Рассказ
(1954)
Народный писатель Чеченской Республики (2005), главный редактор (2007) детского журнала «Радуга». Член Союза писателей России. Произведения Бексултанова переведены на русский, английский, французский языки. Печатается с 1980 г. в периодических изданиях, коллективных сборниках. Автор нескольких книг прозы.
Это село я невзлюбил сразу же, как только увидел… И детей, и этот седьмой класс – ну такие пустышки. А девчонки, видели бы вы, как они ломались! «Лялька», «Майя», «Алёнушка» – так они друг к дружке обращались, а меня и других ребят вроде бы и не замечали. На меня они вообще обращали внимания не больше, чем на собственные тени.
– Лялька, мне мама юбку купила. Зелёная.
– Да?!
– Ну. И спортивную форму, импортную. Знаешь, как здорово сидит. В самый раз. Я теперь по утрам занимаюсь гимнастикой.
У нас девочки были не такие. Совершенно не такие. В горах я имею в виду, в нашем бывшем классе. А эти сначала присматривались ко мне, время от времени произнося «этот новенький», так, чтобы я слышал. Потом, не найдя ничего примечательного ни во мне, ни в моей одежде, махнули рукой и отстали.
Прозвенел звонок, я вбежал в класс, и тут один мальчишка подставил мне подножку, я грохнулся наземь и разбил губы, нос и здорово расшиб правую коленку. Расшиб – не то слово, коленка сразу же распухла, а губы вывернулись наизнанку и стали похожи на раздавленную черешню.
Он подождал, пока я встану, потом, вроде бы как представляясь, негромко произнёс: «Граф Монте-Кристо», покачиваясь и заложив большие пальцы за пояс брюк.
Дети расхохотались.
Меня за это дело никуда не вызывали: я сказал, что упал сам, зацепившись за его ногу. Фамилия этого мальчика была Индербиев.
Прошла неделя. Ни с кем из класса я не разговаривал. Решив, что я смирился с судьбой, одноклассники окончательно перестали обращать на меня внимание.
Была в классе… одна. Её называли Брижит Бардо. А учителя звали её Ноной. Похоже, у Индербиева с этой самой Бардо было то, что называется любовью. Бардо, надо сказать, была не так уж плоха. Я частенько обращал внимание на её эдакую завлекательную, как в фигурном катании, походку. Я-то за ними обоими наблюдал, прикидывая себе кое-что.
Однажды после уроков все из класса ушли. Я тоже собрался уходить, когда Индербиев – в классе оставались он и Бардо – сказал:
– Ичаев, до сих пор ты был как гость, мы тебя не трогали… Ну-ка быстренько взял веничек-тряпочку и прошёлся по кабинету.
Индербиев был сильнее всех в классе. Все одноклассники его боялись. Бардо была у нас старостой. Ну а дежурным Индербиев назначал кого хотел. Об этом, стало быть, он и толковал мне.
– Индербиев… – говорю я.
– Граф Монте-Кристо, – негромко поправляет он, расставляя всё по своим местам.
– Я же два дня назад…
– Это было два дня назад, Ичаев, – отрезает он.
– Так дело не пойдёт…
– Я смотрю, рожа у тебя зажила уже, – он кривит рот в презрительной усмешке.
– Да ну, оставь его… Я помою, ты подними парты, – Бардо, грациозно изгибая талию, проходит по классу.
– Ичаев! Ну-ка быстро тащи ведро воды, веник и тряпку!
– Ты, похоже, шутишь, – говорю я.
– Слушай, детка, ты долго собираешься свистеть?! – он направился ко мне. Я не знал, сумею ли одолеть его, хорошо ли он дерётся или плохо. Одно, правда, я знал точно – долго драться он не может: по нескольку раз в день Индербиев курил в туалете, отнимая сигареты у других школьников.
– У кого что для Графа? – он обводил всех взглядом. Ему протягивали кто одну, кто две сигареты.
– На потом, – говорил Индербиев и брал одну.
Индербиев подошёл ко мне, глядя прямо в глаза, схватил двумя пальцами за нос. Я смачно высморкался. Потом, прежде чем он, ойкнув, отдёрнул руку, я схватил его за плечи и дважды саданул головой в живот. Он вырвался, и в глазах его, кажется, появились изумление и страх. Я и сам трясся от страха.
Не успел я оглянуться, как в классе появились его друзья – это была работа Бардо. И в тот день я проиграл: заперев двери, чтобы никто не мог войти, они лупили меня портфелями, книгами – чем попало. Индербиев, когда дрались, так больше ко мне и не приблизился, крутился рядом, приговаривая: «Так его, так!» После этого потянулись дни, когда никто не смотрел в мою сторону и не разговаривал со мной. Все меня избегали, особенно Бардо и Индербиев. Они, как назло, всё время были вместе. И всё-таки я изредка ловил на себе взгляд Бардо. Она в такие моменты, как ни в чём не бывало, быстро отворачивалась. А я опять смотрел на неё. Я ждал случая.
Однажды, это было на уроке истории, Идрис Исаевич здорово на нас кричал из-за того, что мы не выучили урок. Мы все стояли. Он нас поднял.
– Ну, кто выучил урок? Есть среди вас такой? – кричал он, воздевая руки вверх.
Все молчали. В классе стояла такая тишина, что было слышно наше дыхание.
– Можно, я расскажу? – сказал кто-то, как бы в нос.
– Кто это? – вскакивая, крикнул присевший было Идрис Исаевич.
– Я, Ичаев, – голос был тот же.
– И-и-ча-ев! Ах, это вы, ваше величество! Ну-ка, ну-ка, покажитесь!
Мне показалось, что уши и шея у меня начали накаляться.
– Это… не я. Я не выучил, – с трудом сказал я.
– Ка-ак?! Шпингалет! Я же тебя сейчас по стенке размажу! Ишь, мальчика нашёл для шуток! – он схватил меня за шиворот, поволок, едва не приподнимая над полом, по коридору и швырнул в кабинет директора. Директора ученики называли Фантомасом.
Фантомас сидел поодаль, у окна. На столе лежала пачка «Беломора».
Идрис Исаевич, схватив двумя пальцами моё ухо, рассказал, срываясь на крик, как я «обманул» его, «выставил на посмешище», «уронил его авторитет».
Фантомас не проронил ни слова. Выносить его молчание было нелегко. Моя правая коленка подрагивала.
Когда Идрис Исаевич вышел, Фантомас трясущимися от ярости руками закурил папиросу и стал, не мигая, смотреть мне в глаза, словно стараясь загипнотизировать. Прошло, наверное, пять, десять, пятнадцать минут, когда он вскочил, опёршись руками о край стола, с раздувшимися на шее венами и выдавил: «Убирайся вон! Вон отсюда!».
Я мигом выскочил прочь.
Выйдя, я сразу же отправился к оврагу, чтобы подкараулить Индербиева. Как бы то ни было, я знал, что всё это не обошлось без его козней. Он заставил кого-то сказать это, и я его поймаю.
Индербиев, шагавший с двумя учебниками за поясом и спрятанной в кулаке сигаретой, увидев меня, сначала обомлел. Потом взял себя в руки и остановился, задрав нос, всем своим видом как бы говоря: «Ну чего тебе, выкладывай». Некоторое время мы стояли, молча глядя друг на друга.
– Положи-ка куда-нибудь свои книжки, шапку и пиджак, граф Монте-Кристо, – сказал я, складывая на траву свой портфель, старенькую куртку и шапку, словно мы собирались заняться игрой.
– И что дальше? – спросил он, стараясь казаться невозмутимым. Носок его ботинка трясся.
– Дальше? А дальше посмотрим… у кого у нас зубы выкрасятся в красный цвет, – сказал я.
– Ты думаешь, если в прошлый раз тебе удалось двинуть меня исподтишка головой…
– Хватит… Закругляйся… – я сжал кулаки.
Индербиев, облизнув губы, быстро оглянулся. Вокруг никого не было видно. Он нехотя сжал кулаки и, собираясь что-то сказать, шевельнул губами. Больше я ждать не стал.
…Неделю граф Монте-Кристо не приходил в школу. Был вторник, когда на втором уроке со скрипом открылась дверь, и в класс вошла, сжимая в руке палку, какая-то женщина. «Мать Индербиева», – зашептались ребята.
– Это который здесь тот, кто приехал с гор? – спросила она, не обращая внимания на то, что идёт урок.
– Послушайте, у нас урок… математика… Подождите в коридоре до звонка, – сказала, оборачиваясь от доски, Айзан Рашидовна.
– Я спрашиваю – который? – громко повторила женщина.
– Я, – ответил я, поднимаясь.
Я увидел её рядом с собой после того, как получил удар палкой.
– Грязная тварь! Вонючий ламаро!* Ты собирался убить моего сына? Ты… паршивец… Камнем по голове, из-за спины.
Когда Индербиев вошёл в класс, оказалось, что всё лицо у него было вымазано зелёнкой…
Теперь мне нужно было беречься, чтобы не дать повода. Так я жил. Наступила зима. Выпал снег. Никаких неприятностей ни с кем у меня не было больше. Бардо стала кокетничать со мной. Смотрела, улыбаясь, мне в глаза, искала встреч. Я не обращал на неё никакого внимания. Мне нравилась одна из девятого класса по имени Асет. Я и записку ей посылал. Она ответила отказом. И всё равно она мне нравилась. Увидев её, я радовался… Её косы, шёлковое платье… лучистые, большие чёрные глаза, пальто с капюшоном в шахматную клетку… Сумка… Наклейка на сумке. Мне нравилось всё. Всё чаще я стал видеть Бардо вместе с Асет. Когда они шли вместе, Бардо, заметив меня, смеялась. Похоже, она знала о той записке. Асет не смеялась никогда. И то, что она надо мной не смеётся, мне очень нравилось.
Как-то в наш класс вошли Асет и ещё несколько девочек, в руках у них были тетрадки и ручки. Что-то там они записывали. Оказывается, записывают детей из нуждающихся семей. Бардо подала им какой-то список. Потом обвела класс взглядом и вдруг говорит:
– Да, чуть не забыла… у нас же ещё Ичаев. Запишите и его… Пальто, шапку, ботинки.
– Какой Ичаев? Я? Ты это брось, Бардо!.. Меня туда нечего записывать, сама запишись, если хочешь, а меня оставь в покое! – в ту минуту я кипел от злости. – Ичаев! Кто это тебе сказал, что нужно записывать Ичаева?
– Что ты на меня кидаешься? Нечего было позволять матери идти в райсовет, если такой высокомерный! Гордый какой! – Бардо вскинула брови, дёрнула головой и, скривив губы, села.
– Когда? Чья? Моя мать?..
– Да! Твоя мать. Или ты думаешь, что моя мать туда ходила?
Я увидел Асет… её глаза… взгляд… большие лучистые глаза… ЗИЛ. Большой синий ЗИЛ. ЗИЛ, появляющийся на гребне холма. Я бегу навстречу, далеко. Дада сажает меня в кабину, привозит назад. Потом арбузы… Большие зелёные арбузы, с тёмно-зелёными полосами на боках и красные внутри… Арбузная сердцевина в руках переламывается… сок стекает по моему подбородку. Длинные, жёлтые кукурузные початки… едва поспевшие, в самый раз, чтобы печь… Дада ломал початок на три части и прятал за спину: выбирайте, мол, который кому. Я, младший братишка и дада – нас трое…
Уроки закончились. На улице шёл снег. Я шёл домой один. Снег хлестал по лицу. Я расшвыривал его ногами. Мир виднелся как бы сквозь паутину… Снег кружил и падал большими крупными хлопьями.
«Как же могла мама сделать такое… Почему она не сказала мне. Шёлковое платье… Чёрный фартук. Мальчишки в неё снежками… швыряют, она смеется… белые зубы… косы… глаза… Она же должна была сказать мне это. Нет, не могла она пойти туда… Машина, много машин… гараж. ЗИЛы… Чей это мальчик, Джабраил? Ну, не то чтобы мальчик, а это вот бледная немочь – моя… зубы ломило от мороженого… Когда машина шла быстро, ветер трепал волосы… Ух ты, до ста разогналась… когда сбегал с холма, две ленты бескозырки трепались под ветром…
– Ахмад!
– Что?
Мы… Мы должны переехать на равнину, в то село, где живёт мой брат… Он подыскал нам дом. Там и работа для меня найдётся. Следующей осенью помянем твоего отца и уедем отсюда. Мы будем жить не хуже других. И кланяться никому не станем. Ваш отец… Нам нельзя ронять честь вашего отца.
Мы жили в горах ещё два года.
«Нечего было позволять матери идти в райсовет, если у тебя такая заносчивая душа! Гордый какой…» Глаза… большие лучистые глаза… Какой крупный снег… кажется… ребята знакомые катаются… Коньки. В горах ветер сдувал снег, да и кататься было страшно. Там бы сразу в пропасть провалился. «Этот новенький-то, скромный мальчик». – «А ну его, лицо какое-то чёрное. Вы его куртку видели? С заплатами на локтях…»
Снег-то какой крупный. В горах, наверное, туман. Аргун в это время мелеет и становится синим…
– Ичаев?
Я остановился. Бардо стояла с покрасневшим носом.
– Чего тебе? – сказал я.
Она смотрела мне в глаза. Вздохнула тяжело, глубоко. Я взглянул на неё и пошёл дальше.
– Ичаев.
– Ну чего ты от меня хочешь?
Я возвращаюсь. Она снова смотрит на меня. Снег паутиной кружится вокруг неё.
– Я не знала… Мне это сказал Индербиев… У него же отец работает в районном совете… он сказал, отец велел передать… обманул меня… я… я знаю, ты хороший… не обижайся…
Я понял, что она хотела сказать.
– Катись ты отсюда, – сказал я.
– Почему ты такой…
– Ты уйдёшь или нет, коза! Брысь отсюда… – я готов был подраться с ней. Она медленно отвернулась. Потом пошла, ступая по снегу маленькими ножками. Коза.
«Козы? Пасти коз в горы уходили я и Ширвани. У нас было двадцать три, а у них аж сорок. Ох и скверно же вели себя эти козы, всё норовили в лес удрать… бе-е-е. напрасно я её так назвал. Не надо было. Потом… А чего она лезет, соль на душу сыплет?»
– Мальчик, помоги бабушке санки в горы поднять, ноги скользят. Обувь скользкая…
– Давайте…
– Ты чей?
– Джабраила, сына Хамзата.
– Чей?
– Его сейчас нет… Нашу мать зовут Айзой.
– А, ты сын Айзан! Знаю, знаю, дай ей Всевышний… Смотри, береги мать-то свою.
– Би-би-и-п.
– Посторонись, бабушка, дети на санях катятся!
– Ах, сорванцы… Шайтаны эдакие.
«Гордый какой… Если у тебя такая заносчивая душа… мать в райсовет…» Глаза у неё такие огромные, надо же… глаза, фартук. ЗИЛ, большие, зелёные круглые арбузы… Вкусные-то какие бывают арбузы… «Запишите и его… пальто, шапку, ботинки…»
– Ну теперь бабушка сама. Дай тебе Аллах здоровья и долгих лет… Хороший, оказывается, у Айзы, воспитанный сын-то.
«Надо же, как только додумались… «У нас же ещё Ичаев».
Я издалека увидел наш дом… У дома был какой-то странный вид, он словно бы смотрел на меня невесёлым взглядом. В носу стало кисло, на глаза навернулись слёзы. Я быстро утёрся рукавом. Двор. Наши куры стояли, поджав по одной ноге, под навесом. Снег… Снег идёт и в нашем дворе. Крупный, белый снег.
Перевод