Когда я пришёл в «Современник», Леонтьев уже там работал. Его довольно активно занимали в спектаклях и Олег Ефремов и Галина Волчек. Он играл Алёшку в «На дне», играл в «Большевиках», в различных детских спектаклях. И в моих ранних работах он тоже был занят. Например, в «Провинциальных анекдотах» А. Вампилова он играл Базильского. Но особое значение для меня имело его участие в наших совместных студийных опытах – в спектакле по Достоевскому «И пойду! И пойду!» и в спектакле по шекспировскому «Гамлету».
У него не было установки просто играть роли в театре. Я почувствовал, что он артист, который тяготел к студийной работе. Он был готов репетировать ночами, делать бесконечное количество этюдов. В этом смысле он был крайне податлив.
Меня он привлекал тем, что по своей актёрской и человеческой природе был очень возбудимым, нервным, эмоционально подвижным. Я обратил внимание на его темперамент, взрывной, порой перехлёстывающий через край. Иногда на репетиции его, как говорят, «заносило», и его нужно было даже сдерживать. Хотя в своём отношении к делу он всегда очень серьёзен, ответственен, даже, я бы сказал, въедливо ответственен. Мог спорить, докапываясь до самой сути сцены, что нередко тормозило репетицию. Был один случай, когда мы с Волчек ставили совместный спектакль. Леонтьев репетировал эпизод, где мы никак не могли договориться с ним о мизансцене, и всё это приобретало характер нервного спора. И тогда мне даже пришлось выйти на сцену, взять его в охапку и просто переставить на другое место, туда, куда было надо. И вдруг он моментально всё понял, затих и стал играть дальше.
В нашей ранней совместной работе над произведениями Достоевского ему было очень трудно, потому что первая часть спектакля – «Записки из подполья», где играли Константин Райкин и Елена Коренева, – эмоционально оказалась очень сильной. Вторая же часть – «Сон смешного человека», где играл он один, была совсем другой. Ему нужно было не то чтобы перебить, но не опустить тот эмоциональный накал, который был набран в первом отделении. В какие-то моменты он сомневался, говорил: «Не надо, выкиньте эту вторую часть!» Но даже речи об этом тогда не было, не только потому, что так задумана была композиция, но прежде всего по смыслу! Эта вторая часть должна была быть своеобразным «противовесом», где гуманистические принципы Достоевского («Любите друг друга!») проявлялись открыто. У Достоевского ведь всегда два полюса! Тем более это было непросто. Актёру после очень сильной первой части нужно было возбудить к себе зрительский интерес. А сложность ещё заключалась в том, что вторая часть была монологической. И Леонтьев, несомненно, справился с поставленной задачей. В его исполнении были замечательные, сильные моменты. Я никогда не забуду его появление с глазами, полными слёз. Казалось, это было появление какого-то пророка. Человек, ошпаренный истиной, который увидел чудо… У него дрожал подбородок. Это был подвиг какой-то! Актёрский подвиг.
С Леонтьевым очень интересно работать, потому что помимо темперамента, нервности, он ещё и умный интеллектуальный человек. Человек много читающий. У него всегда были серьёзные большие чтецкие программы по русской классике. Он – артист, воспитанный на хорошей литературе.
У меня он замечательно играл «Ретроградного чёрта» в спектакле «Современника» «Карамазовы и ад». Он поразительно точно чувствует такие роли. В этом смысле он, конечно же, артист Достоевского. По своему возбудимому аппарату, по сарказму, по остроте.
Помимо Достоевского он хорошо чувствует и любит Гоголя. Замечательно его читает. У него есть какая-то природная хитринка, лукавство, которое сквозит в гоголевском тексте. Он очень точно ловит эти перепады от лирики к юмору в речи рассказчика. Именно поэтому он оказался замечательным рассказчиком-комментатором в нашей телевизионной версии гоголевского «Шпоньки», где помимо Леонтьева, исполнявшего роль Рудого Панька, участвовали такие замечательные актёры, как Олег Табаков и Лидия Федосеева-Шукшина. Его Рудый Панько был живым и хитроумным одновременно. Он нёс истинно гоголевскую интонацию.
Он, несомненно, гоголевский артист. Замечательно играл у меня в «Ревизоре» Бобчинского. Но одной из самых значительных его ролей стала роль Чичикова в спектакле по «Мёртвым душам» – «Нумер в гостинице города NN». Мы с ним много репетировали, делали бесчисленные этюды. И надо сказать, что он с огромным увлечением шёл на это. Мы пытались найти особое состояние такого «персонажа», как Чичиков, когда он остаётся один, наедине с самим собой. Это было необычно и очень сложно! Артист буквально «перелился» в этого персонажа, он почувствовал Чичикова изнутри: почувствовал его самолюбие, эгоизм, самоуверенность. Здесь Леонтьев нашёл удивительно точные черты. Чего, например, стоит один этюд, когда он остаётся перед зеркалом… Какая гамма чувств, ощущений, оценок! Конечно, это всё описано у Гоголя. Но одно дело «описано», а другое – всё это сыграть!
Я всегда понимал, что Леонтьев очень крупный артист. У него хорошие работы в кино. Он интересно работал с Н. Михалковым. В театре мне запомнилось, как он очень хорошо играл с Лией Ахеджаковой в спектакле Р. Виктюка «Квартира Коломбины» по пьесе Л. Петрушевской…
Острые, гротескные роли ему всегда близки. Но при этом он может быть очень трогательным. Лирическим даже. Он артист яркий, многоплановый, и потому каждая моя встреча с ним – всегда открытие чего-то нового.
Помимо всего прочего он очень хороший человек. Он трогательно заботится о своих коллегах. Поддерживает в болезнях и невзгодах. И ещё он как-то по-особенному отвечает за тех, кто ушёл из этого мира. Он заботится о сохранении памяти о них. При этом его никто не заставляет это делать. У него есть какая-то неистребимая ностальгия по этим людям, особое отношение к тому, что соединяет нас с прошлым… Он человек душевно необычайно отзывчивый. И это очень ценная черта.
В дни юбилея хочется пожелать моему другу, доброму товарищу и коллеге прежде всего здоровья и жизненных сил. И ещё – творчества! Творческой неуспокоенности, которая свойственна ему по жизни.
Валерий Фокин, народный артист России, художественный руководитель Александринского театра, Санкт-Петербург