Нынешняя жизнь в деревне испытывает человека на прочность
, ВЛАДИМИРСКАЯ ОБЛ.
О деревне сейчас пишут чаще всего с интонацией безнадёжно-скорбной («всё плохо!»). Или в духе прежних, советских лет – с казённо-отчётным оптимизмом, правда, сдержанным («село на подъёме!»). Мне трудно впасть в ту или другую крайность по одной причине: несколько лет назад я стал домовладельцем в небольшой деревне на живописном берегу Клязьмы во Владимирской области. И, регулярно бывая там, увидел деревенскую жизнь во всех её проявлениях. О ней мои заметки.
ПОД СОЛОВЬИНЫЕ ТРЕЛИ
Нас предупреждали (пять лет назад): – Намаетесь! Там же некому избу починить – спились мужики!
И в самом деле, первое, что увидели, это нетвёрдо ступающие посреди улицы фигуры. У ворот они останавливались, интересовались, не надо ли дров нарубить или скосить траву на задворке. Условие: оплата вперёд, потому как – трубы горят. Соседи предостерегали – осторожнее, не просыхают ведь!..
А вокруг черёмуха в цвету, яблони и вишни в белой кипени, светлыми вечерами – звонкие соловьиные трели. Словом, красота, отнюдь не спасающая деревенский мир от запойного пьянства.
Те же соседи снабдили нас нужными телефонами. Звоним по мобильнику. И как в счастливом сне – приехали на своём автомобиле трое местных умельцев, сложили в нашем доме новые печи с фигурным камином, выстлали стены золотистой вагонкой, отчего комнаты даже в пасмурную погоду словно бы засветились. Окрестные жители пошли к нам вереницей – принимать работу. 
Придирчиво смотрели, кивали сдержанно. И потекла от них одобрительная молва в соседние деревни и сёла, что тянутся цепочкой вдоль Клязьмы, вьющейся в лесистой пойме.
Однажды я проехался по ближайшим сёлам на велосипеде. Картина впечатляющая: меж старых, обшитых тёсом домов высились двух-трёхэтажные терема с причудливой деревянной резьбой и обширными хозяйственными пристройками. Всё это работа исконно деревенских артельных умельцев. Спрос на их работу в последние годы резко вырос, число таких самодеятельных артелей каждый сезон множится. Образовалась даже между ними конкуренция, в которой побеждает качество. Словом, живая иллюстрация рыночного механизма!
Возник же спрос по обстоятельствам весьма характерным: потянулись в село горожане (в основном владимирцы, отчасти и москвичи), те, кого гонят из города к родным осинам деревенские гены. У многих здесь живут упрямые старики, не принимающие городской жизни. Помню первое своё впечатление: деревенская улица, гуси на обочине, а у бревенчатой избы (окна в резных наличниках, конёк на гребне проржавевшей крыши) приткнулся навороченный джип-чероки. Это прикатили к своим дедам-бабушкам успешные внуки.
Так вот, близко наблюдая работу таких артелей, я обнаружил тенденцию: в деревне идёт весьма выразительное расслоение – на хватких трудяг и безалаберных выпивох. По артельным правилам, как выяснилось, выпивка в рабочие дни исключена. Знаю историю одной артели, распавшейся только потому, что один из её участников, мастеровитый плотник, стал прикладываться, нарушив рабочий ритм всей бригады и понизив качество её труда. Брак же в работе одного – удар по репутации всех. В условиях конкуренции (и ощутимой безработицы!) с постоянным заработком оказываются только те, кто развил в себе инстинкт самодисциплины.
…Всё это я рассказываю, потому что убеждён: как бы мы не горевали по поводу «питейных увлечений» в нашей глубинке, здравый смысл и предприимчивость в критической ситуации неизбежно возьмут верх.
ДРАМА В ТРЁХ ДЕЙСТВИЯХ
А ситуация в селе и в советские-то годы была не слишком благополучной. «Лихие девяностые» довели её до состояния коллапса. Это время в здешних местах каждый вспоминает как личную драму.
Дело в том, что трудовая жизнь окрестных сёл и деревень концентрировалась вокруг совхоза Лакинский (Собинский район), некогда знаменитого на всю страну громадным (на 18 тысяч скотомест!) животноводческим комплексом. Его ещё называли «фабрикой мяса». Здесь в бетонных цехах откармливали бычков по самой современной технологии – механизация и автоматизация производственного процесса были по тем временам воплощённой фантастикой.
В те годы совхозный центр – село Заречное – превратился в посёлок городского типа: трёхэтажные многоквартирные дома органично вписались в среднерусский лесистый пейзаж. На притоках Клязьмы возвели запруды – образовались рукотворные озёра, из них 11 автоматизированных насосных станций качали воду для полива кормовых трав. Все деревни и сёла соединили асфальтовыми дорогами, по которым автобусы развозили работников (более 900 человек!) по цехам.
Сейчас частично опустевшие громадные помещения, рассредоточенные по окрестностям, похожи на заброшенные памятники ушедшей эпохи, отмеченной тяготением к гигантомании. А те, что ещё функционируют, переоборудованы под содержание дойных коров (числом в 2 тысячи 740). Рабочих же мест теперь здесь вместо былых 900 всего 184. Куда делись остальные работники? И что именно здесь произошло?
Об этом мне рассказал нынешний генеральный директор ОАО имени Лакина Николай Иванович Шраменко, десять лет назад избранный коллективом на эту хлопотную должность, спокойный улыбчивый человек, с которым мы ездили на его «Ниве» по окрестным сёлам, а потом ходили по действующим цехам.
…Первый акт этой драмы был бы героическим, если бы её участникам не отказало чувство реальности. В начале 90-х в условиях перехода («не столько перехода, сколько стихийного – кувырком! – падения») к рыночным отношениям тогдашний директор совхоза Г.Я. Шаманин честно всех предупредил: рвутся привычные связи, аграрный сектор рушится, грядёт катастрофа. И так как государство резко отстранилось от регулирования экономикой, централизованные поставки комбикормов отменены, надо срочно сокращать стадо, переориентировав хозяйство «с откорма на молоко». Директора не поняли. Возникла боевая инициативная группа, внушившая коллективу шапкозакидательскую мысль: выдюжим! И здравомыслящего Шаманина простым голосованием (так тогда было принято) сняли с должности, выбрав другого – «кризисного директора».
Второй акт напоминал медленную казнь, растянутую во времени: затраты на производство росли, а цены на реализацию мяса оставались низкими. Господдержка была почти нулевой, хотя известно: даже в развитых странах сельское хозяйство ощутимо дотируется. По всей стране стали закрываться подобные комплексы, стремительно увеличились закупки дешёвого мяса за границей – под вопросом оказалась наша продовольственная независимость. В 96-м убытки Лакинского комплекса составили более 6 миллионов рублей, а в 97-м уже – более 9 миллионов. Грянули перебои с зарплатой.
И в июне 97-го «кризисный директор», заглянув в глубину образовавшейся финансовой пропасти, попросился в немедленную отставку. На его место претендовали двое. Один предлагал идти прежним курсом в расчёте на авось, второй повторил тезис Шаманова: переориентация на молоко. Выбрали второго. Им был Николай Шраменко.
Третий акт ещё не завершён, хотя его движение к благополучному финалу уже обозначилось. Но по-прежнему маячит вопрос: если всё-таки хоть какая-то победа, то – какой ценой?
МЕЖДУ ГОРОДОМ И ДЕРЕВНЕЙ
Одна моя соседка, доярка, у которой муж-механизатор стал попивать в те безденежные годы и в конце концов был дисквалифицирован, спасала себя и двух своих детей приусадебным участком. Картошка, куры, телок в сарае на откорме. С едой худо-бедно проблема решалась, а вот одежду обновить было совсем не на что.
Другая (чей муж Володя, мой приятель по рыбалке, работал на комплексе наладчиком и компенсировал нехватку денег ударным трудом на подворье) завела корову, стала возить на рынок в Собинку творог со сметаной, а приусадебный участок превратила в экспериментальное хозяйство, выращивая там под плёнкой какие-то особенные сорта помидор. Я приходил к ней по-соседски отовариться, и она, взвешивая на безмене свою продукцию, скороговоркой рассказывала мне о дочерях, устроившихся в Москве, а у самой был взгляд человека, у которого на очереди ещё сотня дел.
От Володи (бродили с ним как-то с удочками по берегам Клязьмы, выискивая клёвые места) я услышал драматические истории других работников комплекса. Оказавшись без денег, не очень-то уповая на приусадебную добавку к домашнему бюджету и не веря в скорые перемены, многие ринулись в Москву наниматься охранниками. Сутки дежуришь, двое отдыхаешь, зарплата регулярная, к тому же в двое – в трое больше, чем на комплексе. Спрашиваю, почему он-то медлит? Со вздохом морщится, объясняет: ребята квалификацию теряют, тупеют, поговорить с ними не о чем.
В тот год, когда новый директор взвалил на себя неподъёмную ношу ответственности, а не поверившие в скорые перемены кинулись искать себе другое применение, по финансовому состоянию комплекса был нанесён ещё один удар. Лакинский молокозавод, регулярно бравший у них продукцию, понизил закупочную цену. Это было со стороны постоянных партнёров, по мнению Шраменко, «бесчестное решение» – попытка решить свои проблемы за счёт работников комплекса. Ещё немного, и они пошли бы по миру – с протянутой рукой. Уже понеслись шепотки: «Новый-то обещал молоком спасти комплекс, а оно, похоже, нас и доканает».
Лихорадочно искал выход Шраменко. Перебирал варианты. Нашёл наконец. В тот судьбоносный момент в Раменском районе Московской области появился молокозавод фирмы «Эрманн». Там с партнёрами отношения были иначе детализованы: за охлаждённое молоко, за высокое содержание белка и низкую кислотность платили надбавки. Стимулировали качество. И Шраменко стал его повышать. Тогда у комплекса образовалась первая прибыль. Появилась уверенность. Купили в кредит доильную установку в Германии (её вакуумные присоски, прежде чем доить бурёнку, массируют соски и только потом выдаивают).
И ещё одно новое направление предложил Шраменко – племенное разведение коров чёрно-пёстрой породы… Но сермяжная наша действительность не скупилась на сюрпризы: под ними чуть ли не в буквальном смысле заколебалась земля, менявшая собственника – в соответствии с законом об обороте земель. По этому закону каждый проживающий в сельской местности имеет право на земельный пай. Их, невостребованных, оказалось немало, особенно после того, как двинулся народ на заработки в города. Тут-то и появились денежные ловкачи, скупавшие паи для перепродажи.
– Кинулись и мы выкупать, – рассказывает Николай Иванович. – Ту самую землю, на которой расположены. Перевели её в уставной капитал, обезопасив себя. Ну а окончательно поверили в завтрашний день, когда попали в сферу действия нацпроекта. Появилась возможность взять в Россельхозбанке кредит, фактически – беспроцентный. Две третьих ставки рефинансирования нам компенсирует бюджет российский, а одну треть – областной. Залогом же была та самая земля, которую мы спасли от спекулянтов. Теперь есть возможность у хозяйства развиваться дальше.
Спрашиваю, не было ли мысли восстановить в пустующих цехах «фабрику мяса». Объясняет: легче новый комплекс возвести – за эти годы технология резко изменилась. И, на его взгляд, пора наконец законодательно утвердить отношение к сельскому хозяйству как к отрасли, нуждающейся в мощной дотационной поддержке.
– Я был несколько раз в Германии и во Франции, интересовался. Там у них просто бешеные дотации! Нам бы такие, перестали бы из Бразилии мясо возить.
Ещё один был у меня заготовлен вопрос. Но прежде чем его задать, я рассказал Николаю Ивановичу эпизод, имеющий к нему прямое касательство.
ИНСТИНКТ САМОДИСЦИПЛИНЫ
Как-то у автолавки, регулярно выкликающей моих соседей квакающим сигналом, в пёстрой толпе деревенских покупателей затесалась известная на нашей единственной улице коренастая особь с багровым от постоянного пития лицом. Считая монеты на растопыренной ладони, этот товарищ покупал пиво – без очереди, трубы горели, и когда кто-то его спросил, почему расстался с комплексом, обиженно пробурчал: «Не хочу перед Шраменко унижаться. Он только приезжим нормально платит».
О приезжих, смуглых ребятах средних лет (между 30 и 50), я знал: живут в специально оборудованном для них общежитии возле административного корпуса. Берутся за любую непрестижную работу – чаще всего летом пасут коров, посменно. Стада – по 200–300 голов, набегаешься, пока с пастьбы на дойку пригонишь, а потом обратно. У всех в далёком Узбекистане семьи, поэтому живут экономно, деньги домой переводят. Никогда ни с кем не конфликтуют.
Спрашиваю о них Шраменко.
– Надёжные работники, – подтвердил. – А надёжным я плачу больше. Я должен быть уверен, что пастух не напьётся, не растеряет стадо.
– Но такое поощрение, наверное, у других вызывает неприязнь?
– Это их в буквальном смысле отрезвляет. И – дисциплинирует. Кстати, в пастухах у меня трое наших местных работают, нормальные мужики, знают, когда можно приложиться, а когда нельзя. На работе – нельзя.
Сказал спокойно, но в голосе – жёсткость. Та самая, продиктованная крайней ситуацией. И я вспомнил историю распавшейся артели, ремонтировавшей в нашей округе дома: рыночные условия и хмельная гульба – вещи не просто несовместные. А взаимоисключающие.
На нашей родимой почве эта мысль пока не очень-то приживается. Видимо, прежде чем развить в себе инстинкт самодисциплины, нужно осознать себя хозяином своей судьбы. Человеком, принимающим свои решения. Но как в одночасье освободиться от взращённой многими предыдущими годами патерналистской привычки жить по указке «сверху»?! В надежде – что бы ни произошло, отвечать не мне?!
И о многом другом говорил Шраменко. О том, что всё-таки нужна какая-то общая программа обустройства жизни в селе. Льготное кредитование – это лишь первый шаг. Но ведь нужно ещё сделать всё, чтобы труд крестьянина оценивался не меньше, чем труд горожанина. И, наконец, не пора ли объявить национальной идеей тотальную газификацию всей нашей страны, щедро качающей свой газ в другие страны в то время, когда тысячи наших крестьян топят печи дровами?! Своё население, считает Николай Иванович, нужно обеспечить газом в первую очередь, если, конечно, мы подлинные патриоты своей страны.
…В город Лакинск, где обычно сажусь на проходящие московские экспрессы, я добираюсь из своей деревни на местном, переполненном автобусе. Его мотает на ухабах, но сельский люд, держась друг за друга, в бесконечных разговорах (с мягким владимирским оканьем!) не замечает этого. Чего здесь только не услышишь! Кто на ком женился и куда уехал; сколько денег в селе Копнино внесли его жители на газификацию, безрезультатно обещанную несколько лет назад; и как какого-то сорокалетнего слесаря Вовку, променявшего деревенскую жизнь на городскую, на днях уволил владелец автомастерской за повторную пьянку на рабочем месте. Последний сюжет оглашал плечистый русоволосый парень, интонация была изумлённая, похоже, этот факт нашей действительности казался ему революционным. Хотя, кто знает, может, так оно и есть?..