Беседа Сергея Шаргунова и Захара Прилепина
Сергей Шаргунов – личность знаковая, важная, вызывающая и споры, и раздражение, и восхищение. Писатель, который стал известен, если я не ошибаюсь, уже в 19 лет и сразу начал публиковаться в лучших толстых журналах и самых мощных издательствах. И с тех пор ритма не сбавляет.
Эмоциональный, взрывной, яркий Шаргунов либо сразу очаровывает, либо отталкивает раз и… если не навсегда, то надолго.
Я отношусь к числу первых, очарованных, чего и не скрываю.
Сергея я не раз встречал на литературных семинарах, и, право слово, его чёрную башку с наглыми, весёлыми глазами просто невозможно не заметить в любой толпе, на любой вечеринке, за любыми писательскими столами, где каждый третий – непризнанный гений, а каждый десятый и вправду талантлив. Но талант одно, а человеческая энергетика – другое; бывают таланты неприметные и тихие. А от Сергея замечательная человеческая энергетика просто прёт: упрямо, жёстко, уверенно, страстными рывками. Он словно вгоняет себя – в историю, в литературу, в политику, в жизнь. У него получается: и лишь потому он и раздражает многих.
Вышли три его романа – «Малыш наказан», «Ура!», «Как меня зовут?». Восклицательный и вопросительный знаки в названиях двух романов Шаргунова тоже, мне кажется, говорят о его эмоциональности, о его вопросах к миру, о его ответах миру. Сам Сергей более всего ценит свой первый большой текст – «Малыш наказан». Я же более всего люблю другую вещь – «Ура!» – и всерьёз, самоуверенно называю эту книгу классической. На ближайший век – точно.
Она удивительна ещё и по тому оптимистическому человеческому заряду, который со времён «Тараса Бульбы» так редко встречался в русской литературе.
Посмотрим, что скажет Сергей в новом своём романе «Птичий грипп».
А пока мы с Сергеем обсуждаем и литературу, и журналистику, и политику. Рассказывать о нём (если кто чего ещё не знает про Шаргунова) не буду – он сам сейчас обо всём расскажет.
Итак, кто такой Сергей Шаргунов?
– Шаргунов – это я. Родился 12 мая 1980 года в городе Москве на Фрунзенской набережной в жёлтом доме. Учился сначала в английской спецшколе, потом бросил и перешёл в православную гимназию, бросил и пошёл в обычную пролетарскую школу, которую и окончил. Учился отлично по истории, литературе и русскому языку (у меня врождённая грамотность), на остальные предметы забивал настолько, что бородатый директор внушительно советовал мне бросить школу после 9-го класса и уйти в люди вместе с отъявленным хулиганьём.
Однако школу я не бросил, чтобы в 1997-м поступить в МГУ, на журфак, международное отделение, телевизионная группа. Учился легко. Женился в 2003 году из-за вспыхнувшей любви на Ане Козловой, писательнице и красивой девушке. Отец мой родился в посёлке Труд №4 Кировской области, деда моего убили на фронте. Но это не помешало моему деревенскому отцу прорваться из холода и глуши. Он много где учился, везде был отличником, наконец, с отличием окончил Московский иняз, знает пять языков, был поэтом и поэтом-переводчиком, но стал священником. Сейчас он известный богослов и проповедник, преподаватель в Духовной академии. Мать родилась в Москве, в Лаврушинском переулке, в знаменитом писательском доме. Её отец убит на фронте, мать её – писательница Валерия Герасимова, первая жена Александра Фадеева.
– Как складывались и складываются твои отношения со знаменитым отцом? Публицист Виктор Милитарёв сказал мне как-то, что Сергей – своеобразное наказание для отца. О чём он говорил, как ты думаешь?
– Милитарёва помню, когда он в советские годы был духовным сыном моего отца. Был Виктор, по-моему, довольно фанатичен, даже считал, что православный человек не может читать Набокова. Помню и его брата Александра, он тоже к нам ходил. Теперь оба далеки от Церкви. Видимо, Виктор Юрьевич имеет в виду, что духовное лицо и светская физиономия – это совсем разное и у меня с моим отцом разные смысловые галактики. Он прав. Но есть ещё сыновняя любовь, которая сильнее космического холода.
– Чем ты занят сейчас, Сергей?
– Меня разрывают на части быки «литературы», «политики», «журналистики». В политике я руководитель Всероссийского движения «УРА!», член ЦС партии «Справедливая Россия», обязанный вести аппаратную работу, ездить по стране, публично выступать каждый день. В журналистике я обозреватель «Независимой газеты», постоянный автор десятка СМИ.
– Журналистика всё-таки мешает литературе или помогает?
– Журналистика мешает. Если это журналистика поневоле, необходимость долбить по клавишам рутинный текст, притом укладывая его в прокрустово ложе знаков. Но мне помогала журналистика, когда я работал в Комитете по безопасности Госдумы и специальным репортёром в одной столичной газете и занимался ни в коем случае не литературой, а обжигающей жизнью.
Я был на штурме «Норд-Оста», в женской колонии в Можайске, в цыганском посёлке, убивающем наркотой город Кимры на Волге. По криминальным заданиям я объехал полстраны, встречался с братками, с батями. Видел в одном отделении милиции ребят-школьников, которые впечатлились лентой «Бригада» и, надев кашемировые пальто, отправились играть в разбойников. СОБР покидал их в снег, и один из ребят пропищал из снега: «Только пальто не мните. Оно не моё, оно братово…»
Моя литературная журналистика – провокационна. Моя полоса «Свежая кровь» в «Ex Libris НГ» – это не филологические трепетные изыскания, а боль, слепящий свет и красные брызги. Помню, как на мою передовицу в этом издании, невинное эссе «Левый поворот летней дороги», набросились все андроиды из верхушки «Единой России», а М. Ходорковский ответил на неё специальным заявлением.
Бывают стихи в прозе, а ещё бывают стихи в публицистике. Это не только тексты в «Независимой». Это и «Шаргуновости» в газете «Завтра». В колонке с таким названием я вёл летопись своей борьбы – избиты мои товарищи, обыск моей квартиры, за мной гоняется по городу «наружка», я повёл колонну на прорыв в Воронеже, вот я захвачен в плен, а вот я обманул погоню и так далее. Наконец, когда радикализм как тактика влияния на общество перестал быть столь актуален, я взялся за «психоделическую аналитику», синтез импрессионизма и чеканных формул, интуиции и выкладок, таковы, в частности, публикации в «Русском журнале».
– Работа в «Ex Libris НГ», в «Русском журнале» – только бабки? Или интересно?
– Это не бабки. Бабки за это платят смешные. Мои гонорары до сих пор пылятся в РЖ. Конечно, я пишу по собственному неукротимому желанию. А также подчиняясь долгу. Надо строить свою жизнь. Если можешь одновременно качественно писать литературу, журналистику, быть качественным оратором, вдобавок быть аппаратчиком – вперёд! В такой атаке публицистика становится частью многостороннего бытия.
– На кого ориентируешься в современной литературе? Есть столпы? Вообще жива ли классическая русская литература? А западная?
– Столпы – это воск. Есть подрастающие столпы – мягкие, тёплые, молодой воск. Есть твердеющие. Есть холодные и затвердевшие, свою задачу выполнившие, поэтому тут назову имя – Валентин Распутин. Современная западная литература мне неинтересна, неблизка. Из западной литературы я недавно прочёл роман «Милые кости». Автор – женщина, Элис Сиболд. Скоро этот роман экранизирует Питер Джексон, снискав любовь миллионов зрителей. Неплохая такая сентиментальная вещь, пронизанная насквозь протестантской этикой и набитая до отказа западными плюшевыми страхами. Повествование от лица девочки, которую убил маньяк. В целом занимательно. Лучшее из того, что читал в этом году.
– Кого из живых классиков уважаешь?
– Уважаю Юрия Мамлеева, что ни говори – классик. Хотел бы пообщаться с Александром Солженицыным. Из мёртвых хотел бы выпить пива с Юрием Олешей.
– Твои романы должны что – радовать, огорчать, заставлять думать?
– Не знаю. Они должны удивлять тем, что автор сказал то, казалось бы, простое, что читатель чувствовал, но сделал это автор совершенно оригинально.
– Что первично в творчестве? Донести мысль? Или сделать сюжет?
– Интересно и то, и другое. Интересно написать жёстко скомпонованную, сюжетную книгу, например, детектив. Притом тонким русским языком. Интересен и заплыв на просторы смысла, когда сюжет маячит лишь, как кромка берега. По-своему удачно совмещал мысли и сюжеты Достоевский.
– Какой бы свой роман ты хотел экранизировать?
– Режиссёр Александр Велединский (он снял знаменитые «Русское» и «Живой») собирался экранизировать книгу «Ура!». Он даже показывал мне сценарные наброски к фильму под названием «Ура!». Очень китчево и классно. Вот «Ура!» бы и надо экранизировать.
– Серёжа, ты один из самых модных молодых писателей. Конкурентами кого-то воспринимаешь? Или каждый делает своё дело? Вот поимённо: Быков, Гуцко, Новиков, Иванов, Сенчин – никого не забыл? О женщинах будем говорить? Анечка Козлова, Орлова, Рубанова?
– Конкуренты – не те, кто работает с близкими темами и жанрами, не Быков и Прилепин, которые публицистичны, социально отзывчивы и у которых тоже сто рук и сто работ. Для меня конкуренты те, кто умеет как-то так, как я не хочу, или не умею, или времени не имею научиться. Поэтому я с завистью наблюдаю нежно-брутальные, как скандинавский натюрморт, книги Новикова и кинематографичную, похожую на игру в небе яркого солнца и хмурых туч, прозу Иванова. Оба – настоящие и оба открыто аполитичны. Я завидую им, потому что они – другие.
А девушки – мне не соперницы. Я не верю в сильных полноценных писательниц-женщин. Зато женская физиология, женская природа гламурна по определению. Даже крестьянка гламурна, жаждет бирюлек, цацек, греть пузо. Все женщины ищут потребительской благости. Значит, пишущая женщина может сейчас быть ко времени.
– А с Аней не пробовали писать вместе?
– Нет. Мы разные.
– А как вы вообще с ней живёте – она же тоже писатель? «Иди ты яичницу жарь, у меня вдохновение»? Есть такое? Как работаете? Каждый в своём углу? Готовый текст покажешь, а жена разругает в прах – обидишься?
– Свою последнюю книгу Аня написала, качая ногой коляску с новорождённым Ванечкой. Потом прочла её мне из тетрадки. Аня меня всегда критиковала, читать ей вслух – для меня всегда стресс, она такая ядовитая. Поэтому я, наверное, и стал больше сочинять статьи, их читать вслух не так ранит. Женитьба сильно подорвала меня именно как писателя, самобытного и свободного, зато выковала как политика, функциональную машину.
– Ты писатель, прости, социальный. Не «остросоциальный», хотя и такой порой, но социальный, и политический часто, и вообще – из нашего реального времени. Политические взгляды менялись по мере написания новых книг? Может быть, сами книги, как ни странно, влияли на взгляды?
– Сплошь и рядом политические взгляды – это торговые наклейки. Жизнь не стоит на месте. Какие-то метаморфозы в политических формулировках не просто нормальны, а свидетельствуют о том, что ты живой человек, не кукла, которая при нажатии пищит: «Ле-ва-ки» или «Пра-вый марш». Главное для реального политика – искать лучшее для своей страны, для соотечественников и мыслить стратегически. В этом плане я – ситуационист. Уверен, что политику сейчас зря хоронят, 90-е и впрямь остаются в прошлом, но политическая явь, в которой будет столкновение смыслов, народится вот-вот. Будет жарко и ярко!
Перемены случатся скорее, чем многие ожидают. Как говорит секретарь политбюро «Справедливой России» Николай Левичев, «те, кто думает, что ничего не изменится и мода на бесцветность и безликость сохранится, ошибаются». Я верю в ту Россию, в которую я верю, – страну идей.
Да, я всё время спорю внутренне с собой. Тот, кто не переживает идеи, события, людей внутри себя, не имеет права всерьёз рассуждать о социальной реальности. На самом деле, я всегда был последователен в главном – в ценностях, в чувствах, в эстетике. Говоря шире – о своём мировоззрении, хочу заметить: идеология растёт из стиля, образ идёт дальше, чем конкретный тезис. Я всегда отстаивал творчество как великое начало и всегда был за свободу в постижении мира, за свободу праздника и свободу отчаяния. И всегда был русским человеком, как бы это ни было скучно, отвратительно или модно.
– Какие газеты, журналы, сайты читаешь и почитаешь? И с каким чувством?
– Журналистика полуживая сейчас. В этом есть справедливость возмездия. Ведь, по слову Цветаевой, «Уж лучше на погост – Чем в гнойный лазарет Чесателей корост, Читателей газет!». Сегодняшняя тенденция такова: если, написав статью, дашь ссылку у себя в ЖЖ – тогда прочтут, а не дашь – не заметят. Читаю ЖЖ – там мысли и истории, но там же – слишком пёстро и густо, ЖЖ вымывает твоё «я» и заполняет тебя чужим беснованием, вообще ЖЖ – это сказка об утраченном времени, бесконечная сказка, ворующая время.
Воистину чесатели корост. Читаю интернет-ресурсы – novopol.ru, apn.ru, russ.ru, globalrus.ru, nazlobu.ru, stringer.ru. С удовольствием прорекламирую сайт spravedlivo.ru и сайт своего движения «УРА!» – sr-info.ru. Читаю «Коммерсантъ», газеты скучнеют. Читаю «Новый мир» и «Знамя» – пристально стихи и критику. Ну вечный шик «Нового мира» – это обзор периодики от Андрея Василевского.
– А с каким чувством смотришь Первый канал и «Россию»?
– По специальности я международник-телевизионщик. Учился, как делать телевидение, под началом хищных чутких мастеров, одним из них был покойный Георгий Кузнецов. Есть у меня интерес к ящику. Но первая и вторая кнопки – безголосые концерты, хамская юморина. Смотрю полминуты. Развлекательная (во всех смыслах, подавляющая) часть двух каналов – бесконечная пивная пена. Пену щекастый продюсер дует в глаза зрителю. Новости едва ли не северокорейские. Если отстраниться от «честных правил» и взглянуть на всё с отмороженностью эстета, так и хочется воззвать: эй, ребята, если уж решили насиловать, то делайте это эротично! Я жду прорыва к качественной пропаганде. Пускай Невзоров вернётся на экран, дайте свою программу Проханову, преподнесите современное государство со смаком и размахом… Пока – отстой. Или – «ацтой».
– Надо ли политикам слушать писателей и журналистов? Памятуя о том, сколько бреда они произнесли и написали в последние 20 лет?
– Нужно. Писали не такой уж бред. Серьёзнее слушали бы писателей и журналистов – общество было бы осмысленнее и человечнее. Нужно реабилитировать понятие «интеллигенция» (это прежде всего состояние души, а не профессия и не происхождение). Интеллигент – то, к чему должен стремиться каждый гражданин. Добротолюбие, которое, как муравей сок, выделяет интеллигент, даже мизантроп, – вот национальная идея. Наш народ должен выйти из сонно-быдляческого состояния подданных сырьевого миража. Добро, братство, тяга к знаниям – рецепт выживания «русской цивилизации». О чём, собственно, на все лады и твердили всегда пишущие люди, будь они почвенники или западники.
– «Писателей надо пороть» по Розанову? Как писатель тебя спрашиваю. Надо нас пороть? Или забить на нас? Или любить нас при жизни и ставить большие памятники?
– Чехов ответил до Розанова. «Писатель должен быть нищим... Ах, как я благодарен судьбе, что был в молодости так беден!» И он же: «Писатель должен быть баснословно богат, так богат, чтобы он мог... купить себе весь Кавказ или Гималаи...» Пороть надо, надо преследовать, завязывать глаза под бой барабанов, при этом боготворить, тайно переписывать наши поэмы, сочинённые в острогах. Счастье писателя – это союз страданий и славы.
– Какие ощущения от посещения Нижнего Новгорода? И вообще от путешествия по стране?
– Всё время в движении я. Страна разная, огромная. Злоба, темнота, похоть. Нежность, наивность, сдержанность. Порядка нет. Воруют. На местах бандиты правят. А высшая власть пока не чешется. Нижний Новгород показался мне запущенным, почти по Руссо «близким к природе», к огородам и чернозёму. Уныло и тяжёло я поднимался на нижегородскую лестницу-холм, но побродил по городу, среди деревянных зданий, хмурых прохожих, побратался с тобой, Прилепиным, и твоей кожанкой. А когда спускался вниз, был закат, драгоценно мерцали какие-то колючки огородов, и я бежал, и река меркла и дула свежо, прощально, точно это последние мгновения лета, и было так хорошо, как только может быть на Волге!
* * *
Уходим в лес, задёрнув шторы.
Во мраке комнаты вдвоём.
О, как люблю я лисьи норы
В лукавом голосе твоём.
Наутро надобно проститься,
Ты провожаешь подлеца.
И рот твой – алая лисица,
Лесная тварь. Лиса лица.
Небо
В небе голуби белые.
Небо более белое,
Чем голубое.
Небо более голубое –
До боли.
Небо немо войною.
Небо больше военно,
Чем небо.
Только взрезано небо, как вены,
Весною.
Небо сизо у леса.
Небо более леса,
Чем небесно.
Небо более небесно –
До рези.
Небо течно у речки,
Небо более речки,
Чем небесно.
Небо более небесно –
До бездны.
Значит, весна воюет.
Небо более весенне,
Чем военно.
Небо более военно
Вечно.
В небе голуби белые.
Небо более белое,
Чем голубое.
Небо более голубое –
До боли.
* * *
Опаздываю я!
Срезая темноту!
Усмешку затая!
В густеющем поту!
Опаздывает день,
Опаздывает ночь.
Тупая дребедень
Решилась истолочь!
Опаздывает сон
На час, на два, на три.
Скачок, песок, газон –
Отходят корабли.
Отходят поезда,
Шатается вокзал,
И я бегу туда,
Куда я опоздал.
* * *
Милая, будем слушать теперь,
слушать, как ходит время,
как где-то скрипнет от ветра дверь,
как лёгкий след оставляет зверь
и зреет травинки семя
слушать земли задыханья и стон,
слышать, как падают птицы.
ветер повеет со всех сторон.
вижу в глазах твоих каждый сон,
который тебе приснится
руки твои, как ручьи с холма,
стекают к тебе на колени,
в глазах твоих бродит лесная тьма,
в глазах твоих бродят, сводя с ума,
волки. лисы. олени.
Август
упали яблоки рядом с крыльцом
искать их грязно во мгле сырой
найду их буду тогда молодцом
буду тогда молодой герой
и я и старый сосед мой Санька
яблоки любим а яблок тьма
грызём и чудится мы на санках
по горке катимся – и зима
Труд
С меня, звеня, будильник-птица
Вновь склёвывает просо сна.
Вновь пар морозный заструится,
Кровоточит моя десна.
Встаю на звон. Встаёт жена. Отвага
В ней горяча.
Вот улица. И грустная коряга
Соседского плеча.
И так плывём на дымный свой завод
Рабочим мы, морозным самым
классом.
А сердца цвет расплещется вот-вот...
И я на снег отплёвываюсь красным.