В передаче говорилось, что Николай I, Василий Жуковский, Владимир Одоевский и другие весьма авторитетные люди совершенно правомерно порицали Чаадаева за односторонность его взглядов, отрицающих историю России, её прошлое и будущее. А ведь история любого народа — многосторонняя и противоречивая. Правда, они познакомились лишь с первым философическим письмом, которое нельзя оценивать вне остальных, вкупе с которыми картина выглядит много сложнее. Важным обстоятельством написания писем, как следует из медицинских документов, было действительно имевшее место тяжёлое психическое состояние автора, связанное в том числе с его участием в войне, как бы сейчас сказали – пограничное состояние, когда вопросы жизни и смерти обостряются и выходят на первый план. К тому же герой войны 1812 года был склонен к эпатажу, даже некоторым гусарству и позёрству, дабы привлечь к себе внимание, в том числе, конечно, дам, которым были адресованы письма.
Также в передаче был развеян миф о пресловутых «гонениях» на Чаадаева. Объявление его сумасшедшим было весьма мягкой реакцией на буквально взорвавшие общественное мнение письма. Однако гонения заключались в том, что ему был объявлен запрет на публикации (писать и переписываться ему никто не запрещал), и он находился под наблюдением врача (однако мог гулять, ходить в гости и принимать гостей).
Но самое удивительное в передаче то, что, оказывается, «икона русского либерализма», «критик православия», «западник, отдававший предпочтение католицизму» в своих работах чем далее, тем более склонялся к идеям, основанным как раз на православном христианстве. Он писал, что, когда теряется Христос, в цивилизации начинают выступать те её стороны, которые он называл: «наглые притязания капитала», «беспокойные заботы, владевшие человеком», «враждебные друг другу интересы», «узкая партийность». Не правда ли, это в корне противоречит современным западным трендам? По мысли Чаадаева, православие аскетично и «чересчур духовно», т.е. не связано со сферой политики и социальной жизни. И если ранний Чаадаев усматривал в этом порок православия, отделивший Россию от истории, то зрелый, напротив, считал, что именно в области внутреннего духовного самосовершенствования только и возможно решение последних вопросов человечества.
У Чаадаева, которого почему-то любят сравнивать с критиканом и отрицателем Чацким, в отличие от грибоедовского героя была своя положительная программа. Основной пафос критики Чаадаева как раз и состоял в том, что в России нет собственной философской мысли («где наши мудрецы?»). Сравнение же с Онегиным более уместно, впрочем, только в биографическом плане. Как и пушкинский «второй Чадаев мой Онегин», Пётр Яковлевич после отставки нигде не служил, скучал, хандрил. В него тоже была влюблена чистая, как Татьяна, девушка, но он не ответил на её чувства, и она заболела и умерла. Это на Чаадаева произвело такое впечатление, что он завещал похоронить себя рядом с ней.
Чаадаев был христианский мыслитель-мистик, а не модный тогда прозападный рационалист, вроде Герцена или Чернышевского. Он писал, что «в чувстве гораздо больше разума, чем в разуме чувства». Как и русские философы Юркевич, Соловьёв, Вышеславцев, а также Достоевский, он разрабатывал так называемую философию сердца, согласно которой рациональный разум не может достигнуть тех высот, которые доступны сердечному разуму. А значит, никаким западником и либералом Чаадаев не был.
Спасибо «Наблюдателю».
Елена ЛОЩИНИНА, преподаватель истории