Фильм «Антихрист» вышел в прокат в России
«Я ищу Бога, а нахожу дьявола» – эта фраза Августа Стриндберга, одного из любимых авторов знаменитого датского бунтаря Ларса фон Триера, вполне могла бы послужить эпиграфом к его новому фильму «Антихрист». Показ его в этом году в Канне сопровождал скандал. Видавшие виды журналисты нервно требовали объяснений от режиссёра по поводу того, что всё же он намеревался сказать и что фильм делает в Канне. Ответ на последний вопрос они получили пару дней спустя, когда Шарлотта Гейнсбур получила «Льва» за лучшую женскую роль в фильме «Антихрист». Уиллем Дефо уехал без приза, хотя также сыграл блистательно, а членовредительства на долю его персонажа выпало ненамного меньше, чем героине. Вообще с потоками крови, отрезанным на крупном плане половым органом, сексом и жутью в фильме всё в порядке. «Антихрист» фон Триера с полным правом может претендовать на звание самого страшного фильма всех времён и народов.
Но вряд ли можно считать удивительным факт, что Ларс фон Триер умеет снимать отменные триллеры. Кто бы сомневался! Надо заметить, что этот триллер ни на йоту не скатывается к трэшу – более того, чем утончённее, чем сдержаннее изображение, тем более шоковым оказывается его смысл. Это относится к чёрно-белому «прологу», в котором зритель видит шаги малыша, вылезающего из кроватки. Его падение на мостовую из окна в замедленной съёмке выглядит полётом. Но вообще таких эпизодов, построенных на контрасте красоты и ужаса, в фильме множество. Смысл в картине Триера проступает, проявляется, как изображение на снимке при печати фотографий. Он напрямую связан с вглядыванием. Взгляд, понимание истины, ужас – та цепочка, которую он выстраивает в разных эпизодах с завидным упорством.
Впрочем, самым большим шоком, пожалуй, можно считать финальный титр, объявляющий, что фильм посвящается Андрею Тарковскому. Вряд ли его можно считать ключом-отмычкой к загадкам «Антихриста». Скорее – напротив, элементом структуры, который заставляет зрителя возвращаться в начало и проходить шаг за шагом все повороты психологической драмы в поисках мотивов из «Зеркала», «Ностальгии» или «Жертвоприношения»… Попросту – переключателем регистра, переводящим психологическую драму о родителях, которые не смогли пережить смерть ребёнка, в разряд мистерии, где размыта грань между реальностью и представлениями, видениями, снами. Реальность оказывается сновидческой, где самое привычное выглядит таинственно и страшно. Оставим специалистам отыскивать параллели, сближения и полемику «Антихриста» с фильмами русского классика. Но даже не киноведам очевидно, что Ларс фон Триер нашёл в фильмах Андрея Арсеньевича не только родство душ, тем, мотивов, но и оптику кадров для нового фильма. Призрачный беззвучный лес, движения ветра откуда ни возьмись, одинокий дом, в который пытаются вернуться герои, приближение камеры к предмету до тех пор, пока он не превратится в смутный ребус, и наоборот – фрагментация реальности и вглядывание в неё до тех пор, пока не наступит узнавание, – весь набор приёмов Тарковского, которые служили знаками слома, перехода в новое измерение, временное ли, пространственное, использует и фон Триер. Причём в отличие от многих других поклонников «Зеркала» и «Жертвоприношения» арсеналом русского режиссёра он владеет блестяще.
Но, разумеется, визуальную азбуку и даже целые фразы-цитаты из любимого режиссёра фон Триер использует для рассказа собственной истории. При повторном просмотре фильма самое сильное впечатление оставляет отнюдь не натуралистический театр ужасов, а та жёстко сбитая, логичная конструкция рассказа, которую соорудил Ларс фон Триер. Нет не только ни одного лишнего кадра – каждый вздох, каждый взгляд бьёт в цель.
Что же за цель? О чём история? Естественно, о возвращении в Эдем. Эдем – название места, в которое возвращаются муж и жена, потеряв ребёнка. У них нет имён. Понятно почему – их имена и так давно все знают. Просто мужчина и женщина. Странности в Эдеме начинаются с первого шага. Буквально. Женщина боится ступить на землю – та «жжётся». Когда она снимает ботинки и носки, ступни оказываются обожжены. В Эдеме земля горит под ногами, как в аду. Животные являются с развороченными внутренностями. Посреди Эдема – засохшее дерево, из корней которого появятся руки умерших, когда герои займутся у его подножия сексом. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить – перед нами древо жизни, которое на поверку оказывается древом смерти. Рай – адом. Создатель – не милосердным Богом, а антихристом.
Посвятив свой фильм Тарковскому, Ларс фон Триер забыл выразить благодарность Августу Стриндбергу. «Смерть-жизнь! Жизнь-смерть! Ибо между жизнью и смертью нет различия», – писал драматург. Для Стриндберга, завзятого мистика, это утверждение служило поводом для оптимизма, поскольку означало, что живо всё вокруг, даже камни и звёзды. Для пессимиста Ларса фон Триера это свидетельствует прямо об обратном – что всё кругом мёртво. Так сказать, маленькие различия, обусловленные точкой зрения.
Нельзя не заметить, что жёсткая логическая цепочка, выстроенная режиссёром в фильме для доказательства, что естественный человек – монстр, место которого в сумасшедшем доме или за решёткой, зиждется на первоначальной аксиоме. Я говорю о прологе, в котором смерть ребёнка напрямую связывается с сексом родителей. Монтажный стык превращает два независимых действия в причину и следствие. В результате режиссёр выворачивает наизнанку привычный ход вещей: секс, зачатие, рождение дитяти. Он создаёт антимир, в котором секс становится причиной смерти. Допущение это вполне логично в рамках религиозного мировоззрения, рассматривающего грехопадение первых людей как причину потери бессмертия и райского блаженства.
Иначе говоря, Ларс фон Триер если и снимает триллер, то интеллектуальный и, более того, богословский. В том смысле, что он задаёт загадку, решения которой не знает. Причём загадку, связанную с непостижимостью Божественной воли.
В фильме нет провокации. Это один из самых исповедальных, отчаянно смелых и безнадёжно искренних фильмов фон Триера. Тем более в нём нет постмодернистской иронии. Фактически датчанин предлагает зрителям вместе с ним поразмышлять над проблемой теодицеи: как может Бог допустить существование зла? Вряд ли нужно упоминать богословов, художников, писателей, которые веками бились над этим вопросом. Хотя одного, наверное, логично вспомнить. Просто чтобы обозначить традицию, в русле которой живёт фон Триер. Это опять-таки Стриндберг. Слова его героя в Inferno датский режиссёр сто лет спустя мог бы повторить слово в слово: «Земля – это ад, тюрьма, возведённая высшим разумом, так что я не могу и шагу сделать, чтобы не нарушить счастье других, а другие не могут быть счастливы, если не заставят меня страдать».
Критик Андрей Плахов определил как-то кинематограф Ларса фон Триера как «религию без морали». После «Антихриста» можно сказать, что это религия без морали, но в поисках Бога. Местами похожая на бунт Иакова.