Евгений Бень родился в 1960 году в Москве. Главный редактор газеты «Информпространство». В 1980-е работал в ЦГАЛИ над летописью жизни А. Блока. Был членом редколлегии в журнале «Наше наследие». Составитель и комментатор изданий Вл. Ходасевича, З. Гиппиус и др. Был обозревателем и главным редактором в московских СМИ. В 2000-е вышли два издания книги «Не весь реестр», книга «Раненое счастье». Секретарь Союза писателей Москвы с 2008 года.
Блоковские памятные даты и юбилеи проходят в современной России как-то скромно и негромогласно. Блок, очевидно, мало вписывается в популярную теперь державную идеологическую схему. На самом деле весь его путь (как сам он называл историю Художника) – это пронзительный прорыв к нам, в раскалённый железобетонный XXI век. С юности его человеческие глубины соединились с безмерными высотами, он проник в те материи, которые не ведут отсчёт между датами рождения и смерти личности. Блок врывается в наше теперешнее движение жизни не меньше, чем Достоевский. Он говорил о крушении гуманизма сто лет назад. И только сейчас понятно, что имел в виду Поэт, когда предрекал, что провал гуманизма обернётся разрушением всей цивилизации.
Блоковские провидения ожили в Европе середины 2000-х этническими волнениями на улицах и площадях французских городов. Блоковский «антитезис» – это тотальный террор, который, по сути, превратился в данность – в одну из чуть ли не привычных, едва ли не легитимных форм современной жизни. Это российский Беслан и нью-йоркское 11 сентября, это обезумевший норвежский палач Брейвик. Соловьёвская тема панмонголизма, подхваченная Блоком, в частности, в цикле «На поле Куликовом», уже не пророчество, а могучая и необратимая действительность новейшей эпохи. Можно догадываться, что сегодня кого-то раздражает «революционность» Блока, и раздражение это столь же кощунственно, как 70 лет привязывания поэта к постулату атеистического равенства и псевдобратства. Только последние десятилетия обнажили грандиозность его поэмы «Двенадцать», стоящей в одном ряду с прорывами Данте и Достоевского.
Вся жизнь Блока большей частью прошла в камерной среде географического обитания: между Петербургом и Шахматовом. Чрезвычайно редко он изменял этому привычному для себя пространству. Блок любил слова Гейне о «трещине в душе поэта». Но его, блоковская, трещина была особой, она явилась предвестником разлома не только русского – всего мирового пространства будущих ста лет:
Мы – дети страшных лет России
Забыть не в силах ничего.
Он прошёл свой короткий путь вопреки своему и грядущему мировому разлому. Он первым услышал музыку того вселенского перерождения мира, до которого даже мы ещё не дожили. Для сведущих современников и для интеллектуалов советской эпохи он был сродни обожаемому им Дон Кихоту, когда служил в Комиссии по расследованию преступлений царского режима или в Репертуарной секции Наркомпроса. Зинаида Гиппиус в своих стихах обещала не простить Блоку его революционных лет никогда, но Блок и не просил прощения, как не просят прощения у нас обжигающая лицо метель или пронзающая тело вьюга. Одержимый праведным огнём, он обрушил мосты между собой и остальными. Сразу после смерти Блока Максимилиан Волошин сказал о нём в одном из самых известных своих стихотворений:
Надо до алмазного закала
прокалить всю толщу бытия:
Если ж угля в горне мало,
Господи – вот плоть моя!
Прямым же литературным прототипом Поэта был не Дон Кихот, а Гамлет, роль которого он сыграл в юношеском спектакле в Боблове – имении Менделеевых. Он и сам спустя годы идентифицировал себя с Гамлетом в цикле «Ямбы»:
Я – Гамлет. Холодеет кровь,
Когда плетёт коварство сети.
Но гамлетовское «быть или не быть?» у Александра Блока переросло в глобальное, созвучное нам: «Как быть вопреки надвигающемуся мраку?» Вся его жизнь и его смерть слились с этим вопросом. Блок сгорел, а теперь почва горит под всем мировым пространством. Но у Блока не было самосожжения, как не может быть самосожжения самой библейской цивилизации. Мировой пожар и пожар души Поэта неминуемы и вершатся не по человеческой воле. Мы – свидетели мировой революции – по Блоку.
Остаётся только верить, что всё это закончится не гибелью, а преображением того «родного пепелища», которому, по крайней мере, у нашей цивилизации, альтернативы нет. И тогда «другие люди», которые, по словам поэта, «заменят нас» с лёгким сердцем, вновь откроют для себя и «Снежную маску», и «Возмездие», и «Скифы», и «Двенадцать». И мир обретёт небывалое равновесие, и вместе с новым миром, наконец, найдёт покой огненная душа Александра Блока.
И если Пушкин – первооткрыватель русской поэзии, если Есенин – певец русского народа, то Блок – атлант, в чьих жилах соединилась кровь нескольких этносов, держащий на плечах материк русской культуры, который обречён в спутники цивилизации даже после ухода с исторической сцены государств и народов.