О книгах, изданных в Оренбурге
«В движениях и поворотах «русской», т.е. общерусской, столичной литературы мы многого не поймём, если не изучим областных культурных гнёзд», – писал выдающийся филолог Н.К. Пиксанов. В 1928 году он выпустил книгу о литературном краеведении «Областные культурные гнёзда». В ней подчёркивалась важность изучения провинциальной культуры, и в частности литературы. Против этого в партийной прессе резко выступили «интернационалисты», считавшие «реакционными» как интерес к старине, так и любые проявления патриотизма. Прошло восемь десятилетий, советская власть, как и её идеология, приказали долго жить, но дело «интернационалистов» живёт. Во всяком случае, призыв Пиксанова до сих пор фактически не услышан, многим из нас и сегодня кажется по-настоящему значительным в культуре, словесности лишь то, что происходит в столичной тусовке. Ну а провинция – она и есть провинция… Что там может быть интересного?..
Сегодня мы поговорим о книгах, выпущенных в Оренбурге в минувшем году, прошедшем под знаком русского языка. Это, возможно, расширит наши представления о том, как и чем живут люди в глубинке, как оттуда видятся процессы, происходящие в центре и стране в целом.
НА КОМ ДЕРЖИТСЯ СЕЛО
Воглавлении сборника «Мы из России XX века» значатся полсотни живущих в области авторов стихов и критических статей, прозы и историко-литературных материалов. Мы остановимся на двух последних, потому что они, на наш взгляд, наиболее ярко отражают некоторые тенденции, характерные для литературы и – шире – культурной жизни Оренбуржья. И, возможно, не только этого региона.
Об оренбургских прозаиках заговорили лет двадцать назад, когда в уральских и центральных изданиях появились произведения Петра Краснова, Владимира Пшеничникова, Георгия Саталкина, Игоря Пьянкова. При бесспорной творческой индивидуальности каждого нельзя было не заметить и их общности. Если говорить коротко и с некоторыми оговорками, то они продолжали работать в русле «деревенской прозы», точнее, в русле классической отечественной литературы, во многом ориентируясь на её идеалы и ценности, но притом не будучи эпигонами – опять же для краткости сошлюсь лишь на мнения С. Залыгина и В. Распутина, внимательно присматривавшихся к оренбуржцам.
Судя по новому сборнику, это направление и сегодня остаётся доминирующим – во всяком случае, именно в деревне происходит действие многих повестей и рассказов (стихов, впрочем, тоже). При этом в явном меньшинстве те из них, где царит лирическо-ностальгическое настроение. Гораздо чаще мы видим картины полного хозяйственного развала, отчаяния сельских жителей от ощущения собственной ненужности, нравственного распада и пьянства. Водка, самогон на страницах сборника льются рекой. Застолья устраиваются по поводам радостным, как в «Дне рождения» Юрия Мещанинова, и печальным, как в «Бабьей улице» Владимира Петрова, впрочем, там чаще пьют вообще без повода. Герой рассказа по фамилии Бугров, наведывающийся из города в родную деревню, задумался о судьбе здешних мужиков. «Об их коротком веке, уготавливаемом ими самими… Далеко заглянул он в своих рассуждениях, но не знал, что действительность превзойдёт все его жестокие прогнозы». «На ком же держится село?» – спрашивает себя Бугров. – «На таких вот работящих, непьющих бабах… Без них, семидесятилетних и чуть старше, мигом многие дворы захиреют, огороды одичают…» Из той же породы и героиня пронзительного рассказа Сергея Фролова «Коммунариха». Старая больная доярка пришла к председателю проситься отпустить её на покой: «Може, кем-нибудь заменишь…» А у председателя, и без того ошалевшего от забот, возьми да сорвись: «Кем? «Кем-нибудь»?! Где, по нынешнему… дураков сыскать?..» Дескать, «последняя передо мной». «А она и не обиделась даже. Будто сглупа, по простоте своей, не поняла ничего. Или в самом деле умнее была самого председателя. Она только потупилась под его пытающим неотступным взглядом. Посидела некоторое время с какой-то своей, более серьёзной, более значительной, чем весь этот суетный свет, думой на тяжёлом, задубелом лице пожизненной скотницы, доярки, поилицы-кормилицы скотиньей… Наконец прерывисто, сокрушённо вздохнула и поднялась»…
ВЫПРАВЛЯТЬСЯ НАДО…
Немало примет материального, нравственного, духовного вырождения деревни и в повести Петра Краснова «Новомир». Этим именем был наречён много лет назад «каким-то воспитателем детдомовским» главный герой по фамилии Ерёмин по прозвищу Ерёма – фигура, во многом олицетворяющая состояние, в котором пребывает сегодня сельский житель. Да сельский ли только?.. Об этом спорят-рассуждают заезжие дачники – альтер-эго автора Гущин и «демократ-расстрига» Максим. Первый в отличие от второго пытается разглядеть в опустившемся, подворовывающем ради выпивки Ерёме живую душу, понять, как тот дошёл до жизни такой. «Это ведь ты, вы же, интеллигенция потомственная, – говорит Гущин приятелю, – раскулачку с голодухами устроили, отца-матери лишили его, в детдом полубандитский засунули. Вы ему вместо имени кличку идиотскую присобачили и Бога отняли… И вот карабкался он всю жизнь – из детдома в фэзэу, оттудова на шахты, в казармы флотские потом, на целину в палатки да бараки совхозные, где только не маялся, не бездомничал. Даже в тюрьме… побывать успел… И вот выкарабкался вроде, на «Кировце» – серьёзной машине работал, какую не всякому же доверят… детей каких-никаких вырастил… – и тут очередная вам пришла-припала идея, теперь уж корыстная изначала, опять всё наоборот перевернуть, социализм свой недоразвитый на капитализм ему переменить, снова с Западу завести чужое, несродное… И рухнуло всё к чертям, что он строил-обживал, во что жизнь свою выдохнул, и опять он из-за вас же, паскудников, имя потерял, Ерёмой стал… запил-то… лет восемь всего назад, десять ли, как грабёж ваш в самый разгар вошёл, когда уж безнадёга задавила. А снова карабкаться ему уже и сил не стало – изработали его, измахратили и с пенсией смешной выкинули…»
Эти разговоры, в которых иногда участвует и Ерёмин, выдавая весьма трезвые суждения, крутятся вокруг неизбежных наших вопросов: «кто виноват?» да «что делать?» Особенно, как водится, достаётся власти: «Государство стоящее им не нужно, всё сдают, что можно и что нельзя; народ сильный и сытый, здоровый – тоже, родина… ну, это совсем уж смех… А беда главная у нас – народ как-то обессилел… Обессмыслел, да, задичал. А без народа сильного откуда сильной власти взяться, реальной?» Максиму возражает Гущин: «Сила народа любого – в элите его, согласись, национальной. Продала нас номенклатура, предала и тем самым перестала ею быть, элитой. Мы и остались без царя в голове… силой без направленья, считай, без цели. Ты вот стань ею, элитой, а потом народ хули… Сроки нас жмут, вот что плохо. Сроки. Не запряжём, боюсь».
Заступаясь за народ, Гущин – и автор – отнюдь не идеализирует его: «Что – мы все… простейшей задачки на вычитание из кармана нашего и из души решить не можем? ...Куда запропала сама наука жизни, а того более честь наша, дух? Сами из страны барахолку спекулянтскую, бомжатник всесветный сотворили, сами, не сказать чтобы с радостью, конечно, нет, но с готовностью какой-то иррациональной опускаться стали, будто долго ждали того, всяк в свой разврат посильный кинулись, в одичаловку…» Выход из этого почти безвыходного положения один: «…человеком остаться… Останемся если – и из того дерьма вылезем: ну не может нормальный человек долго в нём… пребывать. Не от ума большого – из отвращения просто, из-за рефлекса безусловного, инстинкта чистоты выдираться начнёт. И выдираются, кто малость опомнился уже. Что-то другой пока не видно у нас дороги – да и нету, похоже, другой… Выправляться надо, раз уж покривило».
Повесть П. Краснова отличают не только точность анализа состояния современного нашего общества и человека, страстная – на предельном накале – публицистичность, но и высокий художественный уровень: виртуозное владение языком, умение воссоздать объёмную картину реальности, населить её живыми людьми – во всей их неповторимости, непредсказуемости и загадочности. Главная загадка – образ главного героя. Именно Ерёмину, которому, казалось, всё кроме выпивки «по барабану», выпало броситься в горящий дом, спасти находившихся там двоих ребят и самому погибнуть. И унести в могилу свою загадку. Она остаётся, несмотря на то, что на первый взгляд неожиданный финал, если задуматься, органично вытекает из всего предыдущего повествования. Например, из рассуждений о человеческой природе, на которые иногда сбивается Максим: «В человеке понамешено, знаешь… монстр, соединенье несоединимого: дух вышний в тело животное всажен, в узилище подземное, инфернальное, а душа меж ними наразрыв… сейчас человек человеком ты, а через… полчаса там или полдня – не то что зверь, а несусветно хуже, звери с нами рядом – детишки малые безгрешные»…
СВАДЬБА ПУРГИ С УРАГАНОМ
О непредсказуемости человеческой натуры, до поры неведомом, тайном и страшном в ней, способном в одночасье сломать жизнь – рассказ «Такая зима…» Георгия Саталкина. …Молодой колхозный прораб Павлуша Золотов приводит к себе в дом заезжего специалиста дядю Гену, которого он пригласил переночевать. Павлушина жена Альбина с первых же мгновений почувствовала некую опасность, исходящую от гостя. В этой сцене автор мастерски, психологически точно передаёт тончайшие, едва уловимые душевные движения героев: «Двух взглядов, которыми они секунду расщепили пополам, достаточно было, чтобы между ними возникла странная, как бы от их воли и желания не зависящая связь, тайный какой-то сговор. Его маленькие, чёрные, глубоко сидящие глазки сказали ей напрямик нечто, и она ему глазами своими – …так же напрямик ответила. Но ответ её был гораздо сложнее, чем его безмолвная речь. Он двоился, ускользал, дымом метельным вился, то пропадая, то появляясь вновь. «Да, – сказала она ему. – Но ты этого никогда не получишь! Да, – сказала она, – но это всё равно, что нет, а «нет» не говорила бы, если б не знала саму себя и не боялась самой себя, тёмной, всесильной, безрассудной бабьей утробы. Так что не получишь ты от меня ничего».
Дядя Гена вызывает у Альбины ненависть и страх, но не только: «Она страшилась безрассудной уверенности этой его мужской, чувствуя где-то самым дном, самым низом своей души, что он имеет какое-то тёмное, тайное, жуткое право на неё, на её тело, на всё её женское существо». Поначалу Альбина пытается сопротивляться, раскрыть глаза мужу: «Ты что, не видишь? Не видишь, какой это варнак и живоглот? Он же нас с тобой живьём проглотит и косточек не выплюнет». Что в конце концов и случится.
Дядю Гену, обладающего какой-то магической властью над людьми, автор пишет не только как конкретного «шабашника и летуна», но и как воплощение «какой-то дикорослой разгульной силы». «Чёрт из самой преисподней, а не человек», – говорит о нём Альбина. Сопротивляться этой силе невозможно, как и бушующей на протяжении всего рассказа метели, «свадьбы пурги с ураганом», из которой дядя Гена ворвался в жизнь Альбины и Павлуши и которая олицетворяет враждебную людям стихию.
Рассказ, где чувствуется ориентация автора на Гоголя, Лескова, Шолохова, пронизывает острое ощущение хрупкости жизни человека, несовершенства его природы, ставящего под сомнение возможность противостояния тёмным силам как вне, так и внутри себя. Хотя действие рассказа происходит ещё в советские времена и речь идёт о вещах сугубо экзистенциальных, вневременных, но настроение, выраженное здесь, немало говорит о нашем сегодняшнем самочувствии. Это относится и к рассказу Владимира Пшеничникова «Жужик», герой которого признаётся себе, что живёт «в тупом бесчувствии, без смысла жизни и без желания обрести его», хотя понимает: «не обессмыслилась же сама жизнь от того, что я – да миллионы – потерял вдруг привычный уклад…»
ПЕРЕКРЕСТЯСЬ, ВСЁ ПОДПИСЫВАЛ, НЕ ЧИТАЯ…
Историческая тема представлена в сборнике главой «Царская охота» из нового романа Николая Корсунова «Лобное место», действие которого разворачивается во время восстания Пугачёва. Разговор о романе впереди, когда он будет напечатан полностью, но и по опубликованному фрагменту можно судить о масштабах повествования, о глубине погружения автора в екатерининскую эпоху, о нестандартном взгляде на известные исторические персонажи, например на Петра III или Екатерину Дашкову…
Историческая и краеведческая литература переживает сегодня настоящий бум: о прошлом пишутся художественные произведения, выходят научные исследования, переиздаются книги дореволюционных авторов, разного рода мемуары. У тех, кто интересуется прошлым Оренбуржья, вызовут интерес «Заметки по истории Оренбургского края генерал-майора Ивана Васильевича Чернова», впервые увидевшие свет в 1907 году. «Сегодня мы держим в руках не просто переиздание, а поистине уникальную работу, так как благодаря стараниям историка Д. Сафонова современный читатель впервые видит текст в полном объёме, в том, в котором он вышел из-под пера автора», – замечает выпустивший книгу издатель Игорь Пьянков, кстати, автор романа об оренбургских казаках «На линии», напечатанного два десятилетия назад.
Воспоминания Чернова в их полном виде, по мнению Д. Сафонова, «разрушают некоторые исторические стереотипы, сложившиеся в сознании масс уже достаточно давно. Ещё в первые годы перестройки, когда начали рушиться идеологические запреты, ранее допускавшие только одну оценку деятельности царских слуг-губернаторов, в местной прессе потоком пошли хвалебные статьи об оренбургских губернаторах… Исторический непрофессионализм сыграл с авторами злую шутку – стремясь уйти от теперь гонимого «марксистского» взгляда на прошлое, они, сами того не понимая, оказались заложниками другого подхода, оценивавшего всё с точностью до наоборот».
Среди губернаторов, описанных Черновым, встречаются фигуры весьма колоритные. Например, князь Григорий Семёнович Волконский, который «был человек старый, но способный для боевой службы… со странностями и привычками, резко отличавшимися от общепринятых условий жизни: ходил по городу в ночном колпаке, спальной куртке и простых панталонах…» Что это напоминает? Конечно же, сцену из «Капитанской дочки», когда Петруша Гринёв, прибывший в Белогорскую крепость, впервые увидел капитана Миронова, проводившего учения с «солдатушками»: «Подходя к комендантскому дому, мы увидели на площадке человек двадцать стареньких инвалидов с длинными косами и в треугольных шляпах. Они выстроены были во фрунт. Впереди стоял комендант, старик бодрый и высокого роста, в колпаке и в китайчатом халате». Возможно, Пушкин, побывавший в этих краях, слышал рассказы о князе Волконском… Ещё один штрих к портрету князя: «Говорят, что присылаемые для подписания бумаги на ночь клал к св. иконам, молился перед последними, а утром перекрестясь всё подписывал, не читая, и дело проходило благополучно». Впрочем, читать воспоминания Чернова надо, конечно, параллельно с комментариями историка, из которых следует, что князь был не только «полуумным чудаком» – на его счету немало успешных дел на пользу губернии и стране.
ЧИНОВНИК ОСОБЫХ ПОРУЧЕНИЙ
У Чернова мы встречаем упоминание и о Владимире Ивановиче Дале, который с 1833 по 1841 год был чиновником особых поручений при оренбургском военном губернаторе графе Василии Алексеевиче Перовском. Этот видный государственный и военный деятель, кроме всего прочего, был «дружен с А.С. Пушкиным, содействовал ему в подборе материалов во время поездки последнего в 1833 году по пугачёвским местам».
Что же касается автора «Толкового словаря живого великорусского языка», то ему посвящено исследование Г.П. Матвиевской и И.К. Зубовой «Владимир Иванович Даль в Оренбурге». Известно, что здесь он несколько дней провёл с Пушкиным (ранее они познакомились в Петербурге). Как вспоминал позднее сам Владимир Иванович, «ездил с ним в историческую Бердинскую станицу, толковал, сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачёвым; указывал на Георгиевскую колокольню в предместии, куда Пугач поднял было пушку, чтобы обстреливать город, на остатки земляных работ между Орских и Сакмарских ворот, приписываемых преданием Пугачёву, на зауральскую рощу, откуда вор пытался ворваться по льду в крепость, открытую с этой стороны…» Побывали они даже в бане у директора военного училища Артюхова, разговор с которым весьма позабавил поэта. Встречался Даль в Оренбурге и с В.А. Жуковским, который был в числе лиц, сопровождавших цесаревича, будущего императора Александра II в поездке по России. Известно также, что именно в Оренбурге возник замысел будущего «Толкового словаря» и собрано немало материалов для него.
Главная же ценность книги в том, что авторы вводят в научный оборот множество ранее неизвестных материалов, связанных с пребыванием Владимира Ивановича в Оренбурге. «Как теперь выяснилось, – говорится во введении, – основательное изучение архивных материалов, а также публикаций Даля в газетах и журналах его времени позволяет представить этот период гораздо более полно. Такая попытка в предлагаемой работе сделана… Исследованные нами документы свидетельствуют, что диапазон научных интересов В.И. Даля – человека, одарённого многообразными талантами и наделённого неистощимой любознательностью, – был необычайно широк и что именно в оренбургский период он сумел реализовать свои способности… В Оренбурге Даль проявил себя как зоолог и натуралист широкого профиля, как востоковед-тюрколог, знаток географии, истории, литературы Средней Азии, как медик, много размышлявший над теоретическими вопросами врачебного искусства, а также инженер, не раз применявший на практике немалые познания в области точных наук…»
Интересные историко-литературные работы, посвящённые более позднему периоду, есть и в сборнике «Мы из России XX века». Это статьи Ольги Скибиной «Вы смотрите жизни прямо в глаза...» (Письма В.Л. Кигна-Дедлова А.П. Чехову)» и Аллы Прокофьевой «Русские писатели и 
оренбургская периодика конца XIX – начала XX в.» В последней речь идёт об «областном литературном гнезде», образовавшемся в начале прошлого века вокруг местных газет. В них публиковались такие известные писатели, как С. Гусев-Оренбургский, Л. Сейфуллина, М. Герасимов, А. Ширяевец, Ст. Щипачёв...
Мы из России XX века: Сборник произведений оренбургских авторов. – Оренбург: Печатный дом «Димур», 2007. – 376 с.
Заметки по истории Оренбургской губернии генерал-майора И.В. Чернова / Подготовка текста, предисловие, комментарии Д.А. Сафонова. – Оренбург: «Оренбургская губерния», 2007. – 272 с. – (Серия «Библиотека историко-литературного альманаха «1743»).
Г.П. Матвиевская, И.К. Зубова. Владимир Иванович Даль в Оренбурге. – Оренбург: ООО «Оренбургское книжное издательство», 2007. – 584 с.: ил.
Мы рассказали о трёх книгах, вышедших в Оренбурге. Их качество – общий весьма достойный уровень прозаических вещей (при том, что некоторые из них – первоклассные) в коллективном сборнике, высокая научная квалификация в подготовке к публикации уникального исторического источника – мемуаров И.В. Чернова и открытие целого пласта ранее неизвестных документов, связанных с В.И. Далем, – позволяют говорить об этих изданиях без каких-либо скидок на провинциальность.
И это главное, весьма отрадное впечатление.