В годы нашего студенчества Владимир Иванович Гусев (на фото) казался личностью легендарной. На свои лекции по теории стиха он прилетал опрометью, держа видавший виды и вызывающе пухлый портфель несколько на отлёте, а другой рукой поправляя непокорный вихор. Потом входил в аудиторию и в течение пары долбил свои незабываемые лекции.
Система говорения была немного монотонной, ведь каждую мысль он проговаривал по два-три раза, вдоль и поперёк, чтобы любой, даже самый тормозной студент успел законспектировать. Гусев не любит на лекциях шутить, отвлекаться от темы, рассказывать анекдоты, хотя, в сущности, юмор и острое крепкое словцо ценит и знает в них толк.
Если на экзамене нерадивый студент пускался в импровизацию, профессор всегда твёрдо направлял разговор в должное русло: отвечать надо по вопросу в билете, а не выставлять напоказ общую эрудицию и начитанность.
Вероятно, ему претит смешение жанров, несмотря на то что, как литератор, он всегда тяготел к внежанровости. Однако, в отличие от многих других преподавателей, Гусев был серьёзен и требовал от учеников знаний, усвоенных на теоретических занятиях. Есть программы, и в их рамках необходимо усвоить необходимую сумму информации. Без этого система образования рухнет.
В этой кропотливости можно усмотреть налёт сухой научной педантичности. Исток этой требовательности можно найти в происхождении коренного воронежца. В годы Гражданской войны в этот город был эвакуирован старейший из университетов России: Дерптский, Юрьевский, ныне – Тартуский. Затем учебное заведение вернулось на историческую родину, а часть преподавателей осталась в центрально-чернозёмной зоне. И они создали в этом регионе насыщенную интеллектуальную атмосферу. В ней вырос и развился талант Владимира Гусева, учёного и писателя.
Существует старая проблема отношений между научной и художественной деятельностью. Но разве мешали две эти ипостаси Ломоносову, Гёте, Флоренскому, Чаянову? В этом ряду стоит выделить фигуру Андрея Белого, чьи заслуги в изящной литературе и теории литературы вполне сопоставимы. Для Гусева опыт автора «Петербурга» и «Луга зелёного» стал плодотворной почвой для многогранной самореализации.
Критические и литературоведческие статьи, а также яркую беллетристическую прозу он стал сочинять и публиковать одновременно: а что делать, если человеку равно даны оба таланта?
Как критик Владимир Гусев тоже проявил недюжинную широту: от аналитических и проблемных статей о русской, зарубежной и нашей многонациональной литературе он легко переходил к острым рецензиям на книжные новинки. Молодого боевитого критика интересовали не столько беглые оценки актуальных произведений словесности, сколько насущные проблемы, стоявшие перед мировой и отечественной культурой.
Если говорить о поколенческой принадлежности, то его, пожалуй, следует отнести к молодым шестидесятникам. Оттепель, новые веяния, Гагарин, целина!.. Он активно поддерживал молодых и сам был среди тех, кто уверенно вступал на авансцену советской литературы. Но… Шестидесятники начали активное размежевание: одни пошли во властные пропагандисты, другие – в закрытую диссидентуру или в открытую эмиграцию. В этих условиях ему удалось сохранить позицию независимого критика, объективного эксперта, человека, чьему мнению можно доверять.
Что помогло выстоять в условиях идеологических бурь и неурядиц? Ответ лежит на поверхности: личная принадлежность к творческому процессу. Когда критик, ангажированный властью (коммунистической, комсомольской), должен был следовать установкам свыше, художник имел право на личный, субъективный взгляд. Ведь в эстетике 60-х всё размыто, сдвинуто, недосказано. Там нет места декларациям и догмам.
В качестве методологического принципа прозаик и критик Владимир Гусев избрал для себя приёмы и стилистику учеников Андрея Белого – Юрия Тынянова, Виктора Шкловского, Бориса Эйхенбаума: краткость, ассоциативность, рубленую (телеграфную) манеру.
В литературоведческих изысканиях Гусева наиболее привлекают вопросы творческой методологии и авторского стиля, а также техника обращения писателей с литературной формой и приёмами. Немало статей написано о проблемах романтизма, который характеризуется им не как художественное направление, а как глобальная тенденция мирового искусства.
В течение долгого времени он возглавлял редакцию журнала «Московский вестник», на страницах которого увидели свет многие заметные произведения современных прозаиков, поэтов, критиков, публицистов. В этом издании состоялись дебюты ярких молодых литераторов. Журналу были присущи творческая свобода, раскованность и широкий диапазон взглядов. Когда литературный процесс распадался на параллельные рукава, ему удалось сохранить приверженность эстетическим идеалам, а не политическим идеям и интересам.
Всё это ярко проявляется и в его новеллистике («Визит по-нашему», «Там, около Пензы», «Ночью», «Так жили…»), и в прозе большого формата («Взятие Казани», «Корсунь – …», «Трубчевский в Воронеже»), и в книгах из серии «Пламенные революционеры» («Легенда о синем гусаре» и «Горизонты свободы»).
Названные последними сочинения могут показаться данью идеологии и даже конъюнктуре. «Политиздат», лояльность к власти и т.д. Но посвящены они не заштатным большевикам, а таким ярким личностям, как декабрист Михаил Лунин и освободитель Латинской Америки Симон Боливар!.. Кстати, с этой частью света Гусев знаком не понаслышке. Он самолично побывал на «огненном» континенте и даже читал там лекции, как и в США: когда потребовалось выступать перед американцами, зарубежник Станислав Джимбинов отказался от этой задачи, а Владимир Иванович мужественно отправился в университет города Альбу-Керке (штат Нью-Мексико), где стойко боролся с особенностями местного говора спэнглиш при общении с американскими латиносами.
Оригинальность мышления и самовыражения показывает его дневник. Те, кто знает Владимира Гусева лично, подтвердят: время от времени он замолкает, достаёт блокнот и фиксирует неведомую присутствующим заметку. Что он отмечает – можно только догадываться. Но можно с уверенностью сказать, что это не бытовые детали и не фенологические наблюдения: ему важно записать внезапно пришедшую мысль, яркое впечатление, неуловимую игру ассоциаций. Такая особенность сформировалась не с возрастом: ещё в записках 1961 года можно прочесть его зоркие, каллиграфически выделенные замечания:
«Сила Пушкина в том, что он сумел быть в поэзии нормальным человеком…
По нашей молодёжной литературе можно заключить, что геологи – единственные стоящие люди в стране…
Ничего нет глупей вида человека, который в столовой самообслуживания несёт поднос с едой».
А вот вспышки прозрения в более позднем «Журнале теоретика» (2007):
«Женщины не любят войну.
Все войны в конечном итоге начинались из-за женщин…
Ну да: в космосе воздуха нет, а что же есть? От чего отталкивается ракета? Ну да, детские вопросы».
Академические штудии привели романтика Владимира Гусева к преподавательской кафедре. За многие десятилетия работы в Литературном институте им. А.М. Горького (руководство семинаром критики) профессором были подготовлены и выращены сотни квалифицированных специалистов, которые помнят и ценят его уроки. Неоднократно приходилось видеть, как открывалась дверь кабинета и на пороге возникал очередной забредший на огонёк гусевский семинарист, который явился, чтобы засвидетельствовать почтение своему мастеру.
Административные способности учёного и писателя привели к тому, что в переломные годы (начало лихих 90-х) он был избран председателем Московской городской писательской организации. Вряд ли нужно доказывать, каких трудов и психологических затрат стоит управление разношёрстным и своевольным писательским сообществом!
Остаётся добавить, что Гусев обладает компанейской харизмой, любит посидеть за дружеским столом, почитать стихи, коих он знает наизусть бесконечное множество, попеть. Особой популярностью пользуются романтический «Глобус» («Я не знаю, где встретиться…») и воронежский хит «Летят утки», исполнять который он не доверяет никому («Вы неправильно поёте!..»).
На столе Владимира Ивановича вечно творится неописуемый кавардак: всюду лежат стопки книг, журналов, рукописей, документов, других бумаг. Но он не разрешает трогать установленный беспорядок: я, мол, помню, где что лежит, а если уберёте, ничего не найду. Так, собственно, должны жить настоящие писатели и учёные.