Любите ли вы театральную книгу так, как люблю её я?..
Если говорить о подавляющем большинстве нашей читательской аудитории, полагаю, что нет. Ведь иначе среднестатистический тираж изданий в данной тематической категории не составлял бы сегодня пятьсот, много – тысячу экземпляров. Речь, конечно же, не о печатной продукции из серии, условно выражаясь, «Закулисные тайны», не о наспех, словно бы под одну гребёнку, наструганных биографиях популярных звёзд современного экрана и по совместительству сцены… Мы о тех книгах, которые рассматривают театр, его историю, теорию и практику как явление искусства и одновременно в социальном разрезе.
«Вершина вершин» и её низины
В своё время в подобном разборе под той же самой рубрикой «ЛГ» нам уже доводилось исполнить род дифирамба проекту – как теперь принято говорить – издательства «Артист. Режиссёр. Театр», вознамерившегося создать ещё одну историю МХТ, а точнее – первых и основных 45 лет его существования. Историю не то чтобы в духе современных веяний альтернативную, но рассматривающую творческий путь главной отечественной (впрочем, и мировой) сцены ХХ столетия в новом ракурсе, который позволяет отчётливо увидеть во вдоль и поперёк, казалось бы, исхоженном не одним поколением исследователей пространстве какие-то иные виды и совершенно неожиданные перспективы.
Идея, что называется, лежащая на поверхности, – «Московский художественный театр в русской театральной критике». Бери и републикуй в хронологической последовательности все, ну или почти все отзывы прессы на легендарные спектакли – и ещё один величественный парадный портрет, что немаловажно, коллективной кисти очевидцев, живых свидетелей, воссоздастся сам собой. Благо всё это бережно сохранено и подшито в замечательном Музее МХАТ со времён основоположников. Однако советская идеологическая доктрина, формально канонизировав детище Станиславского и Немировича-Данченко и всё к нему относящееся и инициировав громадную печатную мхатовиану (где иногда в отдельной строчке из письма К.С. или в примечании петитом можно было вдруг наткнуться на нечто отдающее пряным запахом запретного плода), на такой прямо напрашивающийся культурологический ход не отважилась. И немудрено, как теперь становится очевидным. Слишком уж расходится в отдельных мазках, да и в общем колере эта пожелтевшая, но отнюдь не утратившая своей внутренней экспрессии газетно-журнальная мозаичная фреска с устоявшимся представлением о поступательном пути сплошных побед, триумфов и всеобщего горячего народного призвания наших дорогих «художественников». В особенности в период, которому посвящена вторая книга задуманного монументального свода, – 1906–1918. Время, кризисное для страны, годы, далеко небезмятежные для лучшего её театра. Метания, идейные и художественные, ворох внутренних, в первую голову организационно-управленческих, проблем, конфликтов, поиски, порой заходящие в тупик, – и как результат череда не слишком успешных спектаклей, некоторое охлаждение публики, вплоть до ошикивания и свистков в зрительном зале. Всё это нашло своё прямое или косвенное отражение в любовно – другого слова не подберёшь – собранных под одним переплётом двух с половиной сотнях рецензий, статей, откликов, заметок. Принадлежащих перьям знаменитым и безвестным, «золотым» и грошовым, влюблённым и неприязненным. Нет, кто бы спорил, авторитет Дела был, конечно же, высочайшим – «вершина вершин», по выражению одного из наиболее верных мхатовских паладинов Н. Эфроса, но в то же время расшалившаяся после известных государственных послаблений по части свободы слова пресса порой позволяла себе такое, что нынешним театральным деятелям, столь остро принимающим критические выпады в свой адрес, не могло бы присниться и в самом страшном сне.
Мы не говорим, что это есть хорошо и так оно и должно происходить. Мы просто с удовольствием, главу за главой, читаем сей увлекательный и захватывающий «роман с театром», где судьба последнего никоим образом не умаляется, не подвергается переоценке, но становится при этом для нас куда более драматичной, насыщенной, яркой. Интересной и выдающейся.
Ну а о том, что труд этот есть, кроме всего прочего, радующий глаз образец художественности (а как иначе?) и неброской интеллигентности (один замечательный иллюстративный подбор чего стоит) издательско-полиграфического мастерства, мы уже писали применительно к первому его выпуску.
Щедрая душа и «прижимчивый» тираж
Комментированная антология, увидевшая свет под маркой многолетнего флагмана нашего академического книгоиздания, также уже на самый первый взгляд приятно радует солидностью, ощущением изрядного количества вложенных в книгу времени и сил, качественностью всех необходимых составляющих. (Имя фирмы, как говорится, обязывает, и «Наука» продолжает, несмотря ни на что, с честью держать марку.) Увесистый этот том также приятно просто взять в руки, перелистать, хотя богато иллюстрированным его не назовёшь – несколько изящных a la «мирискуснических» виньеток да с пяток характерных карикатур всё из той же эпохи расцвета российской прессы и русской театральной журналистики.
Но вот то, что составляет его содержание, узнаваемым или хорошо известным никак не назовёшь. Если даже «хрестоматийная» мхатовская сцена и её реальное бытие в общественном умострое оборачиваются для нас сегодня заново открываемым архипелагом, то что уж говорить о громадном, по большому счёту совсем не изученном материке провинциальных подмостков?.. Сотрудник НИИ искусствознания, видный отечественный чеховед Алевтина Кузичева выступает здесь, конечно, не Колумбом (определённые изыскания всё же велись – давно и порой небезуспешно – и автор, как и подобает настоящему, всерьёз взявшемуся за тему учёному, не забывает помянуть каждого из первопроходцев), но подлинному пионеру-покорителю этих во многом девственных прерий себя, безусловно, не без восхищения заставляет уподобить.
Это сколько же часов – причём по нынешнему менее всего располагающему к подобному времяпрепровождению историческому моменту – нужно было провести в библиотечных кабинетах периодики, сколько столетней газетной пыли глотнуть, чтобы в одиночку собрать, откомментировать (заметим, обстоятельно, вдумчиво, с особым профессиональным лоском) и подготовить к печати такой объём материала, что с полным на то основанием раскрывает, а также «покрывает» заявленную в названии куда как не узкую тему. «Театральная критика российской провинции: 1880–1917» – за этим подчёркнуто сухим, «скучным» заголовком скрывается шумный, пёстрый, страстный, фантастический в своей полярности и непредсказуемости, абсолютно уникальный мир. Мир отчаянных антрепренёров и капризных прим, томных и харизматичных героев-любовников и обаятельнейших что на сцене, что в жизни комиков. Мир Аркадиной и Нины Заречной, Счастливцева и Несчастливцева, а точнее, их младших товарищей и детей. Мир благословенно «неиспорченной» в общей своей массе публики и пёстрого племени провинциальных журналистов, кои, хотя и обвинялись предметами их описаний едва ли не во всех смертных грехах, были на поверку, опять-таки в большинстве своём, не меньшими радетелями за искренность Мельпомены и «подвижниками святого искусства». Мир, который вызван из забвения, научно упорядочен и «каталогизирован», при этом не засушен, подобно сорванным листкам между бумажных страниц, а напротив – замечательным образом оживает при погружении в эту книгу, даря внимательному читателю дозу чистой радости. Той самой, провозглашённой героинями Чехова как итог и оправдание всех страданий и душевных борений, живших прежде нас.
Вот жаль только, что насладиться этой радостью сумеют немногие: тираж столь душевной антологии даже не 500, а всего 400 экземпляров. И винить здесь нужно, безусловно, не издательство, не сложные времена, а нас самих, неизбывно «ленивых и нелюбопытных».
Главное – не талант, а национальная принадлежность
Сегодняшний, окончательно не завершившийся покамест «рубеж веков» также то и дело продолжает дарить нам события и явления недюжинные, невероятные, о которых в относительно размеренно-предсказуемые периоды середины столетий иной раз можно, наверное, только мечтать. Эта несколько неуклюжая авторская «максима» может быть отнесена отнюдь не только к областям политики или искусства: как нельзя более приложима она к сфере книгопечатания, где с некоторых времён стало в буквальном смысле слова «всё позволено» (ограничения теперь устанавливаются разве что возможностями, энергией и полётом мысли самого пишущего). Результаты порой рождают комплекс эмоций, точнее всего определяемый как чувство глубокой оторопи.
Ранее не замеченный на театроведческой ниве Арье Элкана, заручившись поддержкой «многочисленных помощников, критиков и спонсоров» и отмобилизовав в свою пользу ресурсы разом двух государств, сделал попытку внести заметный и революционный вклад в её возделывание. Сочинение, решительно озаглавленное «Карл-Казимир-Теодор-Всеволод Мейерхольд» (здесь к родовому лютеранскому имени ничтоже сумняшеся «приплюсовано» избранное Мастером при переходе в православие), на первой же странице обещает ни много ни мало «приоткрыть один из бездонных уголков души режиссёра и человека, который <...> ещё не был обнаружен исследователями». О каком таком таинственном уголке пойдёт речь? Ни за что не догадаетесь!
Всё дело, оказывается, в еврейских генах, которые руководили, направляли и всё определяли на сорокалетнем творческом, да и жизненном пути. Не суть важно, что сам Мейерхольд всегда считал себя немцем, о чём говорил и в последнем своём слове, накануне расстрела – всецело захваченный узловой idee fixe А. Элкана с упорством, достойным лучшего применения, и с какой-то иезуитской – честное слово! – тщательностью проводит глобальное генеалогическое расследование, восходя едва ли не к Адаму и констатирует – еврей. По меньшей мере на 50%. А то и на все сто.
Да, сочинитель относится к своему герою с подкупающим обожанием, да, он порой высказывает любопытные мысли и замечания, да, некоторые из его умозаключений по меньшей мере обращают на себя внимание отчаянным неофитским парадоксализмом. Но все эти небольшие плюсы враз опрокидываются очередным обстоятельным, со ссылками на светочей мысли рассуждением о еврее и «творческом еврее» и – читай – особом вселенском предназначении последнего.
О детском желании во что бы то ни стало максимально оправдать, обелить гениального, кто бы спорил, но при этом наломавшего изрядное количество дров художника, о стремлении выставить его убеждённым, без страха и упрёка, антисоветчиком и о естественным образом выплывающем отсюда преизрядном числе благоглупостей мы уже и не говорим. Равно как и о «шедевральности» отдельных фраз, буквально просящихся на последнюю полосу нашей газеты: «В то раннее утро ничто не предвещало трагедии, которая произойдёт с Зинаидой Николаевной через 45 лет» (речь, если вы ещё не поняли, идёт об утре рождения жены и музы Мастера Зинаиды Райх).
Всеволод Мейерхольд, невзирая на обширное количество посвящённых ему строк, ещё ждёт своих серьёзных неангажированных биографов. Ждёт новых антологий и монографий и весь двухсотлетний массив русского и советского театра. Тот «волшебный край», являвший собой для многих поколений наших предков (да и для нас самих до самого недавнего времени) нечто гораздо большее, чем род искусства, чем один из видов творчества.
Бывший тем, без чего, как говаривал другой герой чеховской пьесы, «нельзя».
Московский художественный театр в русской театральной критике. 1906–1918 / Сост. О. Радищева, Е. Шингарёва; Вступ. к сезонам и примеч. О. Радищевой. – М.: Артист. Режиссёр. Театр, 2007. – 878 с.: 24 л. ил.
Театральная критика российской провинции: 1880–1917. Коммент. Антология / Науч. совет РАН «История мировой культуры»; Гос. ин-т искусствознания Федерального агентства по культуре и кинематографии. – М.: Наука, 2006. – 592 с. с ил.
Карл-Казимир-Теодор-Всеволод Мейерхольд. Исследование жизни и творчества в 2 частях. – М.–Тель-Авив: Крук, 2006. – 712 с. с ил.