Попробую материализовать, чуть разорвав, известную фразу: «Поэты рождаются в провинции…» С этим у Алексея Зайцева всё в порядке – он явился на свет в 1958-м в Улан-Удэ. «…а умирают в Париже». Что касается последней географической привязки, то и здесь всё согласно поговорке с единственным уточнением: Зайцев в Париж уехал жить! И – работать. Начиная с 1992 года, когда он прибыл сюда по командировке от журнала «Огонёк», будучи редактором отдела поэзии, и остался, Алексей работал и строителем, и антикваром, и лесорубом, и репетитором, и шеф-поваром, и музыкантом, и журналистом, и художником, и переводчиком. Сейчас вот осваивает новую профессию – капитана речного флота на реке Йона, что в Бургундии. Прямо-таки Александр Грин. Судя по всему, Зайцев и не отрицает подобной переклички судеб и не исключает возможности «встретить старость и смерть под мостом Юлиана!». Почему он такой? Может, потому, что его не отпускают голоса «плешивых старцев» покинутой Родины? Но, наверное, разгадка в другом: русский поэт Алексей Зайцев, никогда не забывавший в Париже об Иване Великом и Василии Блаженном, давно для себя разграничил, «что Великий поближе к солнцу, но Блаженный – милее сердцу».
* * *
«Ты умрёшь под мостом!» – этой грозною фразой
Прогоняли со службы балбесы балбесов.
И писали балбесы балбесам в приказах,
Чтобы те исчезали в утробе собесов.
Если чуткое ухо приложишь к земле ты,
Отвративши уста от пустого стакана,
То услышишь, о чём говорили поэты
В час рожденья Христа под мостом Юлиана.
Голубая лаванда в лугах Люберона.
Золотая пшеница. Багряные маки.
И над всем этим звёзды горят непреклонно,
А над звёздами – Вечность смеётся во мраке.
Над костром она пляшет под сводами арки,
Где однажды уснёшь ты – счастливый и пьяный,
Попросивший судьбу о великом подарке:
Встретить старость и смерть под мостом Юлиана!
* * *
Знаешь, меня вдруг покинули деньги.
Смылись. А только что были со мной.
Здравствуйте, песни парижской подземки,
Наигрыш долгий гармошки губной.
Здравствуй, Река и Железная Башня!
Здравствуйте, Камни, Афиши, Стекло!
Сколько же радости жизни вчерашней
Между ладоней моих утекло!
Дай же мне, Господи, силы проснуться,
Не вспоминая вчерашнего дня...
Что же касается денег: вернутся.
Как же им, бедным, одним? Без меня...
ПЕРЕД ПОТОПОМ
В тот день была объявлена война
Крестьяне маялись без водки. Говорили,
Что в среду не приедет автолавка.
Дождь моросил. Возились в тёмной луже
Прозрачные некрасовские дети.
Собаки не высовывали носа
Из будок. Лес гнилой, палеозойский
Сжимал своё кольцо вокруг деревни
Ещё теснее... Утром на дорогу
Сползались полудикие фигуры
И спорили: «Приедет? Не приедет?»…
Лениво перекидывались бранью,
Копейкам счёт за пазухой вели.
Таких убогих денег не встречал я!
Как будто их пускали на растопку,
Как будто их прикладывали к язвам,
Как будто в ночь на праздник православный
Их из могил ногтями вырывали!
Однажды в отдаленье стук мотора
Возник. И нарастал. И приближался.
Но это был фанерный грузовик,
Построенный Кулибиным покойным.
Швыряя в лица комья липкой грязи,
Он мимо них промчался. За рулём
Сидел медведь. Огромный. Неподвижный.
Глаза от страха лапами закрыв.
Крестьяне долго после обсуждали,
Куда он ехал? Были разногласья:
«Известно, что одним своим концом
Дорога упирается в райцентр,
Однако и другой у ней конец
Имеется» ...Но где? – никто не ведал.
Потом с небес Последний Ливень грянул,
И спорщики по избам разошлись.
* * *
Как росли наши души?
А души растут
Без надежды на то,
Что их после спасут,
Что не скосят косой,
Что не срежут серпом,
Не положат снопом
И не сядут верхом.
...а вокруг нас топтался
Парад – не парад,
С оглушительным ржаньем
Табун – не табун,
Нам лохматые девки
Кричали с эстрад,
Нас плешивые старцы
Учили с трибун…
И покуда нам памятны
их голоса,
Всё нам – Божья роса,
Всё нам – Божья роса.
* * *
Памяти отца
Нальём же в бокалы постылый нарзан,
Окончено время лишений!
И что-то с глазами. И больно глазам
От света последних решений.
Пусть правда блестит над страною, как нож
Над брюхом балтийской селёдки!
Не верю я в правду. Не верю я в ложь.
Ни в то, что лежит посерёдке:
Ни в добрую волю, ни в трепетный ум,
Ни в трезвость, ни в прочую мерзость,
Покуда работают почки и ГУМ,
И почва ещё не разверзлась!
Покуда на грядках растёт сельдерей,
И девки приходят в малинник,
И души усопших стоят у дверей
Своих даровых поликлиник,
И тени живущих, как тени секунд,
Ложатся на землю родную.
Их дома секут. И на службе секут.
И вьюги поют отходную.
ЛУКОМОРЬЕ
Лукоморье. В лесах – чикатилы, в музеях – веласкесы.
Молодёжь с кистенями гуляет, как дети – с колядками.
Старожилы себе на уме, хотя внешне и ласковы:
«Понаехали тут! Задолбали своими порядками!
Что ж теперь нам, ушлёпкам, петрушку сажать с бедуинами?
В Интернете бычки собирать, похмеляться мороженым?
Министерским избушкам оттяпали ножки куриные –
Срамота, говорят! Любоваться на них не положено!..»
Лукоморье. Великая битва котов у подножия дуба.
Цепь не могут коты поделить – голосят и кусаются.
И следят за побоищем Венесуэла и Куба.
Остальные вздремнули под музыку «Спящей красавицы».