Татьяна Шевченко,
Калининград
Как я и думал, мамка отказалась ложиться в больницу. Могу только представить себе, как там летали предметы по палате и сколько седых волос прибавилось на голове доктора, но вечером она уже была дома.
Я приготовил ей традиционный «лечащий» чай.
– Ильич сказал, что на работу я больше не выйду, – проронила мама, сжав кружку в ладонях. Сделала глоток. – И пока не вылечусь, могу не приходить.
– Ма, обожжёшься. Кипяток только заварил.
Мама продолжала сжимать кружку в руках.
– Это неправильно, знаешь.
– Ильич продолжит платить?
– Да. Да, будет платить так, как если бы я…
– Тогда воспринимай это как отпуск. Как вы, женщины, любите – пожить для себя!
Мама смерила меня укоризненным взглядом.
В замке знакомо зашуршал ключ, и я пошёл встречать бабу Арину. Охая и ахая, она тут же загрузила меня пакетами и начала разуваться. Прихожая наполнилась её причитаниями, суетой, чем-то из недавно – совсем недавно, на днях, – ушедшего детства, а я просто сказал:
– Ей стало хуже.
– Знаю, – Арина Михайловна бросила быстрый взгляд в сторону кухни. – Ты должен быть поддержкой, опорой, не огорчать её…
Я понизил свой голос до шёпота.
– Это вы, баб Арин? Это вы на неё навели порчу?..
– Молчи, – раздался мамин голос.
Оказывается, она стояла за моей спиной. Мамка показала мне кулак, выхватила у меня пакеты и направилась на кухню. Баба Арина побежала за ней:
– Ну прости ты его, Магдалинка! Прости! Ну поверил он в это, ну бывает – здесь всё такое сказочное, на нашем кладбище-то, как не верить?
– Петрович умер, – сказал я. – И Директор. Всех убило кладбище. И тебя, мама, убьёт, если…
– Видишь, он в отчаянии! – оборвала меня бабушка. – А ты всё не лечишься. Магдалинка, кто тебе тут доктор? Я тебе не доктор, я лечить не умею, и Ваня тебе не доктор, а ты упрямишься и раздоры создаёшь! Как была маленькая, так дурочкой и остаёшься…
– Не пойду, – сказала мама и вытащила из сумки какую-то нарезку. – Ого, это что?
– Хамон, милая.
– В жизни такого не видела. Откуда, Арина?
– Вела бы себя хорошо – сказала бы, – сердито ответила бабка.
– Олеш! Олешек, ну спроси у неё, тебе она ответит!
Я покачал головой.
– Упрямый, как я, – вздохнула мама.
Я ушёл зубрить, а женщины остались сплетничать.
Так на мне скоро очки вырастут, стану ботаникусом обыкновенным. Но если я хочу стать чем-то… кем-то… то это нужно. То есть не очки, а учить. Алик с Джоджо вон сидят зубрят, а они точно в лузерах не останутся.
В общем, смотрел я опять на эти таблицы, родословные дохлых царей и все вот эти племенные ссоры. Через час голова стала пустой, как шары из пещеры, где внутри происходят сценки. Только внутри моей головы ничего не было: только цифры, даты, бесконечные имена. Пузыри в пузыре. Без времени. Без смерти.
Наутро голова раскалывалась, будто всю ночь бухал с Петровичем. Мама сделала завтрак, и я, покосившись на сгоревшую с одного края яичницу, всё-таки начал ковырять её вилкой. Мама устроилась напротив с пустым чаем. Сказала, что есть совсем не хочет. И кашляла опять. Даже не прикрывала рот, и брызги летели на оконное стекло. Замирали, как роса на траве.
Может быть, роса – это кашель Афродиты? И мама просто случайно подхватила его?
– Мам, – наконец выдавил я. Спешить теперь нам обоим всё равно было некуда. – Меня отговаривают идти на кладбище. Оно… замшелое и там не хватает инноваций. Типа… воркшопов и лофтов. Если я чего-то стою, то я стою большего, так?
Мама тяжело поднялась и долила воду в заварку.
– Что ты хочешь сказать, Олешка?
– Я не буду поступать. Не буду поступать в центр.
– Хорошо, – мама не удивилась. – Тогда я договорюсь, и Вячеслав Толэзич тебе поможет пройти без конкурса. На кладбище всё равно, поступил ты сам или нет.
– Нет, мам, ты не поняла.
– Не хочешь учиться? – мама удивилась. – Хотя, Олешка, я сама в твоём возрасте… да, это мысль, знаешь. Поработай год на кладбище, наберись опыта, отдохни.
– Я не хочу на кладбище. То есть я не знаю, хочу ли я.
– Как? Ты не можешь.
– Могу, мам.
– Что? Что случилось, ты же раньше хотел! Ты должен!
– Сильно ты сама делаешь то, чё должна.
Мама помрачнела.
– О чём это ты?
Я сжал в кулаке вилку. Мне хотелось сказать, что если бы она не валяла дуру, не косила бы под идиотку, а лечилась… Тогда не было бы всех этих дебильных проблем. Особенно если бы она сразу пошла, а не отрицала свою болезнь.
Но я с усилием раскрыл ладонь, и вилка упала под стол.