«Давид Кугультинов! Я произношу это имя вслух, и передо мной встаёт как бы высеченное из диабаза ветрами времени его лицо с узким прорезом глаз, привыкших смотреть сквозь ветер и поднимаемую им дорожную пыль на восходящее солнце. Его лицо – это лицо его народа, проделавшего неисчислимый веками путь» – так писал о Давиде Кугультинове замечательный русский поэт Михаил Дудин.
Однажды московские писатели расспрашивали Кугультинова – как он живёт в степной Элисте?
– Вы могли бы жить в Москве, – бросил кто-то.
– Нет, без степи я не могу, – решительно отвечал Кугультинов. – Это невозможно.
И действительно, невозможно, ибо в степи исток его жизни и поэзии. Степь сообщала ему силу, благодаря которой поэзия Кугультинова, как это не раз отмечалось в периодике, стала достоянием огромного содружества народов бывшего Советского Союза, ведь современное государство прежде всего культурная общность народов.
Давид Кугультинов родился 13 марта 1922 года в хотоне Абганер-Гаханкины Большедербетовского улуса в семье сельского учителя. Через много лет, в пору оттепели, когда была восстановлена автономия Калмыкии, он посетил родной хотон. Село за эти годы передвинулось на несколько километров влево. Дядя Андрэ показал ему обросшую травой насыпь – след их дома. И здесь поэт увидел змею, быстро схватил валявшийся под ногами обломок черепицы и замахнулся, но кинуть не успел – дядя торопливо отвёл его руку, пояснив, что это хорошая примета, когда могучая гадюка стережёт место твоего рождения, охраняя твоё счастье.
«Вы знаете, какое у меня счастье, – с усмешкой ответил я ему», – вспоминал поэт.
«Знаю, знаю, – сказал Андрэ. – Ты воевал за правду, был на остриях миллионов крепких пик, горел в огне войны – и видишь, остался жив. Разве это не есть счастье? Сколько мужей – не хуже тебя – погибло. Старики говорят: «Пусть лучше жизнь умрёт, чем имя». Разве сохранить свою честь, пройдя через трудные испытания, не есть счастье?»
Счастливо начиналась его жизнь. «Много лет назад, ещё до войны, – вспоминал поэт Семён Липкин, – Баатр Басангов, один из основоположников советской калмыцкой литературы, человек ума едкого, острого, не склонный к похвалам, познакомил меня в Элисте с совсем юным начинающим стихотворцем, сказав: «Дава – надежда нашей литературы». Надежда литературы выглядела широколицым мальчиком с не по-калмыцки большими глазами, очень чисто и очень бедно одетым».
Поэтический талант Кугультинова был настолько очевиден, что в члены Союза писателей его приняли до выхода книги. 10 мая 1940 года в «Литературной газете» была опубликована следующая заметка: «На заседании Союза писателей Калмыкии были обсуждены цикл стихотворений и отрывки из поэмы молодого поэта, студента Калмыцкого педагогического института Давы Кугультинова.
Дава Кугультинов пишет с 1934 года, но стал печататься лишь в 1939 году. Им написано более 30 стихотворений. Сейчас он работает одновременно над двумя поэмами.
Выступавшие товарищи отметили несомненный рост поэта и его значительную поэтическую культуру. Наряду с этим были отмечены отдельные недостатки, в частности образов поэмы.
На этом же заседании после обсуждения стихов Д. Кугультинов был единогласно принят в члены ССП Калмыкии».
В сентябре 1940 года в Элисту на праздник эпоса «Джангар» приехали Александр Фадеев, Пётр Павленко, Илья Сельвинский, Вера Инбер, Микола Бажан, Максим Танк и многие другие гости. «Личное знакомство и беседы с выдающимися писателями, – вспоминал позже Кугультинов, – оставили неизгладимое впечатление на всю жизнь. За несколько дней праздника я, кажется, стал старше».
В те дни Александр Квятковский так писал в «ЛГ» о его творчестве: «Очень свежо поэтическое мироощущение и ясен, уверен язык в стихах многообещающего молодого поэта Давы Кугультинова. В его своеобразных стихах чувствуется глубокая любовь к народной поэзии (например, стихотворение «Джангарчи») и своему краю. Поэт любит новую жизнь, свой народ и свой прекрасный город, столицу Калмыкии, которая стоит среди приволжских степей как символ новой, уже оседлой культуры бывших кочевников...»
Молодой автор входил в литературу в годы, когда из жизни и творчества были безжалостно вырваны – арестованы и репрессированы – ведущие калмыцкие писатели Антон Амур-Санан, Санджи Каляев, Xасыр Сян-Белгин, Константин Эрендженов, Гаря Даван. Можно понять надежды немногочисленной тогда национальной интеллигенции, видевшей в юном Давиде будущее литературы. Кугультинов не только оправдал эти ожидания, но и повторил судьбу своих старших товарищей, пройдя ад советских лагерей.
Война, ссылка, лагеря
В октябре 1940 года Кировским РВК г. Астрахани Кугультинов был призван на срочную службу и определён в 185-й полк 17-й армии Забайкальского военного округа. Война застала его в Монголии, где советские части противостояли соединениям Квантунской армии. Он написал письмо секретарю ЦК ВКП(б), начальнику Главного политуправления Красной армии А.С. Щербакову с просьбой направить его на действующий фронт. Воевал в составе 252-й Краснознамённой Харьковской стрелковой дивизии. Был офицером-политработником, сотрудником дивизионной газеты.
Победу Кугультинов встретил в тюремной камере.
Из-за стихов,
по их живому следу,
Ко мне ворвался ветер ледяной,
И праздник мой,
желанную Победу,
Я встретил за тюремною стеной.
В тот день весенний,
счастье возвещавший
Деревьям,
птицам,
людям…
всей стране, –
Я, Родину, как сердце, защищавший,
Отчаясь, грыз решётку на окне…
Не слышал,
что кричат мне снизу грубо,
Не замечал я,
что крошатся зубы,
Что штукатурка сыплется…
Пока
(Ещё не в голову, ещё без злобы)
Стреляли в стену часовые,
чтобы
Поглубже в камеру загнать «зэка»…
В связи с выселением калмыцкого народа и ликвидацией Калмыцкой АССР Кугультинов, как и тысячи других калмыков-фронтовиков, по национальной принадлежности был отозван из действующей армии. 19 мая 1944 года был уволен в запас. Он оказался в Алтайском крае. Выселение народа, упразднение республики, тяжкое, унизительное существование земляков, раздетых, сирых, ютящихся в заброшенных бараках, иногда в сараях, коровниках, произвели на него удручающее впечатление. Он пытался найти выход из этой ситуации. Написал письмо Сталину о несправедливости, учинённой над калмыцким народом. На различных встречах открыто говорил о своих тревогах и надеждах. Бдительный осведомитель сообщил соответствующим органам о настроении и действиях Кугультинова. При аресте и последующем обыске нашли стихи, в которых он делился переживаниями и раздумьями о трагедии, постигшей народ. Затем – этапы и лагеря ГУЛАГа, где он мёрз в заполярных шахтах, на стройках Норильска, где «только в снах цветных скользило мимо то, что когда-то наполняло стих…».
«Никогда не изгладятся из памяти суровые, долгие годы заключения, когда я слышал калмыцкую речь лишь во сне, – вспоминал позже поэт, – пробуждение было горьким. Наяву слышал лишь бесконечное завывание пурги, которая холодным белым пламенем подавляла тёплую мечту о родине…»
В 1959 году на книге «Бамба и красавица Булгун» Кугультинов сделал такую надпись Николаю Казиковичу Санджиеву, бывшему сокамернику по Барнаульской тюрьме: «В этих сказках торжествует Правда. Правда, о которой мы когда-то мечтали с тобой, в которую верили всей душой и выжили этой святой верой. Правда всегда торжествует. И в жизни, и в сказке. В память тех далёких страшных дней, когда жили мы только мечтой».
Да, правда всегда торжествует, но как и чем измерить её цену? Михаил Дудин написал стихотворение «Давид Кугультинов в Норильске». Приведу несколько строк:
Ты строил этот город, Давид,
Нелепой обидой мучась,
В душе твоей до сих пор горит
Изгоя тупая участь.
В душе твоей эта боль жива
И не уходит по дозам.
И пахнут кровью твои слова,
Прихваченные морозом.
Бежит слеза, по щеке скользя,
Ползёт по открытым ранам.
И этих обид оплатить нельзя
Золотом и ураном.
Признание и награды
В 1958 году в Москве Кугультинов выпустил сборник «Глазами сердца». Добрым словом на страницах «ЛГ» книгу напутствовал Михаил Светлов:
«Книгу перевели двенадцать хороших переводчиков, а книга между тем цельная. Почему же так получилось? Потому что двенадцать различных индивидуальностей не заслонили резкой индивидуальности автора. О чём бы он ни писал – о военных ли годах, о мирном ли времени, глаза художника не отрываются от передаваемого, и читатель глубоко верит ему. И даже когда Кугультинов пишет в так называемой восточной манере, где легко сбиться на средневековый трафарет, он и здесь не теряет своей свежести».
В те годы Кугультинов работал неутомимо – пережитое и жизнь, повернувшаяся к нему во всём блеске, требовали немедленного воплощения в слове.
И здесь он вновь встретил верную руку Семёна Липкина. Преданный поэзии и товариществу Липкин был не только первым литератором, который сказал о творчестве Кугультинова как о состоявшемся национальном художественном явлении, но и с редчайшим знанием и проникновением показал это в статье, опубликованной в 1961 году в газете «Литература и жизнь». Он назвал Кугультинова художником народной души и далее писал о нём так: «Он принадлежит к тем счастливцам, которых, хотя они ещё далеки от старости, признал родной народ, и мало того – признали своим лидером поэты, а мы знаем, что такое второстепенное по своей сути признание нередко бывает более редким, чем первое, главное признание».
Зимой 1963 года я, школьник младших классов, читал отцу и его друзьям, собравшимся вечером в нашем доме, только что напечатанное в газете «Хальмг үнн» стихотворение Кугультинова «От правды я не отрекался». Иногда мне кажется, что я и сейчас ощущаю то горькое молчание, наступившее после моего чтения. Об этом стихотворении не раз писали литературные критики, отмечая искренность и мужество поэта.
В 1967 году в Москве состоялась Неделя калмыцкой литературы. В дискуссиях, развернувшихся при обсуждении произведений калмыцких авторов, приняли участие много именитых московских писателей. Творчество Кугультинова получило самые высокие отклики. Ярослав Смеляков сказал, что Кугультинов может стоять рядом со знаменитыми поэтами не опуская ресниц.
В том же году Кугультинову за сборник «Я твой ровесник» была присуждена Государственная премия России. Сердцевину книги составляла поэма «Сар-Герел», в написании которой поэт использовал мотивы калмыцких сказок.
Однажды Солнце увидело в степи красавицу Герел и полюбило её. Так светило говорило о своей любви:
О Герел!.. Я знал тебя, когда
Не было тебя ещё на свете!
Сквозь века я образ твой узрел
И за тысячу тысячелетий
В ожидании тебя призрел
Всё живое на твоей планете!
Для тебя узорами соцветий
Изукрасил я земной предел...
На крылах любви перелетел
Леденящие пространства эти,
Для тебя одной, моя Герел!
Что молчишь, краса моя земная?..
Я – огонь – сгораю от любви!..
Девушка во имя своей земной любви отказала ему. И тогда Солнце, оскорблённое отказом, ввергло землю в непроглядную тьму и стужу, потребовав, чтобы Герел взошла к нему на небо. Вещий старец Цецен принял сторону Герел и её возлюбленного Церена:
Верьте мне, народом нам не быть,
Если мы не сделаем попытки
И любовь, и правду защитить.
Семь дней продолжалось испытание. И чтобы спасти людей от гибели, Герел решилась взойти на небо, но осталась верной своему любимому, превратившись в Луну.
«Здесь всё прекрасно: и космический монолог Солнца, полный страстной поэзии, и мудрые слова старого калмыка о защите правды, которая делает народ народом», – писал поэт Василий Фёдоров.
«Поэзия, как синтез духовной жизни народа, – продолжал он, – не может родиться на пустом месте. Рождение настоящего поэта предполагает наличие поэтической культуры во всех её формах, как письменной, так и устной. Но всё это должно пасть на душу, заново прорасти и развиться, как это случилось в судьбе Расула Гамзатова, Мустая Карима, достигших высокого мастерства и оригинальности. В этот первый ряд по праву встали Давид Кугультинов и Кайсын Кулиев».
Общность поэтической и человеческой судеб названных поэтов и их дружба были так наглядны, что Ярослав Смеляков посвятил им стихотворение, озаглавив «Четырём друзьям»:
Вы из аймаков и аулов,
вас всех в поэзию ввели
ущелья ваши, ваши степи,
смешенье камня и земли.
Они вручали вам с охотой,
поверив в вашу правоту,
и вашей лирики высоты,
и ваших мыслей широту.
Сквозь писк идиллий и элегий
я слышу ваши голоса.
Для поэтической телеги
нужны четыре колеса.
Об этом же было и опубликованное несколькими годами позже стихотворение Петруся Бровки:
Шуршит ковыль, рокочет море
Или шумит мой хвойный край.
Я слышу вас в едином хоре,
Расул, Кайсын, Давид, Мустай.
Мне ваши строки, в том клянусь я,
Как песни отчие нужны.
Вы и для нашей Беларуси
Единокровные сыны.
В первой половине семидесятых годов у Кугультинова вышли книги «Возраст» и «Зов апреля», получившие широкий резонанс у читательской и литературной общественности. Мой университетский товарищ, съездив тогда в Ленинград, рассказывал, что в студенческой среде многие говорят и цитируют начальные строфы необыкновенной по своей эпической сути поэмы Кугультинова «Бунт разума», поэмы не столько о нависшей над человечеством атомной угрозе, сколько о трагичности самой жизни.
Герой поэмы Адам Крейзи, врач, потрясённый жестокостью современного мира, лишается рассудка и обретает дар ясновидения. «Безумие Крейзи по силе выразительности и масштабности напоминает безумие короля Лира, который, по известному определению Гегеля, в своём безумии стал всё понимать», – писал белорусский поэт Аркадий Кулешов.
Михаил Дудин назвал поэму «явлением примечательным не только в калмыцкой и даже не только в советской литературе». Ему вторил Чингиз Айтматов: «Зрелый большой художник предстаёт перед нами со всей великой болью и великой надеждой. «Бунт разума» – произведение высокого и сложного построения, заключающее в себе многослойное, раскованное, широкое течение мысли и образов».
«Ты выросла в колыбели, в которой качались чаянья и горечи, слава и боль веков, качалась вся судьба калмыков, – вдохновенно обращаясь к поэзии Кугультинова, писал Мустай Карим. – Тебя ласкали и обжигали ветра всех четырёх сторон света, тебя поили влагой и теплом все четыре времени года, в тебя вливались мелодии Запада и Востока, поэтому ты не робко выходишь в другие пределы, дальние просторы, живёшь и звучишь в иных наречиях. Твой голос я слышу только через русскую речь и так постигаю твою душу. Русский язык, этот великий толмач мыслей и страстей народов, сделал тебя, Поэзия Кугультинова, достоянием всей страны».
В 1976 году за книгу «Зов апреля» Кугультинов был удостоен Государственной премии СССР.
С далёких пушкинских времён
Современники нередко воспринимали Кугультинова как калмыцкого поэта, судьбу которого так пророчески предсказал Пушкин. «Его поэзия, принятая во всех уголках Советского Союза, – живое подтверждение исполнившегося пушкинского пророчества, – писал Лев Озеров. – Он один из учеников и по праву, завещанному самим поэтом, один из его наследников».
Михаил Дудин стихотворение, посвящённое Кугультинову, начал именно с этой связи:
С далёких пушкинских времён
Я навсегда в тебя влюблён
И в солнца жёлтый ореол,
Где выше облака орёл
За плавным кругом чертит круг.
Что в мире выше слова «друг»?
Друг – это значит: отведу
Тебе грозящую беду,
А хлеб и воду, соль и стих
Делю по-братски на двоих –
Тебе глоток и мне глоток.
Скажем прямо: дружба Кугультинова с известными поэтами и прозаиками своим светом озаряла в те годы жизнь нашего народа и каждого из нас. Помню радость, охватившую меня, когда я взял в руки книгу Чингиза Айтматова, озаглавленную строкой из стихотворения Кугультинова.
Отдельно нужно сказать о Кайсыне Кулиеве, беда и печаль народа которого едина с нашей. Его посвящённое Кугультинову стихотворение стало для нас, калмыков, как бы ниспосланным свыше голосом справедливости. До реабилитации репрессированных народов было ещё два десятилетия:
Какого цвета темень без просвета,
Как воет вихрь, ломая дерева,
На вкус беда людская какова –
Кто-кто, а мы с тобою знаем это.
Мы знаем, что такое ветер бедствий,
Когда он воет, бьёт нещадно в грудь,
И нет огня, нет крова, чтоб согреться,
И лишь надежда указует путь…
В 2003 году президент России Владимир Путин принял Расула Гамзатова, предварительно сообщив, что будет рад и его друзьям. Гамзатов, верный заветам дружбы, пригласил с собой Нану Брегвадзе, Давида Кугультинова и Даниила Гранина.
Взоры людей притягивала не только поэзия, но и крупная, неординарная личность самого Кугультинова, обладавшего редким даром – увлекать слушателей своими размышлениями.
В Казахстане мне рассказывали, что на одном из Дней советской литературы, где выступали многие тюркоязычные авторы, утверждавшие, что хозяевам они братья по языку, Кугультинов сказал: а я – брат по крови! – и сорвал гром аплодисментов.
В 1978 году в Киргизии отмечали пятидесятилетие Чингиза Айтматова. Кайсын Кулиев подарил юбиляру богатый кавказский кинжал. Вслед за ним слово предоставили Кугультинову. Зал ждал – каков будет подарок. Кугультинов начал с того, что мир знает двух Чингизов – Чингисхана и Чингиза Айтматова, писателя, гуманиста. И если у него была бы возможность, он доверил бы Айтматову не то что холодное, а всё атомное оружие мира, не было бы рук надёжнее.
В 1980 году в Баку проходил грандиозный интернациональный форум литературы соцстран. В прениях Кугультинову предоставили слово самым последним. Он говорил о Пушкине, который, по его словам, не пренебрегал любовью малых народов, чтобы заслужить внимание больших. И сказал, что если на этом форуме председательствовал бы Пушкин, то он ему, калмыку, предоставил бы слово в самом начале, ну, может, в середине обсуждения, но никогда в конце.
Огромное впечатление произвела речь Кугультинова на сессии Верховного Совета СССР при обсуждении Декларации о признании незаконными и преступными репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению. Я слушал его, и мне казалось, что вся нежность, перенесённые страдания и мужество поэта сошлись в этой речи. Его устами в тот вечер говорил народ.
В те годы слова Кугультинова ждали как весть и надежду, он был гордостью народа, нашим поистине чрезвычайным и полномочным послом на поэтическом празднике человечества. Так воспринимали его в Советском Союзе и за его пределами, так воспринимали его и мы, калмыки. Имя Кугультинова открывало двери во многих учреждениях и странах. Так было.
Я пишу эти строки и ни на йоту не хочу изменять своим тогдашним чувствам. Допускаю, что у кого-то может быть и другое мнение. Но, как сказал Мустай Карим, кого природа наделяет силой, того она не лишает человеческих слабостей. Лишь немощные во всём одинаковы.
Кугультинов сам определил главное в своей жизни:
Ушла зима. Достигнув торжества,
Весна опять земле явила милость,
И степь, тучнея, травами покрылась,
Она жива! По-прежнему жива!
А травы слиты с яркой синевой.
И я вдыхаю дня великолепье.
Моя душа легко парит над степью.
Я здесь рождён. Я здесь навеки свой.
И мнится мне: как небо, как трава,
Судьбою приобщён к земному чуду,
Всегда во всём существовать я буду.
Была бы только степь моя жива.
Была бы только степь моя жива!