В нём каким-то образом уживаются поэт и бизнесмен, художник и продюсер, философ и архитектор, и ещё много чего уживается. Его образ: он делает то, что хочет, петь его нельзя заставить и трудно сделать так, чтоб он молчал. Возможно, это «немолчание», ершистость, способность плыть против течения – неотъемлемая часть таланта. За один и тот же поступок, за одно и то же высказывание ему приходится получать и оглушительную славу, и болезненные шишки. Словом, фигура противоречивая, но, несомненно, притягательная. Он ходит сам по себе, поёт, что желает, делает то, к чему душа лежит. То погрузится в океанскую пучину, то войдёт в Общественный совет думского Комитета по культуре, то уйдёт в кругосветку через остров Пасхи с Хейердалом и Сенкевичем, а то даже и стоматологическую клинику откроет в Москве. И всё-таки он прежде всего – музыкант.
– Андрей Вадимович, вас называют певцом и гитаристом, рок-музыкантом и поэтом, композитором и телеведущим, актёром и художником-графиком, архитектором и писателем, бардом и бизнесменом, музыкальным продюсером и радиоведущим, дайвером, кулинаром, путешественником… И всё же Андрей Макаревич – это кто? Могли бы одним словом назвать главное своё занятие?
– Я – человек, имеющий счастливую возможность заниматься исключительно тем, что ему интересно. Увы, одним словом не получилось…
– Если всё определяют гены, тогда ваши художественные способности – от папы, профессора архитектуры. А ваша начавшаяся в детстве любовь к биологии и желание стать то герпетологом, то зоологом, то палеонтологом – от мамы, микробиолога и доктора наук, и от двух бабушек, одна из которых работала судмедэкспертом и патологоанатомом в МУРе, а вторая преподавала биологию и была народным учителем СССР. Вы ведь ещё школьником собрали приличную коллекцию бабочек и даже держали дома змею. Поступив в МАРХИ, вы вроде пошли по стопам отца, но стали музыкантом, хотя «музыкальных» генов в вашей семье не было. Значит, гены тут вообще ни при чём?
– Ну, звери у меня жили с детства, и любовь к животным осталась на всю жизнь. А что касается музыки, то мама в своё время училась в музыкальной школе, хотя никогда на фортепиано не играла, а вот папа играл на рояле ежедневно, по утрам и вечерам, и музыка всегда звучала в нашем доме. Так что гены генами, а музыка в моей жизни была всегда.
– Вы как-то сказали, что после знакомства с музыкой «Битлз» в 1966 году у вас как будто вынули вату из ушей. Думаю, такое ощущение возникло у многих людей нашего поколения – я, например, испытал такой же шок, впервые услышав британскую группу «Slade», – это был рок в чистом, незамутнённом виде!
– Нам тоже так казалось, что это «чистый рок», хотя сейчас смотришь – ну чистая попса! Это была музыка для тинейджеров, а мы тогда и были подростками.
– Сейчас вам шестьдесят пять. Чувствуете возраст? Нет, спрошу иначе – чувствуете усталость? От музыки, поездок, выступлений в больших и малых залах, круговерти «боковых» дел…
– Знаете, у меня столько занятий, что никакой усталости я не испытываю. Просто некогда уставать.
– Сейчас в России и за рубежом продолжается юбилейный тур, посвящённый, по выражению Евгения Додолева, «50-летнему пробегу» «Машины времени».
– Да, это большой тур, всё расписано и на начало следующего года, потом ещё будут концерты в Штатах и Европе.
– Среди городов и весей тура – украинские Киев, Одесса, Кривой Рог… И ведь кто-то обязательно скажет: «Опять Макаревич для бандер поёт».
– Если я буду всё время думать о том, кто и что обо мне может сказать, у меня ни на что другое не останется ни времени, ни мыслей.
– Раз уж мы упомянули Украину, не обойдём и «крымскую тему». Иногда приходится слышать, что «Крым по справедливости – российский, а по закону – украинский»…
– Эти игры в «справедливость» могут завести очень далеко. Именно для этого существуют законы, и если справедливость у каждого – своя, то закон должен быть единым для всех. Если люди о чём-то договорились, они должны соблюдать свои договорённости.
– Происходящее на Украине беспокоит немало людей, которых трудно назвать мракобесами. Многие видят немало общего между «болотным» периодом 2010–2012 годов в России и тем, что происходило на Украине в конце 2013 – начале 2014 года, а кто-то винит во всём «вашингтонский обком»…
– Я ненавижу конспирологию и не хочу даже разговаривать об этом.
– Но люди хотят как-то объяснить происходящее…
– Что и кому я должен объяснять? У меня нет никаких вопросов, считаю, что там, на Украине, всё будет хорошо, только для этого нужны время и воля. Очень надеюсь, что украинцы правильно выбрали президента, и желаю им всяческих успехов на этом пути.
Самая большая проблема Украины в том, что она не нужна никому, кроме самой себя. Сильная Украина не нужна Европе как конкурент. Сильная Украина не нужна России. Никто, кроме самих украинцев, не хочет видеть Украину сильной.
– Многие утверждают, что Украина была сильной в составе Российской империи и Советского Союза…
– Она была придатком империи, что же там «сильного»?!
– А вас не смущает героизация Бандеры, Шухевича и прочих коллаборационистов? Правда, сейчас, при Зеленском, эти процессы ослабели, и, может быть, всё вернётся на круги своя.
– Ну и слава богу!
– У Владимира Зеленского есть шанс выправить ситуацию, прекратить войну и как-то наладить отношения с Москвой?
– Шанс был и есть. У Зеленского колоссальный кредит доверия, он умный малый, молодой, энергичный, способный, и у него есть всё для того, чтобы произвести некоторое чудо.
– У нас вроде бы перестали преподносить Зеленского как этакого «клоуна», который ни с того ни с сего «полез в политику». На этой теме славно оттоптались наши политические ток-шоу, больше смахивающие на многочасовые «пятиминутки ненависти»…
– Возможно, вы смотрите их по роду работы, и я очень вам сочувствую, за это надо ещё и доплачивать. А я эти ток-шоу не смотрю, ещё чего не хватало! Не могу об этом говорить, видеть и слышать этот ужас – на физиологическом уровне.
– Может, такое случается, когда журналистика не свободна и уже не даёт людям информацию к размышлению, а вталкивает в головы готовые и высочайше утверждённые ответы?
– Да, и это опять получилось...
– Почему?
– Потому что ставится такая задача. Средства информации превращаются в средства пропаганды – люди во власти выбирают такую конструкцию, считая её верной. А я её верной не считаю… Однако хорошо мы с вами о музыке говорим!
– Ну, давайте о музыке. В своё время вы уделяли немало времени бардовской песне, у вас были и сольные концерты, и диски авторской песни. Потом был достаточно долгий перерыв, но, похоже, в последнее время вы вновь вернулись к песням под акустическую гитару?
– Всё происходит спонтанно, и это никак не планируемый мною процесс. Сам жанр авторской песни мне не очень интересен. У этого жанра был взлёт, были великолепные художники, но всё это чисто музыкально и поэтически осталось в двадцатом веке. Сейчас звучат уже совсем другие струны и другие ноты, хотя, может быть, люди говорят о том же самом, но иными средствами. Не могу сказать, что сильно погружался в этот жанр, хотя и была пара-тройка пластинок, это получилось абсолютно против моего желания и воли – получилось, и ладно. Но для меня это не приоритетное направление.
– А «Машину времени» иногда называют «группой авторской песни»…
– Тогда, выходит, и битлы занимались авторской песней? Под этим словосочетанием мы понимаем что-то совсем другое, на русском языке оно не совсем точно отражает жанр, и, по-моему, куда точнее английское «Singing Poetry».
– Вы не находите, что с бардовской песней случилось то же, что с юмором? У нас ведь были прекрасные писатели не только в дореволюционном Серебряном веке, но и, скажем, в двадцатые годы – Зощенко, Аверченко, Бухов…
– А раньше была и Тэффи…
– А позже были такие глыбы, как Жванецкий, Горин, Задорнов. Сейчас – пустота, выжженное поле и нижеплинтусный «ржач» разномастных «скетч-шоу». Что, тоталитарные режимы способствуют творческому взлёту поэтов и писателей? Под «давлением» и пишется лучше?
– Перестаньте! Это ужасная теория и чушь собачья! Я так не думаю.
– Ещё говорят, что художник должен быть голодным…
– Я что-то не помню, чтобы я голодал. Если творец будет голодным, он будет думать о том, как бы ему пожрать, как бы написать что-то на продажу, а это не очень хороший стимул.
Творец должен быть творцом, – а голодный он или нет, это его личное дело. А если вернуться к вопросу о кризисе в искусстве, то можно говорить о «взлётах жанров», когда приходят яркие личности – такие, например, как Жванецкий, писавший для Райкина, или Ардов. Вокруг них собираются люди, которые хотят выдать что-то своё так же талантливо, но не у всех получается. Это не чисто российская проблема, такое происходит во всём мире, то же было и с импрессионистами, и с рок-н-роллом. Так же случилось и с авторской песней – были Окуджава, Галич, Визбор, Ким, но потом всё проходит, всё кончается, возникает что-то другое.
– Это как театр, которому, если верить классику, отмерено восемьдесят лет нормальной жизни?
– Любимов говорил, что театр живет двенадцать лет.
– И всё же сегодня можно говорить о тотальном кризисе искусства? Ведь уже не первый год твердят о явном спаде и в музыке, и в литературе, в той же поэзии?
– Не вижу кризиса. Это как вдохи и выдохи – сейчас искусство находится на выдохе. Ну и правильно: не бывает же одного сплошного вдоха – так и лопнуть недолго. В музыке наблюдается явный «выдох», потому что все устали от музыки, за последние семьдесят лет её произведено больше, чем может переварить человечество. Значит, надо отдохнуть, посидеть в тишине.
– Это касается и рок-музыки? Здесь «новых битлов» не предвидится?
– Не знаю, что такое рок-музыка, я занимаюсь просто музыкой. А предсказывать появление чего-то в искусстве – такое же бессмысленное занятие, как и любое предсказание. Не надо ничего ждать. Я с удовольствием занимаюсь джазом, слушаю старую музыку, написанную пятьдесят, семьдесят, сто лет назад. Это восхитительная музыка – тут и свинг, и биг-бенды, и гитаристы…
– И Джимми Хендрикса слушаете?
– Нет, я его в своё время так наслушался, что и сегодня могу в голове проиграть все композиции. То же и с битлами – наизусть знал все тексты всех их песен! Сейчас что-то подзабыл, возраст, знаете ли, но эта музыка звучит во мне.
– Прямо как у Стивена Кинга в «Побеге из Шоушенка». Помните, когда главный герой отсидел два месяца в тюремном карцере, он сказал, что всё это время слушал музыку, и ему не нужен был никакой проигрыватель – музыка звучала в нём самом… Вы автор сотен песен. Какая из них – самая-самая?
– Не знаю. Эти песни – уже не мои, они существуют сами по себе, я только написал их, а теперь они живут своей жизнью.
– Одна из особенностей поэзии – она способна вести автора по самому неожиданному и причудливому сюжету. Наверняка такое с вами было не раз?
– Да, случалось. Но песня – такая небольшая форма, что там и разбежаться особенно негде. Конструкция песни обычно уже в голове, она приходит в какой-то момент целиком, и её надо только вовремя записать, не пропустить этот миг, потому что потом все забудешь. Не всегда, но случается, что и музыка, и слова приходят одновременно, бывает и иначе, но пишу я практически набело.
– Нет ощущения, что это кто-то сверху надиктовывает?
– И такое бывает, но тут надо заставить себя услышать…
– Чтобы потом воскликнуть в восторге: «Ай да я, ай да сукин сын!»
– Всякое бывает, но обычно какие-то строчки просто нравятся больше, какие-то – меньше.
– Ваши стихи часто называют афористичными. Вот, например, всего одна строчка из песни «Я снова жду осенних холодов»: «И будет путь по замкнутой прямой…» Ну разве не гениально?!
– Вы у меня спрашиваете? Не знаю. Но если вам понравилось – хорошо. Спасибо, конечно, за «гениально», но я к этому слову отношусь серьёзно и себя гениальным ни в коей мере не считаю.
– Насколько я знаю, никто из ваших детей и внуков не стал профессиональным музыкантом?
– Ну почему же, сын Иван пишет музыку для фильмов, хотя он прежде всего актёр. А другие дети и внуки – нет, музыка не стала их профессией.
– Не обидно, что не сложилась музыкальная династия Макаревичей?
– Нет, не обидно. Мы же не сталевары, чтобы династии создавать!
– Когда «Машина времени» порадует поклонников новым альбомом?
– Пока ничего такого не готовим, но, как только появится что-то новое, мы вас известим.
– Если бы была возможность, что изменил бы в своей жизни Андрей Макаревич?
– Я не умею и не люблю мыслить в сослагательном наклонении – это не мой принцип существования.