ПОЭЗИЯ
Иван ЩЁЛОКОВ
* * *
– Покурим! Покурим! Покурим!
А слышу: – По коням! По коням!
Живём на Руси – бедокурим,
Лишая друг друга покоя.
Вот век проскочили – и что же!
Другой под копытом – а, чёрт с ним!
– Покурим? – вдруг кто-то предложит.
– По коням! – аукнется чёрство.
* * *
– Ты откуда, народ?
– Из тесовых ворот.
– Знать, намыкался там, как нигде ещё?
– Коль признать, будто так,
Правды – ровно с пятак,
Не признать, то и вовсе с копеечку!
– А куда ты, народ?
– За крутой поворот,
Дальше уж – куда вынесут ноженьки.
– А не станешь жалеть?
– Так жалеть – не болеть:
Оклемаемся, глядь, понемноженьку.
– Что ты помнишь, народ?
– Помню щель у ворот:
В неё волюшку видели глазоньки.
– Воля душу пьянит.
– В пьяном горюшко спит
И тоска между рёбер не лазает!
* * *
В цветной накидке формы паруса,
В высокой шляпке перьевой
Вплывёшь ты в переулок Штрауса,
Где в нотах всяк – ни в зуб ногой.
Там, за штакетником некрашеным,
Перед чувихами вальсируя,
Толпа обритых однокашников
Попсою молодость насилует.
Минуя их, свернёшь на Пестеля…
А над кирпичною трубой,
Беззвучной песней небо пестуя,
Старинный флюгер жестяной
В предназначении общественном,
Столетней ржавчиной источенный,
Себя не чувствует ответственным
За направленье ветра точное…
За иностранными и странными
Пойдут (и вовсе уж чудны!)
С оттенками провинциальными
Названья местной старины.
Плутая в них, из перьев страуса
В высокой шляпке, неуместная,
Забудешь прелесть вальсов Штрауса
И вдохновенный образ Пестеля.
* * *
Здесь покоится Валюха –
Забубённая деваха,
Городских окраин шлюха
И невинных скромниц сваха.
Лет прошло – а помнят Вальку.
Кто осудит, кто поплачет:
– Непутёвая, а жалко!
Не могла, видать, иначе…
Над могилой – чёрный мрамор,
А на нём – точёный профиль.
– И не пьётся вот ни грамма,
И не любится дурёхе!
Чёрный мрамор, словно плаха,
Для души, спалённой в жажде…
Мрамор тот последний хахаль
Притащил сюда однажды.
* * *
Вот и зима неожиданно рано
Каплет рябиной в открытую рану
С веток на снежную марлю оврага
После проявленной вьюгой отваги.
Вот и любовь неожиданно поздно
Следом сгребает морозные гроздья
Старой лопатой из тонкой фанеры
В час пробужденья священной Венеры.
Всё неожиданно: счастье, разлука,
Тёплые губы, холодные руки,
Слава до звёзд и забвенье до мрака…
…Жалостно лает от стужи собака.
* * *
Я тихим стал, почти не отличимым
От улицы с народом суетливым,
С сосульками, с реформой ЖКХ,
С растерянной улыбкой жениха.
И это – я?! Досадно и обидно!
Моих шагов средь башмаков не видно,
Средь глаз холодных остудился взгляд…
Куда они? На чей спешат парад?
Не думаю, чтоб только из каприза
Душа сосулькой ринулась с карниза.
За ленту, за предел, как за флажки,
Летит душа… Куда? Под башмаки!
* * *
Неужели снится?
Страшно, хоть кричи.
Над погостом птицы –
Чёрные грачи.
За оградой память –
Бабка, дед, отец…
Хватит душу маять:
Есть всему конец!
У крестов начала
Не было и нет.
Птицы зря кричали,
Всполошили свет.
На весенней льдине
Сплавлен груз сердец:
Хата у плотины,
Бабка, дед, отец…
И ничто не снится.
И не страшно, нет.
Просто криком птицы
Всполошили свет.
* * *
В три петельки – роспись,
В пять крючков – судьба…
Над избой – как роскошь
В завитках труба.
Жестяное чудо,
Волшебство души…
Мы всегда – отсюда,
Из родной глуши.
В веке несчастливом
В кровь разбиты лбы.
Вылетели дымом
Судьбы из трубы!
* * *
Могильная тишь околотка.
Похмельное чувство вины.
И булькает в юные глотки
Палёное зелье страны.
Немые и ржавые рельсы.
Ушли в никуда поезда.
Как эхо новейших репрессий –
Некошеная лебеда.
Об этом ли разве мечтали?
Про это ли видели сны?
И каркает ворон печали
С макушки корявой сосны.
* * *
Я жду тебя в провинции срединной,
Где Дон качает небо на волнах,
Где тыквы дозревают во дворах
С отлётом первой стаи журавлиной.
Не торопись, обдумай хорошенько
Прилёт, приезд твой или пеший ход.
Тут Родина – нам не запретный плод
В сердечных пересудах деревеньки.
Клянись в любви, в грехах ли признавайся,
Не выдаст тайну древняя река
Про то, как в сердце рана глубока
От мелкого столичного зазнайства.
Какой резон в интеллигентских враках,
В дискуссиях, каким идти путём,
Когда все тропы в степь, за окоём,
Излазали соседские собаки?
Тут не живут с двуглавым самомненьем,
Любовь и страсть – в единственном числе
На голубином радужном крыле
С волнующим ковыльным опереньем.
Пока цветут на склонах тёрн и груша,
Летающей тарелкой кружит шмель,
Сладка мне ожиданья повитель,
Колечками венчающая душу.
* * *
Старый город. Вертлявые улочки.
Неподстриженных лип золотые чубы.
Запах сдобы из крохотной булочной –
Как подарок из детства
для взрослой судьбы.
Медный колокол медленно вызвонит
Мелодичного строя
сентябрьский покой.
Вечер яблоком солнце над избами
Перекатит в корзину зари за рекой.
Стройной девушкой
в праздничной кофточке
Воскресенская церковь мила и светла.
И у Бога прохожий тихонечко
Просит град уберечь от гордыни и зла.
Белый бок и чёрное крыло
Я тебя изъял из подреберья,
Где когда-то золотились перья.
Им на смену ветром принесло
Белый бок и чёрное крыло.
Птица моя странная – сорока.
Что мне от тебя? Одна морока!
Выболтала рощам и лугам
Всё, что полагалось только нам.
Этот голос подхватило время,
В нём созрело брошенное семя.
Чуда нет, но семя проросло
В белый бок и в чёрное крыло.
И летят, от двух начал зачаты,
Бело-чёрной масти сорочата.
Где темно от них, а где светло.
Белый бок, что чёрное крыло.
Кто не любит, пусть живёт надеждой,
А кто любит, верит, как и прежде.
Источают вечное тепло
Белый бок и чёрное крыло.
* * *
Выхожу из игры. Это даже труднее,
чем выйти из боя.
Там хоть враг – это враг,
он не прячется перед тобою,
Не лукавит, не лыбится и
не расшаркивается в поклоне.
Его правда в свинце, а свинец-молодец,
как известно, в патроне.
А на этой игре не сойдёшься ни с кем –
грудь на грудь – в рукопашной.
Как от ладана черти, бегут здесь
от схватки мужской, бесшабашной.
И откуда удар, и откуда подножка, –
ну кто тебе скажет!
И не кровь из сопатки – здесь
сердце рубцом поперёк перевяжет.
Выхожу из игры каждый день,
каждый миг. Непосильна затея!
Я – Сизиф, я – живой экспонат
из хранилищ людского музея.
ВОРОНЕЖ