Александр БОБРОВ
Публикуя в нашей рубрике, посвящённой драматичной судьбе русской деревни, беседу с известным социологом Никитой Покровским «Средство от фантомных болей» («ЛГ», № 48, 2008 г.), мы понимали, что она вызовет, как говорится, неоднозначную реакцию читателей. Что и произошло. Представленные сегодня отклики в какой-то степени дают представление о накале спора.
Однако мы убеждены, что знакомство с такими подходами к проблеме, которые привёл социолог, тоже необходимы.
Да, многим они представляются слишком рассудочными, хладнокровными, лишёнными привычного горестно-извинительного тона, с каким обычно говорится о сельских проблемах. Но зато и думать заставляют иначе – жёстче, рациональнее, в иных измерениях. Что весьма небесполезно.
Поезд шёл на Урал. За Владимиром замелькали достаточно большие станции, пристанционные неприглядные посёлки, а деревни на пригорках стали неказистее, меньше. Привычная картина да ещё в такую серую непогоду.
Я то смотрел в окно, то читал в «Литературной газете» интервью с президентом Сообщества профессиональных социологов, доктором социологических наук Никитой Покровским. Сообщалось, что недавно под его редакцией вышел коллективный труд, который называется «Российский северный вектор». Мне стало интересно: ведь и я издал книгу «Белая дорога» о северном векторе – пути на север точно по московской 37-й долготе, а через 29 лет повторил тот молодой путь через Талдом и Кашин до Весьегонска и Белозерска, чтобы увидеть, что изменилось в России. Серию очерков опубликовал.
Сначала в интервью идёт безжалостная констатация факта, что «современная северная деревня переживает социальную катастрофу. Государство потратило когда-то огромные силы для освоения этих мест. Однако в условиях современного мира вся эта прошлая деятельность по освоению крайних рубежей в значительной степени потеряла смысл. Экономика пошла иным путём».
Меня взгляд социолога поразил прежде всего тем, что в нём не было ни отблеска слезинки, ни отсвета сострадания к людям, к тому социуму, что населяет область исследования.
«– Но закрытые магазины, сельские школы, больницы и библиотеки, зарастающие бурьяном поля мало кого могут радовать. Это похоже на умирание, уходит целый мир…
– Я не хочу сейчас оценивать этот процесс с моральной и исторической точек зрения. Отрицательный он, прогрессивный… Социология такими категориями не оперирует. Социология ставит диагноз».
Мне казалось, что с крушением марксистских догм социология примет более гуманный характер и в центр её, как завещал русский социолог Питирим Сорокин, встанет реальный человек – представитель той или иной движущейся системы и носитель развивающейся системы ценностей. По убеждению Сорокина, история представляет собой социокультурный процесс, нормой которого является динамика ценностных ориентиров, их смена и постоянный поиск новых «идеальных целей».
Но по Покровскому, социология не намечает «идеальных целей», даже не думает о динамике – просто ставит диагноз и по-марксистски изучает закономерности. Но откуда берутся эти закономерности? Кто на них влияет? Разве не конкретные подвижные группы людей и сообществ? Или опыт последних двадцати лет, когда и начала вымирать Россия в целом, а северная (даже ближайшая к Москве северная!) ускоренно, нам ни о чём не говорит? Почему финская деревня, находящаяся севернее костромской, сохраняется и кормит страну, а у нас родина костромской породы коров – рекордисток по удоям получает импортное молочное продовольствие?
Вспоминается Александр Солженицын. Приезжает он в старинный Кашин, который славился своим льном – девять иностранных фирм работало! – и пишет потрясённый: «От заведующей библиотекой Н.А. Мироновой узнаём, что библиотека кашинская – с 1882 года, приходил в неё читать и сам городской голова. Уж какие революционные разорения над ней ни пронеслись – а уцелела. И читатели сами помогают её поддерживать; да только малая беда: «нет финансирования…». Проклятые грязнохваты, клыками рвущие русское добро! Как вы не подавитесь? Объели все наши живые ветви».
Профессор-социолог разведёт и на это руками: «Таков диагноз капитализма по-российски – объедание живых веток…» Но ведь и сегодня на равнинных кашинских полях могли бы собирать урожаи льна, если бы заменить ручной труд (нет уже, конечно, таких женских резервов) машинами, которые работают на полях-столешницах в Бельгии, давно обогнавшей и Россию по производству льна. Мы разрабатывали такие машины в Институте льна в Торжке – он развален. Мы могли бы купить их в Бельгии за нефтедоллары, но те уходят на лондонские счета! Да, у профессора – международный проект, массив наблюдений и собранных данных. Он может поставить смертельный диагноз: «При советской власти шло освоение здешних земель, их насыщали экономической деятельностью, прежде всего сельским хозяйством. Колхозы и совхозы-гиганты, невзирая на затраты, распахивали огромные территории. Леспромхозы вгрызались в лесные просторы. Для обслуживания населения подтягивалась инфраструктура – строились торговые объекты, дороги, учреждения культуры и здравоохранения. Но уход с арены социалистической системы хозяйства перевернул всю картину жизни Севера. Настали другие времена. И родилось другое общество».
Странно читать эти рассуждения: ведь костромская производящая деревня, как и лесопромышленность или другой промысел, не советской властью рождены. К тому же Россия непредставима без малых городов. Я тоже изучал один район области, самый северный – Солигаличский. Районный центр находится в 216 километрах к северо-востоку от Костромы, в 95 километрах от станции Галич. Население – 7,5 тысячи человек в 1992 году, а в 1897-м – было всего 3,4 тысячи… Но сколько всего построили, храмов возвели! По последней переписи – население уменьшилось, но есть ведь!
Татьяна Валентиновна Солодовская, директор Музея имени великого земляка Геннадия Невельского, рассказала, что самым многолюдным район был в 1922–1928 годы, когда Гражданская война, разруха и безработица заставили отходных рабочих, плотников да каменщиков вернуться в родные края. Многие из них за века отходничества утратили навыки землепашца, но НЭП позволил заняться мелким производством, торговлей, ремёслами. Население уезда составило более 80 тысяч человек. И кормились! Сегодня оно вместе с городом составляет немногим больше 11 тысяч. Огромные пространства остаются безлюдными. Что самое горькое – уезжает молодёжь. Секретарь главного врача местного санатория горестно вздохнула: «Трое детей у меня – все разъехались. После армии сын вернулся, работы нет, год поболтался – подался в Кострому. И так – большинство…»
Земля эта суровая, но благодатная. Мой ученик по литературной студии «На Никитской» Виктор Кривулин вдруг порвал с московской жизнью, организовал в Солигаличском районе общину, где собрались в брошенной усадьбе с храмом одинокие люди и беспризорники – у них пасека, овечки, лошади. Живут, храм восстанавливают. А таких усадеб в округе было не счесть!
«Реанимировать старое или решать современные проблемы, используя отжившие принципы, на мой взгляд, нецелесообразно. Идёт процесс переосмысления новых реалий деревенского Севера. Однако старые представления и стереотипы, какие были при царе Горохе, слишком живучи. Чиновный люд на местах ещё надеется, что зарастающая лесом пашня будет вновь распахана. Что колхозы-совхозы воскреснут, исчезнувшие деревушки отстроятся вновь», – снова вспоминаю я интервью социолога Петровского.
Странно это читать. Как раз многие из чиновного люда прекрасно нагрели руки на развале северной деревни, на распродаже земли и угодий. И не такие они недоумки, чтобы надеяться на возрождение деревень в прежнем виде.
Пришёл в администрацию Белозерского района Вологодской области (вот уж и впрямь север!), познакомился с главой администрации Александром Александровичем Цымбаловым – коренным белозерцем, но чернявым, совсем не похожим на северянина. И вот что услышал:
О современном положении района нужно основательно беседовать. Вот вы тридцать лет назад приезжали. Село тогда было совсем другим: госпоставки, бесплатная техника, семена, солярка копейки стоила, капитальное строительство централизованно велось. Сегодня надо выращивать кулака. Не могу найти точнее слова. Кулака, чтобы зубами за хозяйство держался и выживал в рынке. Но во всём мире таким хозяевам, даже в более райских условиях, идёт дотация от государства, чтобы была своя продукция, чтобы люди землю не бросали. А у нас?
Или взять лес. Прежде была расчётная лесосека 830 тысяч кубических метров, теперь можем добывать 1 миллион 200 тысяч, но хвойных пород уже мало – осина и берёза в основном, надо научиться перерабатывать, создали совместное с французами производство, на поддержку государства – надежды нет. Всё разительно поменялось…
Так что никто из работящих людей там не благодушничает, но отношение нынешнего государства к насельникам издревле обжитых просторов – просто поражает. Вот грянул кризис, и государство тратит общенародные накопления – золотовалютный фонд на поддержку коммерческих банков и жировавших монополий. А до реальных производителей деньги не доходят. Дорожают импортные продукты, а мы без них – никуда. Пусть кубанское масло, по уверениям социолога, и дешевле вологодского (хотя последнее – куда вкуснее), но Кубань всю Россию не прокормит.
Но главное-то объяснил философ Александр Зиновьев, который назвал нынешнюю Россию расщеплённой страной:
– Доступ к труду в России вовсе не означает обеспечения достойной жизни семьи. То есть имитируется занятость по-социалистически, а результат – гроши вместо зарплаты по-капиталистически. Что это означает? Что накопление богатства происходит вне и помимо труда. То есть страна живёт не от труда и не по труду. Традиционный российский принцип исходит из прямо противоположного принципа: хорошо поработал – будет и достаток. Принцип же радикального протестантизма (из чего вырос так называемый западнизм) – ставка на индивида и культивирование эгоизма. Российская традиция – на личность и общее, общенародное дело. Каждому по труду – это вовсе не социалистическая, а восточно-христианская, православная, русская модель общественного устройства.
Кризис ещё раз доказывает, что Россия не возвращается к традиции, не возрождается, как уверяют нас с экранов, а продолжает двигаться в никуда. И в новую райскую жизнь на нетронутой сельской природе Севера – «Чистый воздух станет главным богатством!» – которую рисует группа социологов, кто же попадёт?