«Патриотическое восстание против несчастий и войны»
В этом году уже довольно много писали о Февральской революции, произошедшей 90 лет назад. Вообще же события 1917 года, определившие кардинальный переворот в развитии России, ещё долго будут волновать общество, и не только историков. Свидетельство этому – большая почта «ЛГ» и наш интернет-форум.
И сегодняшний «Урок истории» продолжает тему. Напомним, что в мае 17-го разразился первый правительственный кризис, завершившийся образованием коалиции, куда вошли 6 министров-социалистов. В это время была обнародована и декларация, в которой Временное правительство обещало реализовать свои программные цели. Однако эти намерения так и остались лишь на бумаге. В итоге народное недовольство вылилось во второй (июньский), а затем третий (июльский) правительственные кризисы. Приближался октябрь…
Верховный главнокомандующий Николай II и ефрейтор Алексей Романов в Ставке. 1916 год
Анатолий УТКИН, доктор исторических наук, профессор
Говоря о феврале 17-го, нельзя не задаться вопросом: а была ли в 1917 году ситуация настолько безнадёжной, например, в военном смысле? Эксперты утверждали, что нет. Как полагал У. Черчилль (который вскоре станет военным министром в Лондоне), «перспективы были обнадеживающими» и «не было никаких военных причин, по которым 1917 год не мог бы принести конечную победу союзникам, он должен был дать России награду, ради которой она находилась в бесконечной агонии». Но далее последовало то, что Черчилль назвал «патриотическим восстанием против несчастий и дурного ведения войны».
В феврале 17-го царизм ушёл в историческое небытие. Русские в фантастическом общенациональном ослеплении легко осуществили исторический перелом, как всегда, уверенные, что «хуже быть не может». О революции мечтали по меньшей мере два поколения русских людей. Либералы, народники и марксисты были готовы, проявляя типичную для русских экзальтацию, отдать за неё жизнь, пойти на любые жертвы, чтобы ускорить ход истории. Однако то, что они увидели в 1917 году, было мало похоже на их мечты. К чести либералов, нужно сказать, что они поняли трагизм разворачивающегося действа довольно быстро. Министру иностранных дел П.Н. Милюкову, как он пишет в мемуарах, это стало ясно на третий день революции.
Оказалось, что царская власть Романовых была прежде всего своеобразной опорой проникновения Запада в Россию. Её крах дал толчок силам, проявившим колоссальную враждебность к Западу и его ценностям. На этапе рекультуризации, вхождения в ареал западных ценностей страна нуждалась в труженике и стратеге, а не в помазаннике Божием, приемлющем распутинское увещевание. Она нуждалась в направляющем слове, смягчающем боль рекультуризации, обрыва традиции, изменения канонов, перехода к более рациональному и менее сердечному мирообщению. Но Николай II не понимал смысла русской истории, он не лечил раны России, а был к ним, по большому общественному счёту, равнодушен. Он позволил себе даже обидеться на народ, который сам повёл в неразумное испытание. В его страшный час и народ показал свою худшую черту – чёрствое равнодушие к своему династическому вождю. Огромные массы населения страны в отсутствие репрессивного аппарата устремились к утверждению того единственного образа жизни, который был им близок и понятен. У Временного правительства не было шансов (и виной тому были не большевики): оно допустило насильственные формы общенационального кризиса, фрагментацию государства, крушение цивилизованных основ, распад общенациональной солидарности. На первый план теряющего всякое управление государства вышли примитивные силы и инстинкты, почти все из которых были враждебны Западу.
На Западе полагали, что основная ошибка Николая II была связана с его представлением о возможности управления Россией теми же способами, что и во времена Петра Великого. Однако расширение империи за прошедшие два века сделало невозможной старую политику – централизация исключила самоуправление. В отличие от Александра II у Николая II не было внутренней убеждённости в необходимости реформ. Тем более он до конца не утратил иллюзии относительно возможности личного контроля над деятельностью административного аппарата обширной страны. В результате непосредственно на него и пала ответственность за грехи и упущения бюрократической системы, которая правила в России от его имени.
В 1903 году Генеральный штаб Российской империи пришёл к мнению, что границы империи окончательны и оптимальны. Что Россия не нуждается в территориальных приращениях и войны должны уйти из её государственной практики. Решение мудрое, но недолговечное. Через год, обратя взоры к китайской и корейской территории, Россия обрекла себя на первую несчастную войну… А для того, чтобы случилась Февральская революция, необходимо было, чтобы кто-то вооружил 12 миллионов крестьян, научил их стрелять и вести подрывные действия, озлобил и заставил задуматься о двух миллионах погибших сограждан. Это война породила революцию. Потому первый урок: не начинай войну ни в Восточной Пруссии, ни в Северном Афганистане, если этого не требует крайняя, угрожающая жизни нации нужда.
Однако главный урок в том, что нации нельзя давать бессмысленные задания. Февральская революция возникла из того, что в Первую мировую войну Россия вошла, не имея исторической цели. Страна билась и умирала, не зная, за что (напомню, что решение Совета Антанты от марта 1915 года отдать России Стамбул было тайным). Спасение Парижа – это благородно, но не такой же огромной ценой, хотя и это не было объяснено действующей армии. Германия – естественный враг? А не она ли помогла России в начавшейся индустриализации, не на неё ли приходилось 50% русской торговли, не у нас ли жили 5 миллионов законопослушных подданных-немцев? За что же уничтожать Германию, которая (единственная) поддержала Россию в войне 1904–1905 годов? Даже если быть корыстными, то что в итоге могла приобрести Россия? Ненавидящую нас Польшу? Так и случилось.
Второй же урок касается нашего исторического свойства вместо анализа ошибок стремглав обрушиваться на очередных, без особых трудов найденных козлов отпущения, немедленно и всенародно представляемых как виновники всех бед. Последних в той войне, что привела к революции, было трое: военный министр Сухомлинов, тобольский старец Распутин и самодержец Николай. Поразительно: после поражений 1915 года, потеряв русскую Польшу, Россия обвинила в своих бедах ни более ни менее как своего министра Сухомлинова. Киевского губернатора, безмерно преданного трону и России, восстановителя нашей армии с 1908 года объявили немецким шпионом, судили и заточили в тюрьму. Что ж тогда удивляться легковерию эпохи «великих чисток», если даже образованные умы пошли на такую глупость!.. Хотя не меньшей было бы и преувеличивать влияние старца на царя, вокруг которого всё же существовала государственная машина, а не стан Мамая… Благо бы такие обвинения предъявлял тёмный люд. Но ведь с ними выступали самые просвещённые. В ноябре 1916 г. профессор истории, знаток всех европейских языков, лидер конституционно-демократической партии Милюков, выступая с заглавной речью в Думе, вонзил перст в мнимую царскую машину: «Это глупость или предательство?» И вся Россия как завороженная закивала: конечно, предательство. Конечно же, проще обвинить в собственных бедах не самого себя, а некоего врага. И чем нелепее это обвинение, тем убедительнее оно для нашей головы.
Третий урок – в постоянном строительстве «потёмкинских деревень». Сухомлинов не был немецким шпионом, но до смерти хотел выглядеть бравым в глазах союзников-дипломатов. И только в конце ноября 1914 года как бы между прочим сказал им, что в России заканчиваются снаряды и патроны. Вместо того, чтобы создать координирующий межсоюзнический центр уже в августе 14-го.
Четвёртый заключается в том, что на фоне сложностей с доставкой хлеба путиловцам и обуховцам сияли и гремели музыкой восхитительный Невский проспект, его рестораны и кафешантаны. Недолго осталось господам вкушать радость жизни. Вспомним: находясь в окружении британской блокады, все немцы стали потреблять одну килокалорию ежедневно. И дело здесь не во всеобщей стройности, а в солидарности, позволившей им (словами генерала Брусилова) «как львы сражаться против всего мира».
Пятый касается так называемого общественного мнения. Кто любил Россию в её смертный час? Граф Витте говорит, что «бедою было не то, что очередная бомба разнесла в прах очередного великого князя, а то, что об этом с улыбкой удовольствия передавали из квартиры в квартиру». Скоро, скоро прекратятся эти улыбки, но фактом является то, что на великой переправе, в ходе великой войны, Россия принялась решать параллельную задачу – задачу своего нового государственного устройства.
Шестой урок заключается в близорукости вождей Февральской революции. Премьер Керенский с самоубийственным самоутверждением говорил: «Для меня слева противника нет». И обрушивался на правого Корнилова, который не дошёл даже до Петрограда, в то время как левые спокойно (после репетиции июля 17-го) захватывали почту, телефон, телеграф, вокзалы и прочее. Точно так же Межрегиональная группа не верила в способности Ельцина укрепиться во власти.
Седьмой. Эту ошибку трудно назвать ошибкой. Скорее, это как раз и было предательством. Когда офицеры с лёгкостью забыли о своей присяге, а православные – о грехе неповиновения. Ни один батюшка не присоединился к Николаю, которому пел осанну всю свою жизнь. Ослабший после болезни, талантливейший генерал Алексеев, начальник штаба Русской армии, столько часов сидел непосредственно напротив государя в штабном вагоне. И в решающий момент изменил присяге – именно он послал телеграммы командующим фронтами, и те, также изменив присяге, высказались за отречение императора…
Уже через три дня после начала Февральской революции новоназначенный министр иностранных дел Павел Милюков признал, что ошибкой была сама революция, немыслимая в ходе смертельной войны.