Виктор ПАСКОВ (1949–2009)
Было начало лета, которое в Берлине наступает через несколько часов после зимы и неизменно влечёт за собой неразбериху, хаос и депрессию. Я сидел за столом и мучительно пытался произвести на свет хоть что-нибудь: будь то мысль, сравнение, сентенция…
Не получалось.
В дверь позвонили. Это был Атанас. Философ Атанас, много лет женатый на д-ре Ульрике из клиники для душевнобольных в некогда Западном Берлине.
Он вошёл, волоча за собой стул, как будто это был не стул, а старый, внезапно заупрямившийся пёс.
– Я украл его из кафе «Эйнштейн», – заявил он, водрузил стул посреди комнаты, сел на диван и закурил.
Я молча разглядывал стул. Боже мой, так ведь он не шутил. Стул и правда был украден. Вне всяких сомнений, из «Эйнштейна». М´астерская работа. По всей вероятности, начало прошлого века. Простой, элегантный, благородный тёмный лак на завитках спинки, тонкие, выгнутые назад ножки и потрескавшееся кожаное сиденье. Стул для размышлений и отдыха. Стул для возвышенной умственной деятельности. Стул для самоубийства, совершённого револьвером с перламутровой ручкой, когда за окном льёт дождь и падают листья.
– Как это произошло?
– Я всю ночь не могу заснуть, – пожаловался он. – Кручусь-верчусь, всё чешется, в голову всякие мысли лезут. Ты же знаешь, как это противно…
– Если можно, без лирических отступлений,– попросил я. – Обратимся к фактам. Ты украл стул, и сейчас я становлюсь заложником этого стула.
– Ты не заложник, – возразил он. – Заложник – это сообщник. А сообщник мне не нужен. На этот раз не нужен.
Вечерние тени медленно устраивались в углах комнаты. Со стороны Александер-платц доносилась индийская музыка. Неоновая реклама «Форум-отеля» то загоралась, то гасла, отбрасывая красноватые блики на стёкла его очков.
– К одиннадцати утра я пошёл в «Эйнштейн» выпить кофе, – начал Атанас. – Я надеялся, что там мне удастся повстречать хоть одного умного человека, с которым можно будет пофилософствовать о жизни. Человек иногда испытывает острую необходимость в таком собеседнике, с которым…
– Красивый стул, – прервал я его.
– Да. Он напоминает мне Вену. Я же тебе рассказывал? В шестьдесят восьмом я уехал в Вену жениться на Ханне. Мне было двадцать, весь мой тогдашний скарб – пальто, зубная щётка и…
– А как это связано со стулом?
– Откуда мне знать? Он мне напоминает о ней. У них есть что-то общее. Честно говоря, мне не хотелось жениться на Ханне. Ты когда-нибудь думал о роли чужой воли в жизни человека? Нет? А я вот много об этом думаю, особенно зимними вечерами, когда… что? Что, скажешь, и это лирика?
– Если это и лирика, – ответил я осторожно, – то довольно паршивая. Если же это жизнь – и того хуже.
– Видишь, какой я умный? Я хочу сказать, Ханне хотелось замуж. Через два года ей надоело, и она меня выгнала. И я ушёл с зубной щёткой, но без пальто. Всё лето я кормил голубей на Рингштрассе и играл в шахматы на деньги. Тогда и появилась Дорис.
– Тогда ты выиграл у неё со счётом восемь: ноль. Потом, если мне не изменяет память, ты пригласил её в кафе «Захер», где и истратил весь свой дневной выигрыш.
– Так и было. Потом я получил от неё открытку из Вестфалии со стихотворением Гейне. А в сентябре она решила, что нам надо пожениться.
– Зачем ты согласился?
– Близилась зима, а пальто осталось у Ханны. Человек постоянно совершает поступки, которые ему даже во сне не снились. Иногда достаточно кому-то хлопнуть тебя по плечу и сказать «сделай вот это и это», и ты уже готов. Десять лет спустя Дорис решила, что нам надо развестись. Ты знаешь, где это произошло?
Я знал. На острове Барбадос. У Атанаса не было никакого желания ехать на Барбадос, где, судя по его же рассказам, его жена целыми днями читала книжки, пока он собирал камешки на пляже, недоумевая, чья зловещая воля занесла его сюда, где ничто не способно тронуть его душу: ни пальмы, ни океан, ни камешки, ни Дорис… Через неделю она собрала чемоданы, и – баста! А он, казалось бы, только начал к ней привыкать.
– Но самое кошмарное, что со мной когда-либо приключалось, – это Марион. – Атанас пнул стул, который закачался и мягко упал на пол. Потом он задумался, поднял его и снова водрузил по центру. – Она решила, что мы должны пожениться в Венеции. В ВЕНЕЦИИ! – Он надул щёки и с отвращением плюнул в окно в Шпрее. – Каналы, смрад, водяные крысы, венецианцы. Голуби, которые гадят прямо на свадебный костюм. Идиоты с фотоаппаратами.
Но и это ещё ничего по сравнению с Сиднеем. Я же тебе рассказывал? Сидней – город в двадцати шести часах лёту отсюда. Чтобы сэкономить, мы купили билеты от Белграда. Какой нормальный человек отправится в свадебное путешествие в Сидней из Белграда? Вместо трёхсот человек в самолёт набилось триста пятьдесят. В Дубае, где мы сели, чтобы подзаправиться дешёвым топливом, в «Джамбо» залили столько керосина, что он не хотел взлетать. Пришлось вылить половину резервуара в пустыню. «Я же тебе говорил», – обратился я к Марион, а она мне в ответ: «Что ты говорил? Кому ты это говорил? Что ты вообще можешь сказать?» Cвадебное путешествие, а она на меня орёт. В Сиднее обнаружилось, что мой багаж остался в Лондоне. Что у меня с собой нет даже зубной щётки. Рядом с аэропортом какой-то абориген продавал оружие дикарей. Марион купила мне копьё и бумеранг. Свадебный подарок.
– Зачем тебе копьё и бумеранг? – удивился я.
– А я знаю? Возможно, это был намёк на то, что я абориген. Очень смешно. Спустя неделю скитаний по Сиднею с копьём и бумерангом Марион так распсиховалась, что купила билет на самолёт до Белграда, с тех пор я её не видел. Мы развелись в моё отсутствие.
– Стул! – напомнил я строго.
– Стул, стул! – вышел он из себя. – Стул стоял рядом с лестницей в туалет, куда его поставил какой-то неврастеник, и вообще никому до него не было дела. Вокруг столько стульев, и у каждого своё место, а вот на этот никто не садится и никогда не сядет. Официанты проходят мимо, клиенты проходят мимо, писатели, газетчики, социал-демократы, министры, проходят зима и лето, чего только не происходит, а он всё на том же месте, неудачник. И чем он хуже других стульев? Вот сядь на него и скажи мне: чем он отличается? Уверен, что лет семьдесят назад на нём сидел сам Томас Манн.
– Ты поэтому его и украл?
– Ерунда! Совсем не поэтому, а просто так. Какой-то там стул целую вечность где-то пылится, вдруг появляется некий тип и крадёт его у всех на глазах. Просто так: встаёт, подходит к стулу, поднимает его медленно, очень медленно – почти брутально! – смотрит прямо в глаза официанту и ещё медленнее, прямо-таки торжественно, удаляется вместе со стулом. Моя свободная воля очнулась после десятилетней комы. Никто не сказал мне ни слова. Никто не вызвал полицию. Никто не закричал: клептоман! Я даже посидел на нём перед кафе минут десять. Мне казалось, они, того и гляди, заметят, что стула нет, станут волноваться, захотят его вернуть. Возможно, даже завяжется драка! Но он оказался никому не нужен. Абсолютная алиенация. Вот ты, хоть ты объясни мне, что не так с этим стулом?
– Чудесный стул! – неуверенно пробормотал я. – И что ты теперь собираешься с ним делать?
– А тебе он не нужен? – с надеждой в голосе спросил Атанас.
– Ни за что на свете!
– Видишь ли… Ну, я могу распилить его на мелкие кусочки и выкинуть в Шпрее.
– Не выйдет. Ты уже несёшь ответственность за этот стул.
– Ответственность? – вздрогнул он.
– Да. Перед Богом.
– Пока смерть не разлучит нас?
– Ты же сам говорил, что он удобный?
– Ну ладно, всего хорошего.
Он вздохнул, схватил стул за хрупкую спинку и потащил его за собой, как безропотную дворняжку. В дверях остановился, обернулся и умоляюще на меня посмотрел.
– Ответь мне честно… Не думаешь ли ты, что правильнее всего было бы…
– Нет! – ответил я жёстко. – Даже и не думай, что лучше застрелиться. Уже не получится. В присутствии такого стула нельзя.
– Раз ты так считаешь… – сокрушённо пробормотал он. – Всё же человек иногда испытывает необходимость в умном собеседнике, чтобы с ним вот так пофилософствовать о жизни…
Перевела