Как горе-переводчики убивают Шекспира
В период, когда знаменитая русская школа художественного перевода переживает кризис, появилось великое множество желающих взять на вооружение теорию переводческой множественности. Они очень быстро оценили выгоду этой теории и, чтобы оправдать свою бездарность и недобросовестность, размахивают ею, как знаменем.
В последние годы в России стала популярна теория переводческой множественности С.Д. Росса. По мнению её автора, перевод – это субъективная интерпретация переводчиком авторского текста, поэтому переводов одного произведения должно быть много, чтобы читатель, не знающий языка оригинала, мог составить о нём объективное представление, сравнивая многочисленные субъективные трактовки. В период, когда знаменитая русская школа художественного перевода переживает кризис, появилось великое множество желающих взять эту теорию на вооружение, чтобы оправдать свою бездарность и недобросовестность. Они очень быстро оценили выгоду этой теории и размахивают ею, как знаменем. «Перевод – это интерпретация», - слышим мы то от одного, то от другого толмача. Но интерпретация подразумевает не только передачу содержания и объяснение текста, но и оценку этого текста интерпретирующим. То есть, каждый интерпретатор истолковывает художественное произведение по-своему, вносит личностный элемент. Данный вид деятельности не имеет никакого отношения к переводу. Когда читатель берет в руки книгу иностранного писателя, он априори уверен, что это книга указанного на обложке автора, это его мысли, его чувства. Именно этого автора, а не его переводчика. Множество переводов лишь раздражает читателя и отвращает его от литературы. Открывая том Бальзака, Цвейга или Джека Лондона, человек хочет увидеть тот самый текст, который читал и 10, и 20, и 30 лет назад. Покупая книгу детям и внукам, он уверен, что встретит там своих старых друзей: Винни-Пуха и Пятачка, Крошку Ру и Сову - а не каких-то Winnie Пуха, Хрюку, Рушечку и Сыча. Без такой преемственности «порвётся времени связующая нить», и переводная литература просто рассыплется по безграничному культурному пространству. Губительность теории Росса для литературы я хочу показать на примере перевода 66-ого сонета Шекспира. Нетрудно понять, почему именно этот сонет уже более сотни лет привлекает внимание русских переводчиков. По глубине мысли, образной насыщенности это произведение выделяется даже среди других произведений Шекспира. Сонет, написанный более 400 лет тому назад, не утратил своей актуальности до сих пор.
Tired with all these, for restful death I cry,
As, to behold Desert a beggar born,
And needy Nothing trimm’d in jollity,
And purest Faith unhappily forsworn,
And gilded shamefully misplaced,
And maiden Virtue rudely strumpeted,
And right Perfection wrongfully disgraced,
And Strength by limping Sway disabled.
And Art made tongue – tied by Authority,
And Folly doctor – like controlling Skill,
And simple Truth miscall’d Simplicity,
And captive Good attending captain Ill.
Tired with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my love alone.
Поскольку не все читатели понимают Шекспира в оригинале, нужно дать подстрочный перевод.
Поэт говорит, что жаждет смерти, несущей успокоение,
поскольку не может больше видеть
Достоинство, рождённое нищим,
и ненасытное Ничто, разряженное по-праздничному,
и чистейшую Веру, злосчастно преданную,
и золотые Ордена, позорно розданные тем, кто их не заслужил,
и девичью Честь, которую заставили заниматься проституцией,
и истинное Совершенство, несправедливо оклеветанное,
и Силу, побеждённую хромой Властью,
и язык Искусства, связанный Властями,
И Глупость, с профессорским видом поучающую Ум,
И простую, неприкрашенную Правду, обзываемую Простотой,
И взятое в плен Добро, прислуживающее хозяину Злу.
Устав от всего этого, поэт хотел бы уйти из жизни, но отказывается от своего намерения, потому что, умерев, он оставит в одиночестве свою Любовь.
Даже если бы Шекспир не написал ничего, кроме этого стихотворения, он всё равно остался бы Величайшим Поэтом Всех Времён и Народов. В 14 строках он сумел выразить самую суть человека и человечества вне зависимости от национальности и эпохи. Если краткость – сестра таланта, то Шекспир гениально краток: двумя-тремя словами он создаёт образы космической глубины и силы. Добро и Зло сталкиваются в каждой строке, и Зло неизменно побеждает. Многократное повторение союза «и» усиливает атмосферу безысходности и отчаяния. Зло торжествует во вселенском масштабе. Две последние строчки говорят уже не о мире, а о самом поэте. Мы видим, каким прекрасным человеком он был: он выбирает страдания и боль, лишь бы его любимый человек не оставался один на один со всей этой мерзостью.
И (!) мысли философа заключены в совершенную поэтическую форму: ни одного лишнего слова, ни одного лишнего звука.
Казалось бы, здравый смысл должен подсказать, что браться за перевод ТАКОГО произведения может только человек, у которого есть хотя бы крупица шекспировского таланта. Переводчик должен изо всех сил тянуться вверх, чтобы достичь постамента памятника великому барду. Увы, переводчики не пытаются подняться над собой, они стаскивают Шекспира с пьедестала в полной уверенности, что теперь стали одного с ним роста.
Первый перевод был сделан ещё в 1880 году Николаем Гербелем:
В усталости моей я жажду лишь покоя!
Как видеть тяжело достойных в нищете,
Ничтожество в тиши вкушающим благое,
Измену всех надежд, обман в святой мечте,
Почет среди толпы, присвоенный неправо,
Девическую честь, растоптанную в прах,
Клонящуюся мощь пред роком величаво,
Искусство, свой огонь влачащее в цепях,
Низвергнутое в грязь прямое совершенство,
Ученость пред судом надменного осла,
Правдивость, простоте сулимую в блаженство,
И доброту души в служении у зла!
Всем этим утомлен, я бредил бы могилой,
Когда бы не пришлось тогда проститься с милой.
В этом переводе Шекспир подгоняется под некий эстетический шаблон, под условный поэтический штамп третьесортной русской поэзии последней четверти XIX столетия, в результате чего ясность и стройность оригинала превращаются в нечто косноязычное и невразумительное. В самом деле: что должно означать «ничтожество в тиши вкушающим благое»? Как можно «вкушать благое»? И должно ли это означать, что, «вкусив благого», ничтожество изменится в лучшую сторону? Или «видеть… клонящуюся мощь пред роком величаво»? Как можно клониться, т.е. унижаться «величаво»? Вся эта невнятица – следствие произвольного сочетания слов, пренебрежения к оригинальному тексту и законам русского языка. В целом, перевод Николая Гербеля бесконечно далек от мощи и ясности оригинала.
Однако после публикации в 1914 году сонетов Шекспира в переводе Модеста Чайковского, брата великого композитора, стало понятно, что переводы Гербеля - отнюдь не худший вариант. Перевод Чайковского косноязычен, а последнее двустишие звучит откровенно пошло:
Томимый этим, к смерти я взываю;
Раз что живут заслуги в нищете,
Ничтожество ж, в весельи утопая,
Раз верность изменяет правоте,
Раз почести бесстыдство награждают,
Раз девственность вгоняется в разврат,
Раз совершенство злобно унижают,
Раз мощь хромые силы тормозят,
Раз произвол глумится над искусством,
Раз глупость знанья принимает вид,
Раз здравый смысл считается безумством,
Раз что добро в плену, а зло царит, -
Я утомленный жаждал бы уйти,
Когда б тебя с собой мог унести!
К сожалению, ни перевод Николая Гербеля, ни перевод Модеста Чайковского ни в малейшей степени не отразили художественное богатство оригинала. Читателя, который познакомится с сонетом по этим переводам, едва ли можно убедить в гениальности Шекспира.
И вот в 1948 году сонеты Шекспира были опубликованы в переводе С.Я. Маршака, и это стало событием в истории русской литературы. В переводе Маршака русские читатели впервые увидели в Шекспире гениального поэта. Они оценили красоту и благородство слога, выразительную конкретность и обаяние поэтических образов, афористическую ясность мысли:
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеяньи,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!
Переводы Маршака сделали Шекспира фактом русской поэзии. Маршак считал эти переводы своим наивысшим достижением и с гордостью писал:
Я перевёл Шекспировы сонеты,
Пускай Поэт, покинув старый дом,
Заговорит на языке другом,
В другие дни, в другом краю планеты.
Объективно переводы С.Я. Маршака уступают оригиналу в силе и таланте, но они, безусловно, являются лучшими на сегодняшний день переводами Шекспира на русский язык, и в сознании миллионов читателей именно эти переводы считаются каноническими. Правда, некоторые утверждают, что перевод Пастернака, появившийся в 1940 году, лучше. Но так могут говорить только те, кто не читал Шекспира в оригинале.
Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живется богачу,
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,
И вспоминать, что мысли заткнут рот.
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывет,
И доброта прислуживает злу.
Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу будет трудно без меня.
В этом переводе, написанном прекрасным русским языком, нет отчаяния и безысходности оригинала, всё как-то смазано, приглушено. Всё описанное в нём может вызвать раздражение, досаду, но никак не отчаяние. В самом деле, кто будет думать о самоубийстве, попав впросак? Пожалуй, единственный яркий образ, сопоставимый с шекспировским, - «мысли заткнут рот». В целом, у Пастернака получилось стихотворение о том, что советский поэт жить может вполне сносно, если будет держать рот на замке.
Как уже было сказано, для русскоязычного читателя каноническим является перевод Маршака. А канонический перевод всегда присутствует в переводах последователей, либо в качестве заимствований, либо полемики. И полемика эта чаще всего не имеет отношения к тексту оригинала – переводчики пытаются доказать, что не занимаются плагиатом, поэтому спорят с каноническим текстом, пытаясь любой ценой как можно дальше «отойти» от него, не заботясь о первоисточнике, и зачастую просто его уродуя. Если немногочисленные советские «постмаршаковские» переводы можно охарактеризовать двумя словами: вторично, но прилично – то ситуация с современными переводами 66-ого сонета Шекспира – просто катастрофа. Число переводов растёт, как лавина, всё более приобретая характер откровенной графомании. Создаётся впечатление: каждый, осиливший рифму «любовь-морковь» и «розы-морозы», считает, что пришла пора «замахнуться на Вильяма нашего Шекспира». И замахиваются, хотя качество этих текстов заставляет усомниться в том, что их авторы брали в руки оригинал или хотя бы самоучитель английского языка. Рецепт изготовления подобного «шедевра» прост: берут перевод Маршака, часть слов заменяют синонимами, немного меняют порядок строк, разбавляют фразами из переводов других авторов, слегка перемешивают – и вот, новый перевод!
В чём причина повального интереса именно к 66-ому сонету? – В его фантастической актуальности. Словно написан он не 400 лет назад, а сегодня. Шекспировские образы оживают, наполняются конкретным содержанием с самыми что ни наесть реальными именами и фамилиями.
Нищее Достоинство? – Так вот они, миллионы советских людей, вдруг ставшие нищими в 1991 году. Нобелевский лауреат Жорес Алфёров получает зарплату в сотни (!) раз меньше уборщицы Газпрома. Все блага забрало это самое ненасытное Ничто, этакая черная дыра, у которой и заводы, и шахты, и дома в Лондоне, и яхта самая большая в мире, а ему всё мало, мало, мало!
Несправедливо оклеветанное истинное Совершенство? – Сразу приходит на ум недавняя история с Зоей Космодемьянской.
А что сделали с нашей чистейшей верой в светлое будущее? А награды? Сколько литературных премий получили книги, которые никто не читает? Сколько званий роздано артистам, место которым в районном клубе? Что до девичьей чести, то вот она, стоит вдоль трасс, потому что работы нет, образования нет, а жить как-то надо.
Читаешь строчку про силу, побеждённую хромой властью, и видишь первого нашего российского президента: колчерукий пьяница, а такую страну в бараний рог согнул!
Конечно, глупость во все времена с огромным удовольствием поучала ум, но чтобы всех учёных страны во главе с Академией наук «строили» эффективные менеджеры, такого ещё не было. Вот только про язык искусства совсем не актуально. Развязаны у всех языки, мели, что хочешь, всё равно никто не слушает. Собственно говоря, это обстоятельство и позволяет плохим переводам расти, как поганкам. Рухнула государственная система книгоиздания, а с ней институт редактуры. Редакторов, владеющих иностранными языками днём с огнём не найти, поэтому даже в солидных на первый взгляд издательствах появляются низкопробные переводы. Если же перевод отвергли всё издательства, всегда можно опубликовать своё творение в сети: интернет он такой, всё стерпит. Переводы не получают сейчас никакой объективной оценки. Критика перевода ушла вместе с Корнеем Чуковским. Она не нужна ни переводчикам, ни читателям: первые обвиняют критика в зависти, необъективности и конфабуляциях, а вторые призывают пожалеть плохого переводчика. А почему, собственно, нужно жалеть недобросовестного переводчика, а не оболганного автора и не обманутого читателя?
Такова почва, на которой появляются новые переводы Шекспира.
Эти так называемые переводы даже отдалённо не напоминают оригинал, а если отдельные строки и привлекают внимание читателя, то исключительно своей глупостью и комичностью. Переводчики-графоманы не могут критически оценить свои возможности и без всякого смущения демонстрируют невежество, плохое знание не только английского, но и родного языка, и дурновкусие.
Сложно выбрать один из множества подобных «переводов». Беру почти наугад: перевод Н. Поленова ("Английская поэзия XIV-XIX века". СПб.: "АНИМА", 2001):
Я смерти жду. Так нищий ищет сна,
По пустоте бесплодно проплутав.
Мошна богатых ввысь вознесена,
Что ей мольба, у веры нету прав.
Гляжу на позолоченную честь,
На подлый торг невинностью с лотка,
На то, что попросту находит лесть,
Над мощью же поставлена клюка.
Вот творчество в служении у лжи,
Вот с кафедры витийствует слепец,
Вот правды перепаханы межи,
И зло владеет благом, наконец.
Так что мне смерть! Я жаждал бы ее,
Когда б не одиночество твое.
Тут что ни строчка, то шедевр: плутающий по пустоте нищий, вознесённая ввысь мошна, клюка, поставленная над мощью, перепаханные межи правды и невинность, которой торгуют с лотка. Это как?! Кто-нибудь может представить эту картину? Понимает ли смысл сам переводчик, или он писал в бреду?
Почему-то более всего в новых переводах не повезло девичьей чести: она и «поруганная стадно» (Тарзаева), и «пущена по кругу» (Н. Голь), и «на вынос и в разлив» (И. Бевко), и её «цвет рукой срывают грубой» (К. Хрусталева). Это было бы очень смешно и забавно, если бы подобные вирши не приписывали Шекспиру.
А вот ещё один «шедевр» из книги «Сонеты Потрясающего Копьем в переводах Вадима Розова» (М.: «Новые авторы», 2012):
Устал от жизни я, нет сил смотреть,
Как плутовство взимает уваженье,
Как радостно ничтожеству коснеть,
Как процветает клятвонарушенье,
Как низко пала родовая честь,
Как развращают нравственность, - доколе?!
Как пошло Красоту порочит месть,
Как шаткость веры губит силу воли,
Как жаждет власть связать нам языки,
Как глупостью врачуется искусство,
Как правду упрощают простаки,
Как добротой играют злые чувства.
Уставший от всего, я смерть молю
Со мной оставить лишь любовь мою.
Единственное верное слово здесь – «доколе». Доколе нам терпеть такое издевательство над Шекспиром? Неужели поэт, журналист, действительный член Академии русской словесности и изящных искусств имени Г. Р. Державина, профессор, доктор литературоведения, член Российского Межрегионального Союза Писателей, Вадим Розов не понимает, что по-русски так не говорят? Ничтожество само коснеть не может, коснеть может только кто-то в ничтожестве. «Врачевать» значит лечить, облегчать страдания, поэтому врачевать искусство глупостью – нельзя. Плутовство не может взимать уваженье, поскольку «взимать» - взыскивать правительством: взимать дань, налоги и тому подобное. Месть не порочит, месть карает. Остальные строки также имеют весьма мало смысла.
У армии «замахнувшихся» нет ни таланта, ни общей культуры, ни понимания Шекспира. Поэтому они не могут подняться до уровня Шекспира, а могут только низвести поэта до своего плинтуса. У некоторых великий бард становится «пацаном с райёна», как у В. Р. Поплавского:
Нет больше сил терпеть. Как жить, когда
За достиженья платят нищетой,
Зато в цене — сплошная ерунда
И за продажность кормят на убой,
В обмен на репутацию — карьера
И проституция — взамен любви,
Доверие утратившая вера
Победно строит храмы на крови,
Искусство обескровлено цензурой
И глупость с умным видом правит бал,
За честность правду окрестили дурой
И невиновных судит трибунал?
Терпеть нет сил. Мне этот мир не нужен,
Но в том, наверно, будет только хуже.
Ну, и как можно назвать подобные «переводы», если не глумлением над гением? Вместо Шекспира они подсовывают нам свои косноязычные вирши, не понимая, что это самая настоящая клевета.
Иногда «перевод» кажется откровенной пародией на Шекспира:
Зову я смерть, я видеть не хочу
Достоинство, влачащееся нище,
Ничтожество, одетое в парчу,
Невинности поятой пепелище,
И вероломства дружелюбный взор,
И совершенство, грязью облитое,
И не по чести почести позор,
И попранную мощь немоготою,
И торжество учености пустой,
И рот искусства, заткнутый жестоко,
И искренность, что кличут простотой,
И добродетель в слугах у порока.
Устал я и охотно смерть приму.
Но как тебе тут будет одному?
Автор «поятой невинности» – некто Сергей Степанов, который не только не постеснялся издать это неприличие, но и заявил в предисловии, что «в переводах Маршака практически нет Шекспира, так как отсутствует стиль Шекспира, отсутствует стих Шекспира - густой, костистый, риторический (т. е. красноречивый!), логически безукоризненный и воисти
ну блистательный. Маршак же многое упростил, разбавил, подкрасил. А кроме того, он слишком многого не увидел (или не захотел увидеть) в тексте оригинала, а стало быть, и неверно перевел» (Степанов С. Сонеты Шекспира. // Уильям Шекспир. Сонеты. http://lib.ru/SHAKESPEARE/sonets).
В самом деле, «достоинство, влачащееся нище» звучит «костисто»!
Авторы этих «творений» почему-то не сомневаются в праве приписывать их великому Шекспиру, забывая, что переводчик несёт ответственность и перед автором, и перед читателем. «Плохой перевод – клевета на автора», - говорил С. Я. Маршак.
Теория Росса развязывает руки таким горе-переводчикам, их деятельность сводит на нет достижения выдающейся русской школы художественного перевода. На примере 66-ого сонета Шекспира мы видим полную несостоятельность этой теории: обилие переводов нисколько не помогает читателю составить объективное суждение о произведении, напротив, образ произведения и его автора искажается до неузнаваемости, не оставляя читателю возможности извлечь хоть какую-то объективную информацию.
И в конце классический вопрос: что же делать? Как защитить Шекспира от издевательств? Когда-то Василий Андреевич Жуковский сказал, что переводчик поэзии – соперник автора. В ситуации с Шекспиром это не соперничество и даже не дуэль, это подлое убийство безоружного из снайперской винтовки. Горе-переводчики убивают Шекспира, убивают саму поэзию. Поэт защитить себя не может, значит, это должны сделать все мы: издатели – объявить мораторий на публикацию новых переводов Шекспира лет на 20 (если случится чудо и появится гениальный перевод, пусть он отлежится, перевод ведь, как вино, со временем становится только лучше); теоретики перевода – бороться с ложными и вредными теориями; литературные журналы – чаще печатать критику перевода; преподаватели – лучше учить английскому, а законодатели – подумать о способах привлечения к ответственности плохих переводчиков и недобросовестных издателей.