Дебютный сборник Владислава Городецкого «Инверсия Господа моего» вошёл в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Фикшн35». В интервью «ЛГ» молодой писатель рассказал о работе над книгой и о том, какой должна быть хорошая критика.
– В первый раз прочитала подборку твоих рассказов перед Совещанием молодых писателей при СП Москвы. Один из них, «Ковчег», тогда произвёл самое сильное впечатление. Сейчас он включён в твою первую книгу, недавно вышедшую в серии «Книжная полка Вадима Левенталя» издательства «Городец-Флюид». Как всё начиналось, я знаю, расскажи, как продолжалось?
– Не хотелось, чтобы первая моя книга представляла собой набор случайно соседствующих текстов. Даже кошмары такие снились: открываю сигнальный экземпляр, а там всё подряд – от разножанровых набросков до фейсбучных постов. Жуть. В общем, я заранее решил,что буду дебютировать с чем-то цельным и концептуальным. Когда написал «Ковчег», я понял, что на этой же интонации потяну весь будущий сборник.
Что-то из написанного по ходу дела удавалось публиковать в журналах, но чаще я получал отказы в духе: «Это очень хорошо, но мы не можем такое печатать». Удивляюсь, что редакция интернет-портала «Прочтение» отважилась опубликовать рассказ «Гробик», а Вадим Левенталь – всю книгу. Только сейчас начал осознавать, какой простор мы предоставили любителям пооскорбляться в судах.
– Наверняка у тебя есть свой пул первых читателей. Кто они и насколько их мнение влияет на доработку текста?
– Я немилосердно эксплуатирую таланты супруги, филолога по образованию, – обсуждаю с ней задумки, читаю вслух новые страницы, она помогает мне с черновой редактурой и корректурой. Иногда, как Пушкин Гоголю, она подкидывает мне сюжеты. Например, о гиперреалистичных куклах, с которыми люди обращаются как с живыми детьми (рассказ «Реборн»), я узнал из немецких документальных фильмов, которые супруга отсматривает в диких количествах и пересказывает мне.
Следующими тексты видят друзья-писатели: Былецкий, Гаврилов, Ханов. К их советам я тоже всегда прислушиваюсь. Если Былецкий говорит мне полностью переписать рассказ, я сажусь и переписываю. Если Гаврилов хвалит мой рассказ, я подозреваю неладное – сажусь и переписываю (так было со «Сверхновой»). Взаимодействие с Хановым проистекает в мистическом ключе – о нём не будем.
Но и вообще, пока я ощущаю вещь незаконченной, я внимателен даже к самым бредовым замечаниям от самых некомпетентных людей.
– В рассказе «Mea maxima culpa» ты пишешь: «За каждое слово нового произведения писатель В. наказывал себя пощёчиной. Неудивительно, что рассказы писателя В. получались ёмкими, точными, афористичными, ни одно слово невозможно было бы убрать или заменить». В итоге, взявшись за роман, писатель забил себя до смерти. Писатель ВГ как-то награждает или наказывает себя по окончании работы над текстом?
– Писатель ВГ выпивал бы бутылочку-другую вина по такому случаю, если бы точно мог отслеживать момент завершения работы. Но, как правило, он редактирует и переписывает тексты до тех пор, пока окончательно не теряет с ними связь, а это всегда обнаруживается внезапно. Тогда он растерянно смотрит в рукопись, понимает, что любое слово, ещё недавно казавшееся единственно верным, можно убрать или заменить. Отмечать такое как-то не приходит в голову.
– Действие всех твоих рассказов происходит в не столь отдалённом будущем и всегда напрямую связано с существованием человека или уже не совсем человека в виртуальной реальности. Весьма неуютной с позиции сегодняшнего дня. Вряд ли кто-то хотел бы такого будущего для своих детей. Звучит как предостережение. У «Инверсии Господа моего» есть некая миссия или это просто творческий эксперимент?
– Гумилёв просил Ахматову придушить его во сне, если когда-нибудь он начнёт пасти народы. Я убеждён, что художественная литература не может (и не должна) выполнять духовные функции – для пророчеств и проповедей она не годится. Впрочем, любая ангажированность, мне кажется, несовместима с искусством. Это не значит, что писатели, режиссёры, художники не должны иметь политических/религиозных/каких-угодно-ещё взглядов, просто нужно не допускать влияния этих взглядов на художественные произведения.
Но и экспериментами в этой книге я не занимаюсь. Если появляется новая форма (в «Захарке» – это чат, в «Гробике» – авторство нейросети, в «Манкурте» – автоматический переводчик и т.д.), то потому только, что её задаёт содержание. Выбор тем осуществляется нехитро: я пишу только о том, что касается-пугает-будоражит лично меня. Просто некоторые сюжеты лучше размещать во временном отдалении, чтобы ярче подсвечивались проблемы, которые пока стоят не так остро.
Таким образом, у книги «Инверсия Господа моего» очень простая миссия – скрасить читателю (неглупому и в какой-то степени искушённому) досуг. Нестыдное развлечение, дающее пищу для ума, – назовём это так.
– Сила прозы – в деталях, откликающихся на уровне даже не художественного, а личностного восприятия. Для каждого читателя, в зависимости от личного опыта, такие детали индивидуальны, но ты мастер их подмечать. Эта алхимия рождается одномоментно или ты, как и многие, используешь блокноты, отрывочные заметки на смартфоне, записывая сиюминутные наблюдения?
– В этом сборнике я постарался сделать так, чтобы у образов и деталей тоже была своя драматургия. От настоящего к будущему метафоры сходят на нет, язык становится суше, персонажи всё меньше напоминают нас сегодняшних.
Что касается технологии, тут всё просто. Текст, который в данный момент находится в работе, влияет на моё повседневное мировосприятие. Если мой герой мрачен, я мрачнею вместе с ним, гляжу на окружающее его глазами. Специально подмечать ничего не приходится, остаётся только отсеивать лишнее.
– Ты жил в Казахстане. В одном из рассказов тема национализма поднята достаточно остро, пусть и с проекцией на вымышленное будущее. Довелось столкнуться с этим явлением?
– Довелось – не то слово. Я в этом жил двадцать два года и считал такое положение дел нормой. Да и сейчас я считаю, что конфликтные ситуации на национальной почве – это куда естественнее, чем тотально обезличивающая всё и вся политкорректность.
Собственно говоря, открытая конфронтация в этом плане куда продуктивнее подавленной. После хорошей драки уважаешь соперника чуть больше, понимаешь чуть лучше.
– Доведённая до абсолюта терпимость к девиациям и тому, что условно принято считать вариантом нормы, смешение гендерной идентичности, обратная сторона суррогатного материнства, появление людей-гибридов с пёсьими хвостами – всё это вкупе предстаёт неким хаосом, к которому приведут идеи толерантности или неизбежная поступь развития рода человеческого. Весь этот макабрический хоровод показан с изрядной долей сарказма или у меня неверное прочтение?
– Верное. Но я бы не назвал рассказы сатирическими и саркастическими в силу этого. Дело в том, что я сам по себе очень ироничный человек (таким себя вижу). О чём бы ни писал, эта ирония просачивается в тексты. Считывают её далеко не все. И к озвученным тобой выводам приходит не каждый. Многие подозревают во мне и антиклерикала, и западника, и трансгуманиста. На презентации книги одна девушка всерьёз спросила, не русофоб ли я. Смешно. В конце концов, моё дело – создание поля для интерпретаций, и чем оно шире, тем лучше.
– Динамичный старт с попаданием в лонг-лист «Нацбеста» и последующим, незатянутым изданием книги для молодого писателя можно сравнить с переключением передачи автомобиля с первой сразу на третью. Как водится, с комплиментарными появились и критические отзывы, в которых говорится, что при всём таланте ты пишешь не то и не о том. У тебя есть что ответить оппонентам?
– Я занимаюсь прозой шесть лет, публикуюсь – пять, так что, наверное, на второй передаче я поездил – заглохнуть не должен. Только в этом году я стал получать ответную реакцию на свои произведения, никак не нарадуюсь тому, что о книге вообще говорят. Не избалованный вниманием, я отвечаю всем критикам – кому лично, кому публично.
Хорошая критика – это когда критик понимает суть произведения, его цели и идеи лучше автора и уже исходя из этого заключает, получилась ли вещь, а если нет, где допущены ошибки. В этом и смысл, в этом и развитие, для этого и способности нужны недюжинные. Но такое встречается редко. Куда проще упрекнуть, что человек пишет «нетоинеотом».
– Ты давно грозишься написать крупную прозу. Когда и о чём?
– Возможно, в будущем возьмусь за роман на автобиографическом материале. В моём казахстанском детстве было много такого, из чего можно сделать хорошую прозу.
Сейчас у меня в работе сборник повестей, автором которых я не хочу быть. Непонятно зачем я как бы перевоплощаюсь из неуязвимого постмодернистского субъекта в ранимого и наивного искателя истины и справедливости. Предвижу, что потеряю доброжелателей, обретённых с первой книгой, но чувствую, что должен написать эти несовременные, нединамичные, мудрёные повести и должен взять за них ответственность на себя, а не подставлять какого-нибудь вымышленного писателя.
Большего не скажу, и так наговорил много лишнего.
Беседу вела
Мария Ануфриева
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Владислав Городецкий родился в 1993 году в городе Щучинске на севере Казахстана. Архитектор. Живёт и работает в Санкт-Петербурге. Произведения публиковались в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Прочтение» и «Лиterraтура».