Мальчик, беги!: Стихотворения. – М.: Издательство К. Тублина, 2009. – 114 с.
Алексей КОРОВАШКО
Сборник стихов Эдуарда Лимонова «Мальчик, беги!», чьё название перекликается с названием знаменитого фильма Тома Тыквера «Lola rennt» (переведённого у нас почему-то с глагольным удвоением: «Беги, Лола, беги»), вышел почти одновременно с «натурфилософским» трактатом того же автора «Ереси». Неудивительно поэтому, что хронологическая близость оборачивается близостью тематической: многие фрагменты поэтического сборника напоминают версифицированные куски новейшей лимоновской космогонии.
Например, стихотворение «Богдан и глюки» («Мой ребёнок общается с глюками. Он мне за спину строго глядит, Их приветствует громкими Гуками, Он на их языке говорит…») является парафразой тех наблюдений личного характера, которые в «Ересях» частично занимают главу «Биоробот». В ней, выдвигая теорию происхождения человечества от неких эфирных сверхсуществ, Лимонов ссылается на специфику поведения собственного, недавно родившегося сына: «Так, я заметил, что он постоянно смотрит за меня. Как будто видит за мной кого-то. Мой ребёнок реагировал не на меня, но его настроение часто зависело от его взгляда за меня… Я предполагаю, что, когда дитя рождается, оно «видит» Сверхсуществ, знает их язык и всецело чувствует себя принадлежащим тому миру. За моим плечом Богдан видит сверхсуществ – «дэвов»… и до сих пор общается с ними».
Лейтмотивом «Ересей» является мысль, «что человечество вскоре найдёт и победит своих создателей». Этой же уверенностью пронизано стихотворение «Вот менеджер, а это – муджахед…», завершающееся радикальным богоборческим призывом: «Вид Человека, будь не успокоен! Будь наглецом, сразись с твоим творцом! И победи, и съешь его на месте. Победы увенчай себя венцом И плавай в межпланетном чёрном тесте…»
Вместе с тем многие лимоновские тексты отсылают не только к соответствующим местам «Ересей», но и к хрестоматийным произведениям русской классической литературы XIX–XX веков. Так, строчки «Мы все в душе имперьялисты, Колонизаторы – злодеи…», звучащие в стихотворении «Лепёшка-шан, лепёшка-шан…», безусловно, вызывают в памяти беспощадную пушкинскую характеристику: «Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно» (своеобразной конкретизацией этих «наполеоновских» устремлений следует считать замечательное стихотворение «Колониальный сон»: «Когда мы кофе в рот вливаем, – Как по плантации гуляем… Одевши шлем, сжимаем кнут! Туземцы кофе нам несут, Собравши в короба и юбки, А мы целуем девок в губки. Ведь мы пропащи, мы плантатор, – Садист, пропойца, эксплуататор…»).
В некоторых случаях пушкинские «записи» лишь едва проступают на лимоновском «палимпсесте», что, впрочем, не отменяет саму возможность их прочтения и дешифровки. Например, зачин стихотворения «Где Сена долларом стремится…» («Где Сена долларом стремится, Где дождь пузыристо идёт, В еврейском гетто как волчица Наташа с Эдвардом живёт…») производит впечатление автобиографической зарисовки с «натуры», но в действительности за ним «прячется» 41-я строфа четвёртой главы «Евгения Онегина»: «Встаёт заря во мгле холодной; На нивах шум работ умолк; С своей волчихою голодной Выходит на дорогу волк».
Даже в области поэтического синтаксиса Лимонов склонен применять риторические конструкции, весьма характерные для пушкинской эпохи. Поэтому, когда наталкиваешься на уничижительную дефиницию прекрасного пола в произведении, озаглавленном «Однажды, в Довиле…» («Что женщина? Лишь щель, лишь злой каприз, Когда по этой уводящей щели Ком ДНК стекает властно вниз, Если низвергнуть раньше не успели…»), не можешь отделаться от ощущения её формальной близости к пушкинскому толкованию дружбы («Что дружба? Лёгкий пыл похмелья, Обиды вольный разговор…»).
Если Пушкин, будучи нашим «всем», годится буквально для всего (хотя в «Священных монстрах» Лимонов и отводил ему скромную роль «поэта для календарей»), то сфера применения других классиков ограничена в «Мальчике…» определённой тематикой. В частности, «осколок» такого лермонтовского текста, как «Смерть поэта» («И он убит и взят могилой, Как тот певец, неведомый, но милый…»), был использован для украшения стихотворного «венка» Геннадию Шмакову: «Генка милый! Уже давно ты взят могилой и подвигов моих не зришь…»
Как мы уже сказали, в лимоновской «эхокамере» хватает места и поэтам XX столетия. Из них самая большая «территория» досталась Владимиру Маяковскому, захватившему в сборнике «Мальчик, беги!» целых два интертекстуальных «плацдарма». Причём в обоих случаях средством художественного «нападения» послужил вопрос, который замыкает стихотворение «А вы могли бы?» («А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?»). Именно он почти «калькируется» в последних строчках «Землетрясения и затмения» («А вы испугаться трясенья могли бы, Когда, изгибаясь, ломается дверь?..») и безымянного текста «Я презираю хлеборезов…» («А вы бы повернуть могли бы Тот ключ с улыбкой на уста…?» (имеется в виду ключ зажигания реактивной системы залпового огня «Град». – А.К.).
В каком-то смысле сборник «Мальчик, беги!» напоминает завязанный мешок с ветрами, вручённый Одиссею Эолом: стоит его только «развязать» (хотя бы с помощью филологического анализа), и голоса лимоновских предшественников сразу же вырвутся наружу. Первым, вне всякого сомнения, покинет замкнутое пространство «Ветер» Пастернака, вступление к которому («Я кончился, а ты жива…») зеркально отражается в лимоновском «Ты, Анна, умерла, а я живу…»
За ним, скорее всего, последуют «ветра» рангом помельче. Вращая колёса мультипликационного велосипеда, в небо, например, обязательно взмоет кот Леопольд, распевая свой любимый дорожный гимн: «И с песней этой качу по свету, Качу, качу куда хочу…» (до этого его сдавленное мяуканье раздавалось в стихотворении «Мне нравится рабочий запах «Волги»…»: «В полях кричу на дюжих трактористов И с девками-доярками шучу… Я пусть и не Хрущёв, качу куда хочу»).
Уже упомянутое стихотворение «Я презираю хлеборезов…» будет вынуждено выпустить на волю как минимум трёх «заключённых», теснившихся в его первом четверостишии («Я презираю хлеборезов, Калек, ребёнков, стариков, Зато люблю головорезов: Танкистов, снайперов, стрелков…»). Это, во-первых, лидер «Центра» Василий Шумов со своим давним хитом «Девушки любят лётчиков, девушки ждут моряков, девушки игнорируют маменькиных сынков…», во-вторых, Валерий Сюткин, в период пребывания в группе «Браво» сочинивший слова для такого шлягера, как «Любите, девушки…» («Любите, девушки, простых романтиков, отважных лётчиков и моряков, бросайте, девушки, домашних мальчиков, не стоит им дарить свою любовь…»), и, в-третьих, автор текста к мегапопулярной песне «А я люблю военных», исполнявшейся девичьим ансамблем «Комбинация» («А я люблю военных, красивых, здоровенных, ещё люблю крутых и всяких деловых…»). Совпадение пристрастий лирического героя «Мальчик, беги!» с объектами вожделения страждущих женщин можно было бы, конечно, истолковать в традиционном психоаналитическом ключе, но мы сознательно воздержимся от этой соблазнительной перспективы.
Правда, совсем обойтись без фрейдистских ассоциаций при чтении нового лимоновского сборника практически невозможно. Например, в тяжбе за «авторские» права на душу и воспитание сына, которую на протяжении всей книги Лимонов ведёт со своей женой (актрисой Е.В.), определённо просматривается реструктурированный эдипов комплекс: желание отца избавиться от матери-соперницы. Разумеется, в этом треугольнике силовое поле конфликта обеспечивается не «эросом», а «эйдосом»: склонный к самообожествлению лирический герой Лимонова не может примириться с тем, что ребёнок, появившийся в результате его скоротечной связи с обычной смертной женщиной, будет иметь сложности при вознесении на Олимп. Однако неразумная мать, подозрительно напоминающая хтонических чудовищ древнегреческой мифологии, всеми силами пытается оставить сына в плену земного начала, помешать богу-отцу подарить своему любимому отпрыску хотя бы культурное бессмертие.
Поэтому так часто звучат в «Мальчике…» разоблачительные характеристики «актрисы Е.В.», призванные напомнить любому заинтересованному лицу, насколько она – в противовес ангелической сущности Эдуарда Вениаминовича – отягощена «человеческим, слишком человеческим». Читатель, в частности, может узнать, что Е.В. «низка, у неё нет высот, Она – возлюбленная наоборот, У неё есть живот, да, но два крыла Ей эта поганая жизнь отсекла». Лирический оппонент несчастной Е.В., как легко догадаться, сумел избежать этой мучительной ампутации: «А я летаю! Вам удивительно? Хотя и летаю я очень мучительно. Но я не тяжёлый, и два крыла Моя звезда для меня сберегла…»
Всем записавшимся на краткие курсы молодого «сынка» Лимонов даёт мудрый совет, позволяющий надёжно сохранить врождённые теоморфные признаки: «Мальчик, беги! Мальчик, беги! От баб убегай скорее! Пусть бабка суёт свои пироги, Пусть мать вся улыбками реет, Плюнь на улыбки и на морщины, Бабы – не участь мужчины!.. О покидай, покидай, покидай! Этот вонючий слезливый рай – Сторону матери!»
Кто не послушается этого мудрого поэтического наставления, рискует разделить печальную участь лимоновских родителей, которые, как и большинство обывателей, «жили в плену привычек, Запасали картошку, покупали пальто, Делали запасы соли и спичек, Но в Истории из двух не участвовал никто».
Те же, кто выберет сторону отца (что предполагает необходимость «ничего не бояться, отправляться в тюрьму и на эшафот»), получат возможность вырваться за пределы скоротечного земного существования и оказаться в царстве большого времени. В нём, если верить Бахтину, «ничто не пропадает бесследно, всё возрождается к новой жизни». Нет смысла спорить, что это довольно приличный бонус за переход на мужскую сторону в заурядном семейном конфликте.