустим, её все хорошо помнят.)
– Да в чём же вы увидели нашу нескромность? – не вытерпела Валя. – В чём она выразилась-то?
Действительно, приехали культурно, самовар привезли, стол накрыли… И невдомёк «кандидатам», что для деревенских жителей неприемлема сама возможность другой жизни, не говоря уж о невольной демонстрации того, что эта другая жизнь имеет определённые преимущества. Показать «укоренённым», что жить можно иначе, значит, подвергнуть их искушению, лишить опоры на самодостаточное размеренное бытие и монотонный нечестолюбивый труд, заставить «задумываться», а это для деревенских – смерть, прямая дорога в «питерщики» и «чудики».
Вот в чём соль. Электрический самовар – это «огненная вода», которую белые люди везут индейцам. Ложки вроде стеклянных бус – «вот вы чего стоите». Деревенский резонёр действительно «срезал» городских колонизаторов-кандидатов, у которых не нашлось ни такта, ни сообразительности, чтобы обратить ситуацию в свою пользу:
– А вот когда одни останетесь, подумайте хорошенько. Подумайте – и поймёте... Можно сотни раз писать во всех статьях слово «народ», но знаний от этого не прибавится. И ближе к этому самому народу вы не станете. Так что когда уж выезжаете в этот самый народ, то будьте немного собранней... А то легко можно в дураках очутиться. До свиданья. Приятно провести отпуск… среди народа.
Это уже не Глеб говорит. Это сам Шукшин – сверлит нас колючими злыми глазками.
А мы чё, мы ничё. Держимся за бока, хохочем.