В Государственном музее А.С. Пушкина представили книгу об ушедшем пять лет назад легендарном литгазетовце, литературоведе, известном телеведущем, неутомимом пропагандисте искусства, подлинном просветителе Святославе Бэлзе. Объёмный том, только что вышедший в издательстве «У Никитских ворот», вобрал в себя сочинения С.И. Бэлзы, прижизненные беседы с ним, прощальные интервью друзей, которые взял Игорь Бэлза, воспоминания. Публикуем фрагменты разговора с народным артистом России Александром Ширвиндтом.
– При каких обстоятельствах вы познакомились со Святославом Игоревичем?
– Я же ещё прекрасно помню твоего дедушку Игоря Фёдоровича. Интеллигентнейшего, тончайшего человека, и они очень дружили с моей мамой. Они были друзья, и, когда мать работала в филармонии, они плотно общались. А твой папа же младше меня. Сколько папе лет?
– Он 1942 года рождения.
– Конечно, он пацан. А я 1934 года. Это сейчас одно и то же, а когда были посвежее и помоложе, разница существовала между нами огромная. Я уже был в этакой театрально-богемной тусовке, а твой папа ещё был пацан, а потом уже мы часто встречались в Доме актёра, который сгорел и находился на Пушкинской площади. Был знаменитый Дом актёра с Царёвым и Жаровым. И там мы безумствовали. Потом мы решили, что надо быть ещё и интеллигентными, и стали ходить в консерваторию, в зал Чайковского, в Дом композитора. Сейчас это не те пристанища для творческой интеллигенции, что были прежде.
В Доме композитора была особенно хорошая молодёжная тусовка. Вот тогда мы и стали общаться. Это, наверное, началось с середины 60-х годов.
Он был штучная фигура. Яркая индивидуальность – это всегда дефицит. Святослав Бэлза был уникален по всем параметрам. И где бы мы ни встречались, всегда были рады друг другу. Приходилось общаться и в Английском клубе. Раньше, лет двадцать пять назад, там ещё была какая-то интеллигентская прослойка, потом все разбежались. Когда там появлялся твой отец со своей вечной бабочкой, это придавало особый аристократический лоск всему нашему сборищу. К тому же он был энциклопедически образованным человеком, особенно в музыкальном отношении. Прелесть состояла в том, что у него был плохой музыкальный слух. Никогда не забуду, как мы от Английского клуба кого-то решили поздравить. Куплетами незамысловатыми. Слава говорит: «Я петь не буду». Я удивился: «Как это не будешь?» Оказалось, у него нет музыкального слуха. Это было для меня потрясением. Слух у него был замечательный. Вкус, слух и так далее. Но отсутствовала возможность воспроизвести мелодию.
У него была такая настоятельная доброжелательность, причём не напускная, а абсолютно органичная. Он иначе не мог. Слава обязательно должен был оставаться внимательным к друзьям и по-джентльменски вежливым к окружающим. Где бы он ни появлялся – в Английском клубе или в Академии искусств, которая возникла немыслимыми усилиями покойного Николая Петрова. В ней всё-таки собрались талантливые и хорошие люди. И один из первых академиков был твой отец. Что вполне логично, потому что весь его облик, внутренний и внешний, действительно был академическим. Вся эта приблатнённость, в которой мы живём или же при ней присутствуем, поглотила все настоящие чувства и благородные манеры, а твой отец выглядел на этом фоне белой вороной. И всегда, когда эта приблатнённая действительность натыкалась на него, она вздрагивала от неожиданности и пугалась. Слава – это необыкновенная индивидуальность, непохожесть ни на кого. Глобальная эрудиция, доброжелательность, изящество, вкус, шарм.
– Чарли Чаплин говорил, что жизнь – штука прекрасная и величественная даже для медузы. А вот в чём вы с моим отцом решительно не сходились? Ваш скепсис иногда зашкаливает, чего нельзя было сказать о моём отце, он обходился иронией и, как правило, не шёл дальше. Может быть, я ошибаюсь?
– Нет, не ошибаешься. Дело в том, что некая его восторженность, я думаю, была на пятьдесят процентов органична, а на пятьдесят процентов придуманная, вот такая немножечко масочка. Он придумал себе, что он милый, интеллигентный, ни разу не посылал никого куда подальше, что постоянно делаю я. Вот в чём наше различие. Что такое жизнь? Хрестоматийные, милые, талантливые слова: «Жизнь прожить – не поле перейти». Надо жизнь пройти так, чтобы не было мучительно больно… А недавно запомнил замечательную мысль Даниила Гранина. Перед смертью он сказал: «Жизнь слишком коротка, чтобы быть в ней несчастным». Потрясающая мысль! Твой отец меня тоже иногда удивлял неожиданными откровениями.
– В одном из своих интервью отец сказал, что слушает разную музыку. Это может быть и джаз, и популярная музыка, и рок, и классическая. Однако в машине, если ему нужно было успокоиться, слушал Шопена в исполнении Владимира Горовица. Ваши музыкальные пристрастия совпадали?
– Это я боюсь сказать, он всё-таки профессионал, а я дилетант, хотя у меня тоже есть минимальное музыкальное образование. К тому же меня выгнали из шестого класса музыкальной школы.
– А у папы не было музыкального образования.
– Но его биография и профессия связаны с музыкой. А вот у меня абсолютно никакого отношения к музыке. Наши встречи проходили так: он на сцене, например, зала Чайковского, а я в зале.
– Какой из его телевизионных проектов вы назвали бы самым зрелищным и значительным? «Музыка в эфире», программа, которая шла по Первому каналу до и после программы «Время», а позже – на канале «Культура» – «В вашем доме», «Новые имена», «Романтика романса», «Большая опера» и «Большой балет»...
– Думаю, что «Романтика романса». Потому что в этой передаче чувствовалась какая-то индивидуальность Славы. В её основе была идея обратить внимание на уходящий, совершенно прелестный жанр.
– А в чём, на ваш взгляд, самобытность, неповторимость и оригинальность Святослава Бэлзы как телевизионного ведущего?
– Наверное, некоторое интеллигентное отрешённое пижонство, но всегда основанное на знании. Слава никогда не был зажат. Всё естественно, органично, и это видно сразу – и на сцене, и на экране, и в этом ящике тоже.