Елена Шерле, Санкт-Петербург
Андрюша хочет плакать. Не потому, что ему грустно – ему, наоборот, радостно вроде, – а потому, что плачет его мама. Андрюша честно не понимает, из-за чего. Они стоят на линейке первого сентября, он держит в руках какие-то красивые цветы, у него выглаженный чёрный пиджак, но его мама почему-то плачет, хотя все другие мамы вокруг улыбаются. Андрюша хочет подбежать к ней, но мама, завидев, что он хочет отделиться от колонны других детей, качает головой и через силу улыбается. Андрюша смотрит на неё немного растерянно, но остаётся с классом. Поднимаясь по лестнице, Андрюша с надеждой думает: «Я буду хорошо учиться, и мама больше не будет плакать!».
Ведь мама всегда плачет и извиняется. Андрюша не понимает за что, она же ничего плохого не делала. Она заботится об Андрюше, всё-всё для него делает. Но когда Андрюши нет рядом – как она думает, ведь в это время Андрюша прячется за дверью – мама плачет. Плачет и извиняется, то перед Андрюшей, то перед Богом, а иногда ругается на этого Бога, но никогда – на Андрюшу.
К концу лестницы Андрюша сомневается, что его хорошая учеба поможет маме не плакать.
Учительница сажает Андрюшу за первую парту вместе с какой-то девочкой. У девочки красивые косички и пенал со странными животными. Андрюша хочет потрогать что-то из этого и сначала тянется к косичкам. Девочка испуганно отшатывается от него, её нижняя губа начинает подрагивать, а глаза постепенно становятся мокрыми. Андрюша пугается тоже.
– Извини, извини, – он машет руками, надеясь, что девочка успокоится. Она успокаивается, но смотрит на него как-то странно: так на Андрюшу ещё никто не смотрел. Но обдумать это ему мешает подзатыльник, который отвешивает мальчик с задней парты. Андрюша думает, что это потому, что он напугал этого мальчика, поэтому поворачивается к нему и повторяет:
– Извини, извини, – и улыбается. Мальчик криво ухмыляется в ответ, и Андрюше становится не по себе от этого.
– Прекратили болтать! – кричит учительница, и шумный, гудящий класс неожиданно замолкает. Андрюша съёживается – ему не нравится её злой громкий голос, – и поднимает непонимающий взгляд на учительницу. Та смотрит на него, и в её глазах смешиваются плаксивый взгляд Андрюшиной мамы и странный взгляд Андрюшиной соседки по парте. Андрюша хлюпает носом и, вытерев рукавом выступившие на глазах капельки слёз, склоняется над тетрадкой. Его затылок всё ещё горит ноющей болью от подзатыльника, а щёки горят от стыда – как же Андрюша собирается хорошо учиться, если он всех расстроил в первый же день? Ярко-синяя ручка в руках мелко дрожит, заставляя буквы скакать по строчкам. Андрюше кажется это забавным, но вот учительнице – нет.
– Пиши ровнее, – строго говорит она, после чего, видимо, что-то вспомнив, добавляет приторно мягко: – Андрюша.
Андрюша честно старается.
Дальше первый день в школе проходит относительно хорошо. Дети, ещё не до конца перезнакомившиеся друг с другом, начинают потихоньку сбиваться в небольшие компании. Андрюша тоже хочет с кем-то в компанию. Он оглядывается по сторонам и, заметив неподалёку стайку детей, ковыляет к ним.
– Привет, – проглатывает букву «р» и протягивает ладонь, чтобы поздороваться.
– Фу! – выкрикивает какой-то мальчишка и смотрит на Андрюшу так же странно, как смотрела его соседка по парте. Парочка девочек отходят от Андрюши подальше и начинают перешептываться, иногда тыкая в него пальцем. – Какие у тебя некрасивые руки!
Андрюша непонимающе смотрит на свои ладони. Да, они и правда отличаются от ладоней других детей, да, его пальцы чуть более короткие и скрюченные, но это же не плохо, это же, как говорила мама, о-со-бен-ность. Как разная форма носа или губ, как разный цвет кожи или волос, как то, что нельзя изменить, ведь эту о-со-бен-ность дал тебе Бог, значит, это что-то хорошее.
Так мама говорила. Одна из девочек, проходя мимо, щурит свои бледно-голубые глазки и, посмотрев на Андрюшу тем самым странным взглядом, бросает:
– Отвратительно.
Андрюша не знает, что это значит, но от-вра-ти-тель-но кажется похожим на о-со-бен-ность. Андрюша ей улыбается.
На второй день дети вокруг него тоже улыбаются и смеются. Как и на третий, на пятый и даже на тридцатый. Андрюша смеётся вместе со всеми, хотя ему и не по себе от того, что иногда кто-то из детей тычет в него пальцем. Они говорят:
– Карлик!
– Хлюпик!
– Обезьяна!
Но они улыбаются, и Андрюша улыбается им тоже. Мама как-то раз водила его в зоопарк, и обезьяны показались ему смешными и милыми. Наверное, он тоже смешной и милый?
Только почему-то, когда Андрюша рассказывает об этом маме, мама начинает плакать. Андрюша с болью смотрит на то, как мелко дрожат её плечи, и впервые в жизни решает спросить:
– Мама, – мама поднимает заплаканные глаза и смотрит немного непонимающе, – почему ты плачешь? – договаривает Андрюша дрожащим голосом. Мама наскоро утирает слёзы и обнимает его.
– Ты моё солнышко, – говорит она, и Андрюше от этого «солнышко» хочется плакать.
На следующий день, когда Андрюша приходит в школу, кто-то из ребят кричит:
– Обезьянка пришла! – и Андрюша снова улыбается, пусть улыбаться совсем не хочется. Он смотрит в смеющиеся лица детей, а затем внезапно опускает взгляд. Щеки становятся мокрыми и солёными: Андрюша трёт глаза руками и тихонечко всхлипывает. Ребята, столпившиеся вокруг него, замолкают. Тишина, неожиданно повисшая в этом маленьком холле, давит на плечи. Андрюша плачет, дети молчат. Какая-то девочка неуверенно тянет к нему ладонь и ободряюще сжимает плечо. Кто-то бросает колкое «не реви», Андрюша ещё пару раз вздрагивает и отнимает руки от глаз.
В коридоре пусто и тихо. Никто больше не смеётся и никак не называет Андрюшу. Андрюша обхватывает плечи руками, растерянно оглядывается по сторонам. Никто с ним больше не разговаривает.
Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. Всё, что теперь слышит Андрюша в школе, – отзывающиеся болью в груди перешёптывания одноклассников за спиной и редкие замечания учительницы, всегда приторно мягкие, вперемешку с тем самым плаксиво-странным взглядом.
Андрюше так хочется плакать и так не хочется идти в школу, но снова и снова расстраивать маму хочется ещё меньше. Он уже и так достаточно расстроил её, пусть и не понимает до конца, чем именно. Поэтому Андрюша продолжает улыбаться, ходить в школу и искренне надеяться на то, что одноклассники вновь заговорят с ним и все вокруг перестанут смотреть на него так… странно.
Но однажды он снова слышит это странное слово. «Отвратительно», – бормочет кто-то, то ли разглядывая картинку в телефоне, то ли собственные отметки в дневнике или, может быть, отвечает этим словом на рассказанную кем-то неудачную историю. Андрюше, впрочем, неважно, Андрюша вспоминает тот смазанный образ девочки и её водянистые глазки, а ещё тон, от которого кожа покрылась неприятными мурашками. И Андрюша, не выдержав, решает спросить. Дома он хватает маму за руку, а затем и вовсе обнимает её.
– Ты только не плачь, пожалуйста, – выговаривает скороговоркой, волнуясь и чуть запинаясь, – но что значит «отвратительно»?
Мама вмиг становится какой-то серьёзной. Андрюша смотрит снизу вверх в её красные от недосыпа и горьких слёз глаза и ждёт.
– Это то, что к тебе не относится, – качает головой мама, гладя Андрюшу по волосам и смотря на него непривычно серьёзно. Он кивает и переспрашивает:
– А что это?
Мама лишь молчит, нахмурившись и машинально перебирая Андрюшины волосы. В конце концов она приобнимает сына за плечи и тепло произносит:
– Тебе пора спать, Андрей.
Андрюша вопросительно смотрит на неё, но спать всё же идёт.
А потом проходит несколько дней, и вот Андрюша с мамой сидят в кабинете директора. Помимо них и собственно самого директора, вместе с ними здесь находятся ещё несколько детей с родителями. Все о чём-то негромко переговариваются и косятся на Андрюшу.
Андрюша же разглядывает помещение, в котором они собрались. Кабинет кажется красивым: взглядом Андрюша цепляется за какую-то интересную картину и внимательно смотрит на неё, а не на лица людей вокруг. Потому что, что на них смотреть? Лица-то у них одинаковые. С одинаковыми выражениями, странными или плаксивыми, только у одной из девочек глаза такие серьёзные, пусть и испуганные немного.
– Я требую проведения профилактической беседы на эту тему, – мама Андрюши кажется очень рассерженной. Директор стискивает зубы.
– Ну, вы ведь понимаете, Андрюша у вас ребёнок, ну такой, – он задумчиво пожевывает нижнюю губу, пытаясь подобрать нужное слово, – скажем так, особенный…
– Он просто тупой! – встревает один из мальчишек, за что тут же получает от своей матери подзатыльник. Андрюша же, начиная понимать, что все здесь собрались из-за него и все такие злые тоже из-за него, опускает голову и зажимает уши руками. Вокруг поднимается всё больший гомон, все ругаются, кричат, обвиняют друг друга…
– А может, – внезапно раздается звонкий девичий голосок, – может, кто-нибудь поговорит не с нами, а с ним? – Андрюша поднимает глаза и встречается взглядом с той серьёзной девочкой. Она явно собирается продолжить фразу, когда её перебивает директор.
– С ним много кто разговаривает.
– С ним либо сюсюкаются, либо оскорбляют, – голос девочки начинает дрожать. Она сжимает кулачки и быстро проговаривает: – Просто увидьте в нём человека и поговорите с ним, объясните, чем он болен, и помогите ему.
В воздухе повисает тишина. Абсолютно все смотрят на девочку, и та пугается такого пристального внимания, решив, что сказала что-то не то. Пара крохотных слезинок катится из её серьёзных глаз, и Андрюше становится так её жаль, что он поднимается с места и, доковыляв до неё, успокаивающе гладит по плечу.
Тишину нарушает голос мамы. Мама, сдерживая слёзы, окликает сына и говорит:
– Солнышко, идём, нам надо поговорить.
Андрей улыбается девочке и на прощание ещё разок ободряюще сжимает её плечо.
– Всё хорошо, – произносит он, привычно глотая согласные и обращаясь то ли к девочке, то ли к самому себе. Это «всё хорошо» звучит очень расплывчато и не особо обнадёживает.
Тем не менее девочка тепло улыбается ему в ответ. ¢