Стихотворениям поэта было посвящено занятие студии, которое состоялось в Доме писателя.
Юрий Воронов (1929–1993) родился в семье профсоюзного работника. На его долю выпали страшные дни и ночи блокады. Шестиклассник Юра, как и многие другие ленинградские дети, разбирал завалы, сбрасывал с крыш «зажигалки»… 25 ноября 1941 года в его квартиру, где в это время находились мама, бабушка, брат и сестра, попала бомба.
В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?
Нам в сором третьем
Выдали медали
И только в сорок пятом –
Паспорта…
Он стремился по горячим следам запечатлеть приметы страшного и героического времени. Первые стихи о блокаде начал писать в 1942 году. Юный поэт, по сути, стал одним из летописцев тех дней. Блокадной теме он остался верен на всю жизнь. Первая его книга стихотворений так и называется – «Блокада» (1968).
В 1952 году Юрий Воронов – выпускник отделения журналистики филфака ЛГУ им. А.А. Жданова. В 1954–1959 гг. он заведовал отделом студенческой молодёжи в ленинградской газете «Смена», одновременно являясь секретарём Ленинградского обкома комсомола; в 1959–1965 гг. был главным редактором «Комсомольской правды»; затем заведовал корпунктом в ГДР. В 80-е гг. прошлого века Воронов возглавлял журнал «Знамя» и, наконец, в 1988–1990 гг. – «Литературную газету». Он был награждён орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, орденом Знамени Труда (ГДР), медалями «За оборону Ленинграда» и другими знаками отличия.
А главной темой лирики Воронова оставалась память о подвиге Ленинграда, о блокадных днях. Видимо, с ранних лет душа его, обожжённая огнём и порохом военного лихолетья, непроходящей болью от утрат родных и близких, требовала вновь и вновь погружаться в воспоминания, осмысливая пережитое. И, конечно, донести до потомков, до детей и внуков трагические подробности истории города, чтобы они прониклись величием и отвагой ленинградцев, оценили высоту их духа:
Я к ним подойду. Одеялом укрою.
О чём-то скажу, но они не услышат.
Спрошу – не ответят.
А в комнате – трое.
Нас в комнате трое, но двое не дышат.
Я знаю: не встанут.
Я всё понимаю.
Зачем же я хлеб на три части ломаю?
(«Трое»)