В представителях известного рода Шаховских нетрудно запутаться. Например, Дмитрии. Оба – ветви знаменитой дворянской фамилии. Один (Дмитрий Иванович) больше на слуху: политик, общественный деятель, литератор. А другой – замечательный русский поэт, хотя в этой ипостаси известен он немногим. Человек необыкновенный и с необыкновенной судьбой. Речь об архиепископе Иоанне Сан-Францисском, в миру – князе Дмитрии Алексеевиче Шаховском.
Он учился в Царскосельской школе, жил в Петербурге. Потом вдруг оказался монахом на Афоне, а дни свои закончил далеко за океаном, в Калифорнии, куда его забросили бурные годы революции. «Чувство России, – писал он в своих воспоминаниях, – стало развиваться у меня с 10-летнего возраста. С благоговением и детской гордостью читал я в историческом повествовании, как во время Бородинского боя действовал у деревни Утица против маршала Даву корпус «егерей Шаховского». Тогда генерал-майор и командир егерей в Бородинской битве, прадед мой Иван Леонтьевич, стал в 1830-е годы одним из усмирителей Польши, а потом генералом аудиториата (высший чин юстиции в Русской армии). Император Николай I говорил о нём как о «своей совести». Его портрет, висевший у нас и показывавший все российские ордена, возбуждал во мне чувство России. Это чувство русскости у меня ещё более обострилось, когда мне стало известно, что наша семья ведёт своё начало от Рюрика».
Революция не дала ему возможности окончить Александровский императорский лицей, куда он поступил в 1915 году. «Помню эти дни, – пишет он в воспоминаниях, – я тогда жил на Фурштатской улице, напротив американского посольства (мысль о том, что я стану когда-нибудь американским гражданином, даже мухой не летала около меня). Помню, как с балкона этого посольства Родзянко произносил речь к толпе. Толпа стояла безмолвно. Никто, в сущности, не знал, как всё сделалось и что сделалось». Видел он и Ленина. И об этом написал:
Я помню, как в семнадцатом году
Пришлось мне часто ездить мимо дома,
Где человек с бородкой, незнакомый,
Сулил довольство, обличал беду.
Истории я не расслышал грома…
Гром грянул
Но гром грянул, в России началась Гражданская война. На юного князя обрушились страшные испытания. Ему пришлось проявить немалое мужество – побывать у Дзержинского, хлопотать за родную мать, которая в то время была в «Бутырке» и каждую минуту ожидала расстрела. И совершилось чудо: княгиню освободили.
Вскоре Шаховской оказывается добровольцем в белой армии. «Наш небольшой отряд направили в только что взятую станицу Константиновскую, – вспоминает он. – Мы маршировали по станице и пели:
Смело мы в бой пойдём за Русь Святую
И как один прольём кровь молодую».
Потом, как известно, большевики переделали эту песню в свою: «Смело мы в бой пойдём за власть Советов…» и т.д. Вскоре начались бои, и вчерашний лицеист вдосталь насмотрелся крови и нечеловеческой жестокости. «Контуженного душевно и физически, меня эвакуировали в Ростов и положили в клинику, поили бромом… Было ясно, что я своевольно сунулся туда, куда Богом не направлялась моя жизнь».
Стихи о России
В госпитале Шаховскому исполнилось 16 лет. В эмиграции, сначала в Париже, потом в Бельгии, князь устраивается неплохо, поступает в университет, живёт со всеми удобствами в брюссельской квартире своей матери, редактирует журнал «Благонамеренный», пишет стихи. Известность получило его замечательное стихотворение, посвящённое России:
Хотя прекрасны дни былые,
А ныне чужд родимый край,
Но ты молчи, моя Россия,
И голосов не подавай.
Пройдут года, ты скажешь слово,
Тобой зажжённое в ночи,
Но на закате дня людского
Ты, униженная, молчи.
Молчи и верь словам поэта:
Быстроизменчивы года.
Бывают ночи без просвета,
Но без надежды – никогда.
Его стихотворные сборники выходят один за другим. В журнале Шаховского сотрудничают лучшие авторы русского зарубежья: Бунин, Цветаева, Ремизов, Ходасевич. С Буниным и Зайцевым он знакомится лично, Цветаева посвящает ему стихотворение, которое он так и не решился напечатать в своём журнале. И вдруг с молодым поэтом и редактором происходит нечто странное.
Указание свыше
Вот как он сам описывает это загадочное событие в своём дневнике: «Я сидел в редакции «Благонамеренного», занимаясь просмотром рукописей за письменным столом. Это была брюссельская квартира моей матери. Был я здоров, молод и совершенно ни о чём в те минуты не думал, кроме литературных задач, они занимали всё мое внимание. И вдруг – всё исчезло. И я увидел перед собой огромнейшую Книгу, окованную драгоценным металлом и камнями, стоящую на некой, словно древней колеснице. И на этой Книге была яркая ясная надпись русскими буквами: «Книга книг соблазна».
И в это мгновение молодой князь понял всю суету того, чем он занимался, всё различие между относительным и абсолютным, преходящим и незыблемым. Он понял это видение как указание свыше. Он бросает всё, уезжает на Святую гору Афон в Греции и там, в русском монастыре Святого Пантелеимона, постригается в монахи, приняв имя отца Иоанна.
Вернувшись с Афона, отец Иоанн окончил Духовную академию в Париже. А пастырство его началось в Югославии, в Белой Церкви, где тогда было много эмигрантов из России. Потом его посылают в Берлин настоятелем Свято-Владимирского храма. Митрополит Евлогий вспоминал об этом времени, что «приход возглавил о. Иоанн Шаховской, человек даровитый, высокого аскетического склада, подвижнического духа, пламенный миссионерский проповедник. Он привлёк сердца; приход ожил и процвёл».
Отец Иоанн начинает читать лекции. Яркие и глубокие, они привлекают толпы слушателей. Он начинает читать лекции в Прибалтике, в других местах. Имя отца Иоанна становится известным в Европе. Но над ней уже сгущаются грозные тучи новой войны.
Нести ободрение людям
Когда Германия напала на СССР, отец Иоанн, как и некоторые другие эмигранты из России, оказался в плену ложных иллюзий, что будто бы эта война послужит освобождению России от, как он считал, «ига коммунизма». Позднее архимандрит Иоанн своё мнение радикально изменил. В годы страданий и лишений он в своих выступлениях продолжал нести людям ободрение, помощь другим и славословие Господа.
Сегодня ночью плакали сирены
О бедной человеческой судьбе.
А мы вернулись, Господи, к Тебе
Из долгого мучительного плена.
Но фашизм разгромлен, к Берлину приближается Советская армия. Эмигранты уже знают, какая судьба их ждёт в застенках НКВД. Чудом отцу Иоанну удаётся выбраться из пылающего Берлина. Он скрывается в Баварии, а потом с первым эшелоном уезжает в Париж. Но и там он пробыл недолго. Его друг Игорь Сикорский, знаменитый авиаконструктор, присылает ему вызов в Америку, где его назначают архиепископом Сан-Францисским. И вот только тогда его голос слышат наконец на родине. Сорок лет он ведёт по радио «Голос Америки» «Беседы с русским народом».
Нет, он не призывает народ свергать советскую власть, не расхваливает «западную демократию». Архиепископ Сан-Францисский говорит о Боге, о душе, об освобождении человека от сатанинского плена безбожия и материализма. Как сказал один из его биографов: «Он зовёт людей чаще поднимать свой взор к небу».
Взор, обращённый к небу
В своих беседах по радио он давал слушателям один важный для каждого совет: «Иногда у человека мелькает мысль: «Не дано мне» (то духовное, что дано другим). Или: «Если бы и мне Господь дал то же!» Захоти, загорись – и получишь много больше. Ты тлеешь, не горишь, оттого и не получаешь».
Некоторые его мысли весьма поучительны и сегодня. «Собственности у человека меньше, чем он думает. Лишь в мыслях своих миллионер обладает своими миллионами. На самом же деле они обладают миллионером, который в большинстве случаев бывает ими связан, принуждён к определённому образу жизни, прикреплён к определённому кругу людей, вынужден иметь вокруг себя искательство, ложь, лесть, зависть, подобострастие, неискренность, покушения на свою жизнь – физическую и душевную. Разве это не рабство, не каторга, увеличивающаяся по мере увеличения состояния? Велико ли то, что можно купить за деньги? Находится в числе покупок мир души – высшее счастье?»
Последние годы жизни отец Иоанн провёл в Санта-Барбаре. По-прежнему выступал на радио, вёл переписку. Скончался 30 мая 1989 года и был похоронен на сербском кладбище в пригороде Сан-Франциско. В качестве эпиграфа для автобиографии он поместил такие слова: «Будущего у этих строк может не быть. Но будущее будет у человечества. И верная память о прошлом есть участие в этом будущем. Мы все его несём в своих руках».
Владимир Малышев