«Басманный философ»

Вернувшись после дальних странствий в Москву в возрасте 33 лет, Пётр Яковлевич Чаадаев прожил здесь всю оставшуюся жизнь, в том числе последние 23 года – безвыездно в доме на Новой Басманной улице. Его не без иронии называли «Басманный философ». Наверное, имелось в виду, что необычное это было тогда занятие для дворянина, помещика, начавшего свою карьеру с военной службы, – философия.

По зову «истинного честолюбия»

П.Я.Чаадаев родился 27 мая (7 июня по новому стилю) 1794 г. Его родители рано умерли, и его с братом воспитывала тётка – Анна Михайловна Щербатова. После окончания Московского университета Чаадаев поступил на военную службу, участвовал в Отечественной войне 1812 года и заграничных походах русской армии. Его военная карьера продолжилась в Петербурге и имела блестящие перспективы. Вдруг в 1821 г. он почему-то ушел в отставку. Причины этого не ясны. С одной стороны, он должен был выполнить щекотливое поручение – доложить императору Александру I о волнениях в Семёновском полку, в котором сам когда-то служил. Вскоре после этого доклада Чаадаев и подал в отставку. С другой стороны, он туманно объяснял причину неожиданного поворота в своей судьбе тем, что у него «слишком много истинного честолюбия».

В том же году он выходит из масонской ложи, разочаровавшись в масонстве и не видя смысла в этой сфере общественной деятельности, а также вступает в тайное общество декабристов. Оба эти увлечения, заняв на время внимание Чаадаева и оказав на него определённое влияние, вскоре стали пройденным этапом в его идейных исканиях. В 1823 г. Чаадаев уехал в заграничное путешествие.

Побывав в Англии, Франции, Швейцарии, Италии, Германии, он с интересом наблюдал местную природу, повседневную жизнь городов и селений, удивляясь научно-техническому прогрессу, покупал книги научного и религиозно-философского содержания, посещал театры, музеи, библиотеки, соборы, исторические и архитектурные памятники и даже французский парламент. Общался с интересующими его людьми, такими как философ Шеллинг, христианский миссионер Кук. Впечатления от общения с ними, а также вообще от религиозной, культурной и повседневной жизни западноевропейских стран повлияли потом на религиозно-философские взгляды Чаадаева.

Вернувшись летом 1826 г. в Россию, он поселился в подмосковном имении своей тётки, где начался новый этап его биографии. Здесь он познакомился с будущим адресатом его «Философических писем» – Екатериной Дмитриевной Пановой, владевшей соседним имением. Её живой ум и интерес к религиозно-философским вопросам не находили соответствующего содержания в окружающей её жизни, поэтому знакомство с Чаадаевым было для неё отдушиной, а он сам стал для неё как бы проповедником. Именно тогда и возникла у него идея изложить свою философскую систему и все свои соображения на исторические, политические, этические и эстетические темы в виде «Философических писем, адресованных даме». Созданию этого произведения он посвятил последующие несколько лет, вернувшись в Москву осенью 1827 г.

Среди его соседей по имению, кроме Е.Д. Пановой и её мужа, было также и семейство Норовых, в котором было четыре сына и две дочери. Старшая из них Евдокия (Авдотья) Сергеевна влюбилась в Чаадаева и подобно пушкинской Татьяне писала ему письма. Ее послания оставались обычно без ответа. Редкие ответы Чаадаева были в духе онегинской отповеди Татьяне. Хотя её любовь была безответна, но её искреннее чувство всё же тронуло Чаадаева и в конце её короткой жизни (она умерла в 36 лет) он посетил её, умирающую, в больнице, а в своём завещании попросил похоронить его рядом с её могилой в Донском монастыре. Этот трагический момент опять же напоминает пушкинские строки:

Эта перекличка с сюжетом пушкинского романа, наверное, не случайна в судьбе Чаадаева, который стал прототипом его главного героя. «Второй Чадаев, мой Евгений…», – писал Пушкин. Правда, Авдотья Норова не могла быть прототипом Татьяны, так как к моменту её знакомства и переписки с Чаадаевым со времени создания третьей главы «Евгения Онегина» с письмом Татьяны Онегину прошло уже несколько лет.

Чаадаев также стал прототипом главного героя ещё одного выдающегося произведения той эпохи – пьесы А.С. Грибоедова «Горе от ума». Фамилия Чацкого первоначально была Чадский.

Вообще Чаадаев оказал огромное влияние на развитие русской литературы. И не только тем, что он был старшим другом и наставником А.С. Пушкина, но и тем, что представил для начинающегося Золотого века русской литературы тот образец неординарной, выделяющейся из толпы личности, который воплотился в лучших произведениях той эпохи – «Евгении Онегине» и «Горе от ума». Чаадаев был по своей жизни и личности живым воплощением того, что потом назовут образом «лишнего человека» и что, по существу, стало в литературе попыткой более пристального, чем до тех пор, взгляда на человека – своего современника и соотечественника в его взаимоотношении со своей совестью и с обществом.

«Философические письма»

В 1829–1830 гг. Чаадаев написал своё главное сочинение – «Философические письма», которые представляют собой стройную систему взглядов на развитие человечества, место России в этом процессе и конечную цель существования человека на земле. В первой половине 1830-х годов он попытался опубликовать своё произведение, для этого посылал свою рукопись А.С. Пушкину, П.А. Вяземскому. «Что же, мой друг, что сталось с моей рукописью? – вопрошал он у Пушкина в 1831 г. – Я окончил, мой друг, всё, что имел сделать, сказал всё, что имел сказать: мне не терпится иметь всё это под рукою. … Это было бы средством дать ход той мысли, которую я считаю себя призванным дать миру; но главная забота моей жизни это довершить ту мысль в глубинах моей души и сделать из неё моё наследие».

«Я должен сперва исчерпать все возможности публикации в своей стране, прежде чем решиться выступить перед лицом Европы, – писал он П.А. Вяземскому в 1834 г. – Книга будет называться «Философические письма, адресованные даме».

С публикацией «Философических писем» ничего не получалось, но в то же самое время они распространялись в рукописном виде среди читающей публики. Кроме того, Чаадаев устно излагал свои идеи в тех светских салонах, где собирались интеллектуалы, интересующиеся литературой, искусством, философией. У него и свой салон стал собираться каждую неделю по понедельникам с тех пор, как он поселился в доме Екатерины Гавриловны Левашёвой на Новой Басманной улице.

Основное здание этой городской усадьбы, где жила семья Левашёвых, не сохранилось, оно было почти полностью перестроено в ХХ веке. Сохранились два флигеля, на одном из которых (по адресу: Новая Басманная, д. 20, стр. 3) находится мемориальная табличка: «Городская усадьба Е.Г. Левашёвой (ХVIII–ХIХ вв.). В 1833 году в доме поселился известный писатель и философ П.Я. Чаадаев. По понедельникам в его трёхкомнатной квартире собирался литературный салон, который посещали знаменитые публицисты».

Наконец в 1836 г. Чаадаеву представилась возможность опубликовать в журнале «Телескоп» его сочинение, состоящее из восьми «Философических писем». Предполагалось, что они будут печататься в нескольких номерах по порядку, начиная с первого. По существу, произведение Чаадаева – это философский трактат, основная мысль которого – построение царства Божьего на земле путём осуществления нравственного закона в христианском мире.

Большое значение Чаадаев придавал единству всех христиан, с которым, по его мнению, связано выполнение главного предназначения человечества на земле – слияние душ и различных нравственных сил в мире в одну душу, в единую силу, соединение всех человеческих мыслей в единой мысли, которая есть мысль самого Бога – осуществлённый нравственный закон. Это цель развития человеческой природы, о чём и писал Чаадаев в заключительных строках последнего (восьмого) «Философического письма»: «Истина едина: царство Божье, небо на земле, все евангельские обетования – всё это не иное что, как прозрение и осуществление соединения всех мыслей человечества в единой мысли; и эта единая мысль есть мысль самого Бога, иначе говоря, – осуществлённый нравственный закон. Вся работа сознательных поколений предназначена вызвать это окончательное действие, которое есть предел и цель всего, последняя фаза человеческой природы, разрешение мировой драмы, великий апокалипсический синтез».

Среди всех «Философических писем» первое, в котором рассматривается исторический путь России как части христианского мира, выделяется своим резко критическим настроем, здесь множество негативных оценок российской действительности – прошлого, настоящего и будущего. Чаадаев рассматривает Россию как часть христианского мира и подчёркивает, что, по его мнению, её нравственное развитие под влиянием христианства ещё не начиналось.

Взгляд Чаадаева на эту ситуацию беспощаден. Он предлагает какой-то фантастический выход из неё – как бы начать с начала и пройти весь путь исторического развития, пройденный странами Западной Европы. Он всё время сравнивает Россию, её историю и современность с католическим Западом, и сравнение это уничижительно для России: «Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чём не содействовали движению вперёд человеческого разума, а всё, что досталось нам от этого движения, мы исказили. … В крови у нас есть нечто, отвергающее всякий настоящий прогресс. … Вопреки имени христиан, которое мы носили, в то самое время, когда христианство величественно шествовало по пути, указанному божественным его основателем, и увлекало за собой поколения, мы не двигались с места. … Хотя мы и христиане, не для нас созревали плоды христианства».

Это письмо, первое по порядку, должно было и публиковаться первым, а за ним в следующих номерах – остальные. Если бы этот план был осуществлен, впечатление от произведения Чаадаева было бы совсем другое. А тем более если бы весь этот философский трактат был бы выпущен отдельным изданием: разоблачительный пафос первого письма потускнел бы среди отвлечённых размышлений на религиозно-философские темы. Но публикация произошла в самом рискованном для автора варианте.

«Публика крайне была оскорблена»

Первое «Философическое письмо» было напечатано в журнале «Телескоп» в октябре 1836 г. Это событие среди читающей публики произвело оглушительный эффект, несмотря на то, что идеи Чаадаева и раньше уже были известны из его устных речей в московских светских салонах и его текстов, распространявшихся в рукописном виде. Реакция общества была преимущественно негативная. Власти предприняли карательные меры. По указанию царя Чаадаев был признан сумасшедшим и над ним был установлен медицинский надзор (врач приходил к нему каждый день в течение года). Ему было запрещено печатать свои произведения. Журнал «Телескоп» был закрыт, а его редактор Н.И.Надеждин отправлен в ссылку. Кроме того, и обсуждать в печати опубликованное «Философическое письмо» тоже было запрещено.

Таким образом, вместо философского трактата в восьми частях (письмах) оказалась напечатанной только одна из них, и на этом возможность публикаций для Чаадаева закончилась. Это весьма исказило представление публики о Чаадаеве, который с тех пор и поныне широкому кругу читателей известен только как автор ряда резких критических сентенций о специфике российского исторического пути.

Для Чаадаева такой поворот его судьбы стал полной неожиданностью. «Говорят также, что публика крайне была оскорблена некоторыми выражениями моего письма, и это очень может статься; странно однако ж, что сочинение, в продолжение многих лет читанное и перечитанное в подлиннике (то есть по-французски. – И.М.), где, разумеется, каждая мысль выражена несравненно сильнее, никогда никого не оскорбляло, в слабом же переводе всех поразило! Это, я думаю, должно отчасти приписать действию печати: известно, что печатное легче разбирать писанного», – заметил Чаадаев в одном из писем вскоре после «телескопской» публикации.

Действительно, рукописные тексты и устные высказывания – это одно, а опубликованное, увековеченное слово – это другое. Возможно, ходившая по рукам рукопись воспринималась просто как выражение настроений определенной части общества в период реакции (после восстания декабристов). А напечатанный в журнале текст стал одним из ярких литературных и философских памятников своей эпохи. Избранная публика, которая до некоторых пор с интересом знакомилась с размышлениями Чаадаева в своём узком кругу, после их публикации вдруг отшатнулась от них, поняв, что это опубликованное слово останется теперь навечно как яркий взлёт общественной мысли той эпохи, станет известно всем и в какой-то степени станет идейным портретом поколения. В таком качестве современникам было гораздо сложнее воспринимать сочинение Чаадаева.

Энтузиазм проповедника

Напечатанное отдельно первое «Философическое письмо» похоже больше не на часть философского трактата, а на проповедь, на будоражащий современников «глас вопиющего в пустыне». Сам Чаадаев называл себя христианским философом. Он не был священником, которому по долгу службы полагается проповедовать. Но у него было вдохновение не столько философа, сколько проповедника.

Конечно, близкий круг Чаадаева мог узнать о содержании всех «Философических писем» непосредственно от него самого даже без публикации. Чаадаев с его ораторским талантом и вообще талантом оказывать влияние на окружающих нередко использовал светские салоны для «пропаганды» своих идей. Кроме того, тексты «Философических писем» распространялись и в рукописном виде. Среди знакомых Чаадаева были А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, К.С. Аксаков, М.А. Бакунин, А.И. Герцен, В.Г. Белинский, Т.Н. Грановский и др. Поэтому сообщить свои идеи интеллектуальному кругу России и повлиять на дальнейшее развитие русской философии Чаадаев мог не только путем публикации в журнале. Однако, по-видимому, не столько в этом состояла задача, чтобы повлиять на развитие русской философии. Была задача более масштабная – проповедь, а она должна быть не только для ближнего круга.

Для проповеди из всех писем подходило только первое – резкое, едкое и раздражающее своей прямотой, способное обратить на себя особенное внимание читателей и вызвать в ответ сильную эмоциональную реакцию. Словом, такой текст, который может вырвать человека из повседневной рутины, остановить на бегу или пробудить от спячки. Конечно, не только этим первое письмо похоже на проповедь, но и призывом к соотечественникам критически посмотреть на себя как на христиан и на Россию как на часть христианского мира, не обольщаясь мнимыми успехами на этом пути.

Сколько гнева современников вызвали подобные рассуждения Чаадаева. Но есть в них и рациональное зерно. Чаадаев ведь пишет не о народе вообще и его национальных особенностях. Он пишет именно о стране как части христианского мира, развивающегося под воздействием христианства. Он при этом выбрал странный эталон для сравнения – католический Запад. Ведь у каждой страны и у каждой цивилизации своя судьба, и если уж сравнивать состояние русского общества, то, скорее всего, надо было бы сравнивать с христианским идеалом, а не с какими-нибудь другими странами и народами.

Но всё это не отменяет самого по себе вопроса о нравственном состоянии общества, выражающемся и в его исторической судьбе, и в повседневной жизни – насколько это всё соответствует принятому этим обществом христианству? В этом качестве, в качестве проповеди «Философическое письмо» и сейчас не устарело, и в дальнейшем не устареет, как не устареет этот вопрос. «Мысль, обращённая не к моему веку» – так характеризовал своё сочинение сам Чаадаев. Действительно, оно, будучи злободневным для своего времени, является при этом уместным и для любого времени.

Чаадаеву, считавшему себя христианским философом, всё же был близок проповеднический пафос, лишённый каких-то искусственных преград и условностей. Он написал об этом в восьмом «Философическом письме»: «В религиозной жизни всё теперь основано на букве, и подлинный голос воплощённого разума пребывает немым. … Проповедь стала лишь случайным явлением в строительстве добра. … Не должен ли раздаться в мире новый голос, связанный с ходом истории, такой, чтобы его призывы не были никому чужды, чтобы они одинаково гремели во всех концах земли и чтобы отзвуки и в нынешнем веке наперебой его схватывали и разносили его из края в край вселенной!»

Найти свой путь

Чаадаев считал перемену мнений совершенно обычным и закономерным делом. Перемены во мнениях можно явно заметить в более поздних текстах Чаадаева, например, в «Апологии сумасшедшего» (1837 г.). В этом неопубликованном при жизни автора и даже незаконченном сочинении он говорит о западных странах уже с оговорками – что он их «может быть, слишком превознёс», но они «тем не менее являются наиболее полными образцами цивилизации во всех её формах». Уже не ставится так безапелляционно задача для России пройти весь путь, который прошла западноевропейская цивилизация после принятия христианства. Его взгляд на российскую действительность стал более взвешенным, он теперь лишен былого максимализма: «Было преувеличение в этом своеобразном обвинительном акте, предъявленном великому народу, вся вина которого в конечном итоге сводилась к тому, что он был заброшен на крайнюю грань всех цивилизаций мира, далеко от стран, где естественно должно было накопляться просвещение, далеко от очагов, откуда оно сияло в течение стольких веков».

Такие же мотивы встречаются и в переписке 1840-х годов – вместо призыва догнать Запад на его историческом пути – признание необходимости найти свой «естественный» путь: «Мы слишком мало походим на остальной мир, чтобы с успехом подвигаться по одной с ним дороге. Поэтому, если мы действительно сбились со своего естественного пути, нам прежде всего предстоит найти его. … Будем все без исключения работать единодушно и добросовестно в поисках его, каждый по своему разумению».

В размышлениях Чаадаева о будущности России появились проблески надежды. Однако Чаадаев уже не мог опубликовать другие свои сочинения с изменившимися мнениями и объяснениями, и волею судьбы он стал знаменит только своим первым «Философическим письмом», опубликованным при жизни автора.

Литературно-философское наследие Чаадаева – это все тексты, написанные им. Однако главным его подвигом стала та проповедь, с которой он обратился к соотечественникам с энтузиазмом первых христиан. И с одной целью – напомнить своим современникам, что они часть христианского мира и не могут быть свободны от нравственного закона, который должен быть привнесен в общество христианством, принятым много веков назад. Такое напоминание, весьма актуальное в эпоху Чаадаева, остается актуальным и в любые другие времена.