Диалог председателя Союза журналистов России Всеволода БОГДАНОВА и главного редактора «ЛГ» Юрия ПОЛЯКОВА накануне Всемирного конгресса журналистов в Москве
Юрий ПОЛЯКОВ. Всеволод Леонидович, давайте для начала объясним читателям «ЛГ», что за Всемирный конгресс пройдёт в конце мая в Москве.
Всеволод БОГДАНОВ. Всемирный конгресс журналистов собирается раз в три года, предыдущий был в Афинах, перед этим – в Сеуле и Бразилии. Это яркое событие в жизни журналистского сообщества. 160 стран присылают свои делегации. Идёт разговор о творчестве, о жизни журналистского сообщества. Обязательно – о правовой и социальной защите журналистов, о наших трагедиях, каждый год журналистов убивают. Всегда остро стоит вопрос: как сделать труд журналистов безопасным? В этом году есть одна особенность: по нашему предложению исполком Международной федерации журналистов (МФЖ) главной темой выбрал доверие к журналистике.
Почему так случилось, что журналистика теряет доверие читателя, зрителя и слушателя? Что происходит сегодня с обществом? В любой стране это большая проблема, потому что следом возникает другая – потеря обществом доверия к власти. Дальше проблемы нарастают как снежный ком: обостряются отношения между религиями, между национальностями и т.д. Поэтому каждый день конгресса тема падения доверия к журналистике будет повторяться в разных вариантах – наши коллеги вместе с политиками и другими представителями общества будут обсуждать эту проблему.
– Какова будет российская делегация на конгрессе? Какова вообще норма представительства?
– Норма представительства зависит от количества членов, состоящих в журналистской организации.
– А сколько членов состоит в нашем Российском союзе?
– Более 100 тысяч человек. У нас будет большая делегация. Будут делегаты и участники конгресса. Делегаты – те, кто будет голосовать, например, за изменение в уставе или по другим важнейшим вопросам жизни мирового журналистского сообщества, кто будет оценивать работу Международной федерации журналистов, его исполкома. Участники конгресса получат возможность участвовать в дискуссиях, круглых столах. Их будет не менее тысячи из 85 региональных союзов России. Я думаю, что настоящая журналистская элита у нас сегодня в регионах. Во многих городах есть прекрасное телевидение и радиовещание, районные и городские газеты за последние годы потеряли в тиражах, однако гораздо меньше, чем столичная пресса. Там работают журналисты, которые в большей степени, чем столичные, чтут моральные заповеди нашей профессии.
– Итак, главная тема конгресса – доверие к журналистике. Меня это чрезвычайно вдохновляет! Именно об этом, о безответственности пишущего, порождающей недоверие читающего, я написал в 1996-м статью. Называлась она «Словоблуждание». Однако руководство газеты, где я был в ту пору постоянным и даже любимым автором, вернуло мне материал со словами, что такие жёсткие обвинения в адрес журналистского сообщества могут быть опубликованы лишь в газете «Завтра». Любопытно, что напечатала её «Российская газета», тогда только-только становившаяся на крыло. Тем не менее ещё совсем недавно говорить о вопиющей девальвации печатного слова, о «десовестизации» журналистики считалось чуть ли не красно-коричневым моветоном. И вот, пожалуйста, Всемирный конгресс…
Мне кажется, недоверие к журналистскому слову – явление общемировое, и продиктовано оно прежде всего включением СМИ в глобальную систему манипуляции общественным сознанием. Имеются, конечно, местные особенности. Например, в США это недоверие во многом связано с тем, как тамошняя пресса освещала причины и ход войны в Ираке. Есть немало фактов, когда корреспондентов, пытавшихся говорить правду, просто выгоняли с работы.
В России разочарование вызвано прежде всего тем, что многие издания и каналы, в конце восьмидесятых не пощадившие целую страну ради свободы слова, затем на глазах у полюбившего правду общества преспокойно улеглись под олигархов или под «определённые политические круги». Причём сделано это было не под дулом тирании, а по зову сердца и общечеловеческих ценностей с именами академика Сахарова и жертв ГУЛАГа на устах. А ведь в нашей истории был период, когда именно мастера слова, создававшие в сознании людей требуемую картину мира, во многом определяли будущее страны. Примерно с 1987 по 1993 год. Да, им сильно не нравился такой строй, при котором ради идеи социальной справедливости попиралась реальная свобода. И они сознательно выбрали и способствовали установлению строя, при котором ради идеи свободы попирается реальная справедливость. Этого-то большинство соотечественников им и не может простить. По моим наблюдениям, доходит до своеобразного «антиСМИтизма». Люди не просто не доверяют СМИ, они начинают их ненавидеть. За ложь!
– Я бы обратил твоё внимание на одно очень важное обстоятельство того времени. Имею в виду нищету. И материальную, и духовную. Тогда мне приписали фразу: наш журналист и деньги возьмёт, и правду напишет. Но это вовсе не так. Журналист, который брал деньги, их отрабатывал. Помню, как в 1996 году я поспорил с Чубайсом, который возглавлял избирательную кампанию Ельцина по поводу газеты «Не дай Бог!», куда были закачаны огромные деньги. Состояние нищих духом и материально людей использовать было очень легко. Люди растерялись. Каждый пытался защитить себя, свою семью, спасти свою редакцию, которая худо-бедно его поддерживала и давала хоть какую-то надежду на будущее. Зарплаты были – 50–100 долларов. Требовать от журналистов подвига было невозможно. В ходе избирательных кампаний брали деньги от любых партий, от кого угодно, чтобы спасти своё СМИ. А спасти отечество, спасти общество – об этом никто не задумывался.
А потом пришли глобализация, геополитические веяния с крепкими мускулами. Все с энтузиазмом заговорили об Интернете, о том, что новые информационные технологии спасут мир. В это время директором ЮНЕСКО был Федерико Майор, гуманист, философ, который высказал большую тревогу по этому поводу. Он говорил, что у каждого народа есть своя культура, свои традиции и нельзя от них отказываться, как не стоит отказываться от всего хорошего, что несёт глобализация. Жить надо по совести, по нравственности, по Библии. Многие к этому отнеслись с улыбкой.
Впрочем, поначалу с улыбкой относились и к политтехнологиям. Теперь мы отчётливо видим, как они работают. Сначала большинство американцев, обработанных политтехнологами, активно высказывались за начало войны в Ираке. Авторитетные газеты поддержали президента Буша, а сейчас идут на попятный. Вот, оказывается, как легко сейчас обмануть целую страну.
У нас политтехнологии тоже властно вторглись в жизнь. И кто этим занимается? О людях, которые их реализуют, нельзя сказать, что они блистают образованием, знанием истории и психологии. Наши политтехнологи работают в интересах, как правило, одной личности или одного клана. Досужие люди уже выстроили пирамиду: вершина – политтехнологи, чуть ниже – пиар-агентства, а в самом низу – журналисты, которых очередной министр печати назвал операторами связи, информаторами, которым нужно знать своё место.
И, несмотря на великую историю российского журнализма, вся эта шулерская подмена понятий прошла почти незаметно. Пиар-технологи праздновали победу. Но это пиррова победа. И вовсе не окончательная. Журналистика сохранилась в регионах, но не везде. И именно оттуда произойдёт её возвращение.
Что такое журналистика? Она формирует общественное мнение точно так же, как искусство, как наука, но это сиюминутная оценка происходящего вокруг тебя. Хорошее СМИ – это нация, которая разговаривает сама с собой, это вещь, от которой ни в коем случае нельзя уйти.
Но мы говорим о потере доверия к журналистике, потере доверия к власти, потере доверия в обществе и даже в семье. И всё это взаимосвязано. Вот в телерекламе дочь говорит по телефону, что пошла в библиотеку и не будет ночевать дома, а мать, смеясь, комментирует, что дочь влюбилась. Это так мило и забавно. Можно посмеяться, а можно подумать с горечью, сколько здесь переступлено нравственных границ, и это у нормального человека вызывает недоверие к тому, что происходит в телевизионном эфире. Ложь, обман становятся нормой жизни, нормой отношений между людьми. Это маленькая, кажущаяся милой ложь, но порождена она ложью большой, той, которой болеет наша пресса.
– Журналистика не только умеет подменять понятия, она умеет изобретать фантомные угрозы и, наоборот, реальные угрозы представлять в виде общечеловеческих ценностей. Что, ответьте, общего у американской демократии и русского фашизма? Общее, оказывается, то, что о них все пишут и говорят, но никто не видел на самом деле ни первой, ни второго… Это всего лишь два журналистских мифа – светлый и тёмный.
Крах советской цивилизации привёл к перемене участи миллионов людей. Учителя становились челноками, боевые офицеры сторожили автостоянки, космические специалисты чинили кофеварки, медицинские светила выводили из запоя бритоголовых братков… Журналистика тем временем оказалась одной из немногих профессий, повысивших свой социальный и материальный статус среди всеобщего краха, потому что информационно прикрывала борьбу за власть и собственность. Косноязычный и нудный Евгений Киселёв имел на НТВ такую официальную зарплату, какой, наверное, тогда не получал весь наш Генеральный штаб, вместе взятый. Пенсионеры рылись по помойкам, а «Независимая газета» давала устричные балы!
Один мой знакомый журналист в ту пору бодро и талантливо писал о том, что-де не надо держаться за свою прежнюю, советскую профессию и, если микробиология не кормит, надо научиться, например, класть керамическую плитку или устанавливать бронированные двери в элитных новостройках. Но вот наступил 1998-й. Сверхфинансирование журналистики закончилось, во-первых, потому, что грянул дефолт, а во-вторых, потому, что с властью и собственностью в общих чертах разобрались. И столько борзописцев, стоящих на информационном шухере, уже больше не требовалось. И вот мне звонит этот мой знакомый и жалуется, что, мол, журнал, где он безбедно проработал несколько лет, закрыли. Я ему возьми и посоветуй в шутку: мол, давай переквалифицируйся в монтёры стиральных машин. Обиделся смертельно! С тех пор не общаемся. А ведь я ему всего лишь посоветовал сделать то же самое, чему он рьяно и за хорошие деньги учил страну почти десять лет! Люди не могут простить журналистам того, что они навязывали обществу те принципы и нормы существования, по которым сами-то жить совсем даже не собирались. Это, если угодно, и называется медийной подлостью. И только когда каток доехал до них самих, они спохватились. Да поздно…
Я согласен с тем, что в губерниях сегодня подлинной журналистики, а не медийной манипуляции гораздо больше, чем в Центре. Почему так произошло? Наверное, потому, что в провинцию по-настоящему капитализм ещё не дошёл. Там осталось немало «советской власти» и в хорошем, и плохом смысле этих слов. Там иной раз больше цензуры, но гораздо меньше этого омерзительного понятия «неформат», по сравнению с которым прежний Главлит – это просто какой-то комитет помощи инакомыслящим сочинителям. Говорю это вам ответственно, как человек, повести которого запрещались цензурой в 80-е годы.
Наверное, для того, чтобы журналистика как вид деятельности начала возвращать себе доверие общества, надо для начала вернуться хотя бы к советской внутрицеховой этике… Но насколько это возможно?..
– Я не стал бы так пренебрежительно говорить о советской этике. Я ведь всю жизнь работал журналистом и могу сказать, что этика той поры была очень жёсткой. Не могу забыть, какие нравы были у нас в «Советской России» в 80-е годы. Помню, наш фельетонист приехал из Вологды и написал фельетон, и тут кто-то пустил слух, что вернулся он из командировки в новой дублёнке. Отправили в Вологду специального человека – проверять. Не нашли никакого криминала, но имя человека было замарано, и он ушёл из газеты, не смог больше работать фельетонистом.
В те времена, когда мы ездили за границу, то слышали там, что у нас, дескать, не журналистика, а пропаганда. Но мы все по-другому к этому относились. Да, пропаганда у нас действительно была, но были и очерки в «Известиях», в «Советской России», документальные очерки на телевидении, которые защищали простого человека, боролись с коррупцией. Мне думается, что грехопадение российской журналистики началось с предательства. С предательства самого себя, когда ты брал деньги и писал заказной материал, пытаясь спасти свою семью. И это предательство впоследствии привело к очень большим бедам для самого себя. Если ты сам себя уличил в предательстве, то сколько ты увидишь предательства вокруг по отношению к тебе! Я потерял очень многих друзей, людей, с которыми дружил в школе и в институте.
У меня был друг, который занимался космосом и тоже остался без работы. Когда мы встретились, то я почувствовал, что он относится ко мне как к виновному за крах его карьеры. Очень неприятно было. Предательство – самая страшная вещь. Если мы возьмём любую библейскую заповедь, то это искушение одно из самых сильных, когда ты можешь легко оправдаться, почему ты так поступил. Момент предательства касается не только тебя самого, но и оценки истории, оценки жизни твоих родителей. Меня ничто так не шокировало за последние годы, как предательство по отношению к нашим родителям.
Я имею в виду не только историю Отечественной войны. Наши родители были святыми людьми, они жили только ради будущего, будущего своих детей и будущего страны. В молодости я работал на Колыме. Сейчас мы говорим о разгуле преступности, о том, что дети пропадают, а на Колыме в 60–70-е годы работало много прекрасных людей, учёных, горняков, и большинство – бывшие зэки. Но это были в высшей степени высоконравственные люди. У них было желание помочь друг другу, была потрясающая искренность.
Помню одного грузина, который прошёл лагеря, потом работал замдиректора завода горного оборудования. Он написал трактат «Колымская нация» – о людях, прошедших самые горькие, самые тяжёлые испытания в жизни. Во время войны люди, которых по большому счёту предали, на добытое золото покупали самолёты и танки, шли воевать и становились героями. Я сам об этом писал в газете. Нет, я не умиляюсь той жизнью, а говорю о том, что вера оставалась. Люди не предали самих себя и свои убеждения в тех страшных, нечеловеческих условиях.
Мне сегодня горько не только за родителей, которые воевали, – и отец, и мать. Не только за бабушку из Архангельска, которая родила шестерых детей, все дети – участники войны – вернулись израненными… Но была любовь к Отечеству, никому не приходило в голову, что слово «патриотизм» станет бранным словом. Мы столько до основания разрушили в человеке… Да, наверное, во многом виноваты журналисты, которые пошли на поводу... И ничего к лучшему в жизни не изменится, пока мы не вернём себе веру.
– Это же рукотворные процессы: укрепление веры и её разрушение. Вспомните, как старательно и целенаправленно с помощью тележурналистики все 90-е годы разрушали патриотическое сознание. Создали целую антипатриотическую субкультуру! В 93-м году я опубликовал в «Комсомольской правде» статью «Россия накануне патриотического бума». Так на меня смотрели как на ненормального. А теперь? Те же самые люди, которые радостно твердили о «последнем прибежище негодяя», запели теперь (правда, через силу) о любви к Отечеству. Почему? Да потому, что власть поняла: когда в Центральной Европе размещают ракеты Patriot, безумие – иметь в России население, настроенное с помощью СМИ антипатриотично… И пошла соответствующая команда из-за голубых елей.
Но ситуация гораздо сложнее. Самую лучшую идею можно реализовать так, что все схватятся за голову. Любой самый гениальный гимн можно исполнить в темпе собачьего вальса. Это мы сегодня и наблюдаем. А дело в том, что верхний слой людей, занятых в российской информационной сфере и культуре, относится к народу примерно так же, как франкоговорящее дворянство позапрошлого века относилось к своим дворовым. Более того, многие из них принадлежат к «герострате». Это мой термин. Я образовал его из двух слов – «Герострат» и «страта». Означает он особый слой людей, которые сознательно или подсознательно нацелены на разрушение того общества, в котором живут. Герострата есть в каждой стране, но только в России конца ХХ – начала ХХI века выходцы из геростраты составили изрядную часть политического класса и медиасообщества. Все эти люди, а также результаты их деятельности у нас каждый день перед глазами…
– Жизнь всех этих людей, конечно, периодически освещается в прессе и на телевидении, жизнь всех этих людей, которые сегодня фактически распяли Россию. Но нет сегодня и никакого высокого морального авторитета, за которым бы пошла нация. Была передача по телевидению, там речь шла о духовных пастырях. Есть такой журналист-литератор Свинаренко, он в присущей ему манере, с хорошим юмором задаёт вопрос одному из трактователей нынешнего образа жизни: ты назови мне пять человек, которых ты лично уважаешь и которые влияют на мировоззрение общества, на оценки того, что происходит. Тот смутился, потом обрёл второе дыхание и говорит: «Владимир Владимирович Путин». – «А ещё?» – «Лихачёв». – «Я просил пять». – «Тогда Солженицын. И хватит, больше никого не назову».
Мы, которые придумали слово «духовность» и объясняли иностранцам, что это такое, не можем назвать абсолютно достойных людей в такой громадной стране. А эти бесы, о которых ты говорил, они непопулярны сегодня и не находят отзыва ни в чьей душе, но так или иначе они властители жизни. Я подумал, что параллельно с этим и в журналистике произошло что-то подобное. Те имена, которыми мы гордились, – Глеб Успенский, Владимир Короленко, Валерий Аграновский, Татьяна Тэсс, журналисты с улицы «Правды», чьи материалы читала вся страна, – эти люди были, жили среди нас и творили.
Была традиция вешать газеты на стенды, и утром смотришь – стоят люди, читают. Стенды кое-где сохранились, но сегодня никто не остановится и читать не будет. И тиражи упали не только потому, что появились Интернет и дорогая подписка, – мы сегодня пришли к ужасной ситуации по отношению к чтению, к литературе.
На заседании правительства Москвы были представлены показатели Америки и Скандинавских стран, где везде есть Интернет, но уровень чтения в 5–6 раз выше, чем сегодня в России. И это уже не просто бесовщина, в этом я вижу направленную стратегию. Когда начались конфликты у немцев после объединения двух Германий, я помогал спасти одно их партийное издание. Они меня сильно зауважали, и тут же, ещё в наше партийно-советское время, дали мне урок, что пресса не должна быть партийной. Я с трудом в это верил. Я возмущался, когда они травили Коля. «Он столько для вас сделал, для Германии, – говорил я, – а вы истоптали, обгадили, как только могли». Они мне ответили, что таких политиков, как Коль, у нас сотни, десятки, общество их знает, они выступают в газетах, на телевидении, у каждого свои идеи, свой бзик, своя программа. А вы, все русские, – редкостные идиоты, у вас кто-то один появляется, и больше ни-ни, нет никаких светлых людей и светлых проектов.
– У нас, так же как и у немцев, много и серьёзных политиков, и мыслителей, которые мыслят эпохами и поколениями, а не выборными кампаниями. Но о них мало кто знает. Покойный А.С. Панарин определил основные направления российской политической мысли нового века! Вы давно слышали это имя по телевизору? Думаю, вообще не слышали. По телевизору у нас рассказывают про Киссинджера и Бжезинского… Лучшие советские журналисты в своё время совершали невозможное, чтобы сделать достоянием общественного сознания те явления и фигуры духовной жизни, которые официальной системой не приветствовались. Сошлюсь на того же Льва Гумилёва, теория которого считалась тогда не очень марксистской. Именно журналисты сделали его общественной фигурой. То же самое с Лихачёвым…
– Хорошо, что ты Гумилёва назвал, может быть, он и не очень великий учёный, но он очень многое сделал для осознания любым живущим в нашей стране самого себя, заставил задуматься…
– Я тоже прошёл через это, в 1981–1986 годах был редактором газеты «Московский литератор», маленькой, но достаточно влиятельной в литературном мире. Мы старались печатать авторов через «нельзя», вводить в интеллектуальный оборот то, что не укладывалось в марксистскую парадигму. А сейчас наоборот: всё, что не укладывается в убогую либерально-интернациональную модель, безжалостно отбрасывается или замалчивается.
– Ещё хуже – я думаю, в какую-то сиюминутную формулу…
– …О Панарине я уже говорил. А Зиновьев? Как только он начал с симпатией вспоминать советскую цивилизацию, его тут же оттеснили на периферию. Солженицына, как только он подверг сомнению либеральные реформы, просто выбросили из телеэфира.
Меня недавно пригласили в трёп-шоу «Большие», идущее на канале «Культура». Я встречался с молодыми журналистами, которые делают молодёжную и студенческую прессу. Перед этим я полистал их газеты и журналы. И вот что меня поразило: у этих молодых людей нет даже желания рассказать своим читателям что-то отличное от того, чем набиты глянцевые издания. Помните, раньше именно в молодёжной, комсомольской прессе можно было отыскать то, чего никогда не было ни в «Правде», ни в «Известиях». В этом был кураж первопроходцев… Нынешняя молодёжная пресса – это та же самая гламурно-либеральная фигня, изготовленная по принципу «тех же щей пожиже влей». И сидели передо мной шесть молодых журналистов, абсолютно самоуверенных, абсолютно влюблённых в себя. А когда я сказал, что основная задача главных редакторов – искать таланты, они обалдели: какие таланты? Зачем нам кого-то искать? Всё есть в Интернете… Боюсь, Шукшин в наше время и до Москвы не доехал бы…
– То, что мы проходили с тобой: через работу, через какие-то нравственные метания, через трудные поступки, – всё это сегодня отвергнуто. Опять читаю про олигарха. Описывают его жизненный путь. У него судимость, после неё он стал миллиардером, потом он стал хорошим человеком, и это всё произошло в течение 3–4 лет. Естественно, ты понимаешь, что всё это не трудами он заработал. Дело в случайностях и в поступках, которые вряд ли признаны моралью.
Вторая проблема: вот идёт передача, дискуссия о национальных проектах. Оппоненты причитают, что всё ужасно, национальные проекты проваливаются, а Соловьёв говорит: вот официальные данные – деторождаемость выросла в несколько раз, смертность уменьшилась. Оппонент пытается ему сказать, что за несколько месяцев рождаемость не могла вырасти. Нет, говорит он, всё в порядке.
Есть ещё газеты, которые пытаются быть оппозиционными, в которых говорится, что это всё неправда. Любой нормальный читатель пытается разобраться, что к чему. В одном месте он читает о том, что деторождаемость поднимается, в другом – что она опустилась. И в результате что происходит – конечно, человек спросит себя: зачем мне эти газеты и журналы, разве что ради кроссвордов? Статистика не должна подаваться так или этак. А сейчас какую сферу жизни ни возьми – что экономику, что политику, что демографию, – где она, точная и достоверная информация?
– Это специально делается так.
– Ты правильно подметил, специально делается. Это часть политтехнологии. И делается так, чтобы решить какие-то срочные, сиюминутные задачи в интересах узкого круга. Разумеется, тут и речь не идёт о таких приземлённых вопросах, как воспитание полноценных детей, внедрение в народное сознание высоких нравственных ценностей, воспитание трудолюбия. А без трудолюбия нет профессионала в политике, нет настоящего сельского труженика, который выращивает хлеб. Мы что угодно покупаем в Европе. Я сделал открытие, когда впервые попал в Альпы. Наша северная изба – точь-в-точь дом в Альпах. Это большое здание – летняя часть, где живут люди, на заднем дворе держится скот, корма. Там уже давно всё цивилизованно в условиях рынка: какое количество коров надо содержать, чтобы было выгодно. А у нас погибли холмогорские породы скота, Северная Двина обмелела. А на Колыме всё, что построено с жуткими жертвами – города и посёлки, – гибнет. Потому что у тех людей, у которых ресурсы, всё связано с жизнью вне России.
Мы начали сибирскую экспедицию «Сибирь – будущее России», встретились с настоящими людьми-патриотами, губернатором Ханты-Мансийска, который начинал строить эти места и не считает возможным уехать оттуда. Ханты-Мансийск выглядит сегодня как какая-то северная Швеция, у людей высокий уровень жизни. Он создал галерею, купил работы старинных русских мастеров. Мне в голову не приходило, что у нас может быть такой же подход, как в Арабских Эмиратах, когда думают о будущем. Но нельзя сказать, что эта экспедиция вызвала большой интерес в Москве.
Один этап экспедиции был в Тюмени. Бывшему в то время губернатором Собянину задали вопрос: «Какие у вас отношения с местными олигархами?» Он очень точно ответил: «Они живут не у нас, они живут в Москве или за границей, а мы живём на налоги от своего труда и на них строим свой город»... Но я думаю, что людям нужны личности – герои, которые пришли, победили, защитили. Это всё глаголы не нашего времени.
– Политика СМИ сегодня, конечно, изменилась по сравнению с 90-ми годами. Но чаще это имитация государственного подхода. Вот пример. Состоялась встреча президента Путина с творческой интеллигенцией в рамках 100-летия академика Лихачёва. На ней кое-что было сказано по поводу конфликта СТД и питерского Дома ветеранов сцены. Но в основном говорили о другом. Единодушно, независимо от политических и эстетических пристрастий – о тлетворном влиянии телевидения. А ещё был прочувствованный монолог Путина о необходимости строительства русского мира, о необходимости консолидации людей вокруг русского языка, русской культуры… Журналистов туда нагнали тучу, одних камер штук 20. Я срочно в номер, чтобы всех опередить, пишу отчёт, «Литературная газета» выходит под шапкой «Мы русский мир построим»… И что же? Опережать-то было некого! Ни одна газета, ни один канал ни слова не сказали ни о президентском проекте строительства русского мира, ни о телевизионном беспределе… Только о том, как Калягин что-то там не поделил с ветеранами сцены… Получается, «неформат» распространяется даже на президента? Это очень опасно!
– Мне думается, что сама атмосфера, которая создана за последние годы в обществе, и определила ценность того, что есть в нашей жизни самое главное. Недавно я разговаривал с журналисткой из одной московской газеты, два часа убеждал её, что пиар – это не журналистика, это два разных вида деятельности. Ты не поверишь, я ей объяснял, а она мне говорит: хорошо, что вы мне объяснили, а то у нас в газете больше платят за заказной материал, то есть оценка совершенно другая.
Смещение этих понятий и ценностей приводит к такой ситуации, в которой мы сегодня оказались. У меня вопрос: как ты думаешь, можем ли мы когда-нибудь прийти к нормальным отношениям общества с властью, общества с прессой?
– Думаю, да. Во-первых, власть и СМИ должны прийти к такому примерно соглашению: власть не покушается на свободу слова, но свобода слова не покушается на государственность. Во-вторых, информационное пространство должны формировать люди, которые по мировоззрению, целям, принципам неразрывно связаны с нашей страной. К сожалению, у нас сейчас влиятельная политическая журналистика нередко страдает «синдромом Карла Радека», который, как известно, в конце концов и сам запутался, на кого он работает. У нас ведущие центральных политических программ – люди с двойным гражданством. Я не ханжа, жизнь может сложиться по-разному, но беда не в том, что у такого властителя эфирных дум в кармане два паспорта, а в том, что у него два паспорта в голове! Для торговли колготками это не важно, может быть, даже и хорошо – хоть три паспорта. А вот для работы в сфере, формирующей общественное, гражданское сознание, это недопустимо… Доходит до анекдота. На канале «Культура» есть такой Сэм Клебанов, который ведёт передачу о современном российском кино, будучи дистрибьютором продукции западных кинокомпаний. Догадываетесь о направленности его передач? И в-третьих. Власть не должна воспринимать журналистику как пуховую информационную перчатку на своей твёрдой руке.
– Как оператора связи.
– Да, не должна воспринимать как оператора связи. Только объективная, интеллектуально насыщенная, разумно оппозиционная пресса может стать для власти надёжным источником информации и новых идей, необходимых для принятия правильных политических решений. Политики, которые ради достижения сиюминутной электоральной выгоды окружают себя информационными холуями, неизбежно и стремительно деградируют. Очень скоро избирательная урна становится для них урной Истории...
– Я хочу закончить наш диалог такой мыслью: самое главное, чтобы журналисты вспомнили о своей самой главной зависимости, зависимости от того, кто нас читает и слушает. Это человек, равный в обществе с властью. И разговаривать с ним надо на равных. И вернуться к тем истинам, через которые мы сегодня переступили. Здесь ничего придумывать не надо. Добро есть добро, зло есть зло, зависть – поганое чувство. И мы сегодня не сделаем ничего хорошего в плане упрочения доверия, если будем тасовать, как карты, эти понятия.