Валерий РОКОТОВ
«Апокалипсис» Мела Гибсона начинается фразой: «Великую цивилизацию невозможно разрушить извне, пока она не разрушит себя изнутри». Это и про нас – однозначно.
Валить всё на «проклятых буржуинов» не будем. Они бы ещё лет сто вели свою подрывную работу, если бы не наша переродившаяся элита – этот союз околовластных семей. Именно она стала бить по советскому обществу информационным оружием, которое выковал и любезно предоставил в её распоряжение Запад. И это не версия. Творцы «перемен» сами признались в том, что ломали хребет советской цивилизации, сумевшей собрать народы в поле надконфессиональной идеи.
Невиданное в истории информационное изнасилование породило руины: политические, экономические, социальные. Девяностые навсегда останутся в нашей памяти картиной колоссального народного бедствия и торжества поднявшейся со дна нечисти. Но ещё страшнее оказались руины психологические. Удары по культуре, закону и нормам жизни привели к тому, что люди отчаялись, опустили руки и замкнулись в себе.
Именно это от них и требовалось. Человек-атом способен лишь на одно – пассивно наблюдать за гибелью своей цивилизации. Он не защитит ни себя, ни своих детей, ни свою страну, ни свои символы веры. Даже если он заряжен энергией сопротивления, то направит её на разрушение – начнёт охаживать кривой и ненавистный политический строй протестной дубиной и лишь ускорит гибель цивилизации.
Чтобы энергия была направлена на созидание, он должен разобраться в том, что случилось вчера и происходит сегодня. Он должен понять, почему советскую цивилизацию уничтожили не бомбы, а болтовня? И куда сейчас летят «томагавки»?
Метафора – чистое и прекрасное средство. Поэтому ею и воспользуемся, воскресив в памяти светлый образ Чапаева.
Василий Иванович – натура искренняя, бесстрашная и… простая. Он – красный командир, крепко знавший одно – что воюет за народное дело. Вся эта сложность (политика, философия, метафизика) была ему не мила. Для этого существовали Ленин и его огромный сокрушительный мозг. Сам Чапаев Лениным становиться не собирался. Он считал, что его место в поле, где можно саблей дотянуться до врагов революции.
Чапаев не задумывался о том, что будет со страной после Ленина. Он верил, что всё в надёжных руках. Оно и было в надёжных, только с одной оговоркой. После Ленина пришёл человек сильный, масштабный, но сложности не приемлющий. Сталин двинул страну вперёд не по-ленински (с накалённой партийной дискуссией), а по-чапаевски (когда приказы не обсуждают). У него, конечно же, есть оправдание. Перед страной стояли задачи невиданные. Казалось, их невозможно решить, кроме как по-чапаевски. Впереди – война, и нужно за считаные годы создать индустрию и армию. Иначе просто не выжить.
В этом чапаевском броске к цели, когда только вперёд, без вопросов и разговоров, а болтунов и несогласных на Соловки или вообще под расстрел, было потрясающе много создано. Появились не только индустрия и армия. Появились наука и культура. Возникла абсолютно новая жизнь. Но в этой жизни не было одного – сложности. Коммунистическая философия окаменела, став навязчивой догмой. И в дальнейшем, после того как отгремели салюты, это сыграло со страной злую шутку. После Великой Победы уже можно было реформировать идеологию, развивать красную метафизику, абсолютно ничего не боясь. Социализму мало что угрожало. Но в этом направлении не было сделано ни единого шага.
Не сделали его и впоследствии. Даже наоборот: под шумок антисталинской истерии в идеологическую систему были встроены мещанские ценности. Коммунизм подвергся вульгаризации. Было объявлено, что цель партии – это «удовлетворение всё возрастающих потребностей советских людей». Получалось, что революцию свершили за кусок мяса, который с каждым годом должен становиться жирнее.
Сознание общества не развивалось никак. Оно было заперто в узких рамках окостеневшей идеологии, не находя ответов даже на вопросы элементарные. В знаменитом «Коммунисте», вышедшем в 1957 году, герой врывается среди ночи к парторгу и говорит о своей беде. Он влюбился в замужнюю женщину! «Как это – вяжется с коммунизмом или нет?!» «В марксистской теории на это ответа, брат, нет», – слышит он и восклицает в отчаянии: «Что это за теория, если в ней про это ничего не сказано!» Парторг совершенно ошеломлён. В его погасших глазах написано: «Ну, что тебе сказать, друг! «Капитал» – это тебе не Тора».
От партии ждали не только ответов, относящихся к области чувств. От неё ждали ответов на вопросы глубокие. А она молчала или повторяла мёртвые лозунги.
С годами усложнялась техника, а сознание топталось на месте. Советский человек трансцендентально не рос. Ему давали лучшее в мире образование, но держали в суровых идеологических рамках. Он строил космическую станцию, смотрел в мощные телескопы, мечтал разыскать и обнять инопланетянина, а прорываться к философским вершинам не мог. За его речью и направлением мысли следили компетентные органы. Именно поэтому по большому счёту СССР и погиб. Советский человек, влюблённый в науку и технику, прекрасно физически сложенный, чистый сердцем и защищённый ядерным щитом от врагов, оказался безоружен в новой, странной войне. Его сознание взорвали информационные «томагавки», запущенные как из-за рубежа, так и со страниц советской печати.
Элита, осознавшая себя правящим классом, уничтожила советское общество, распылив его в атомы. Она ударила по обществу информационным оружием, оболгав прошлое и разрушив все нормы и культы. Это и обеспечило ей господство.
Сегодня она сохраняет его уже по-иному. Элита понимает, что зашла далеко. Беспощадные удары по обществу породили протестные настроения и мощную ностальгию по СССР. Народ ухватился за старые песни, книги и фильмы. Он затосковал по утраченному закону, гуманизму и государственному величию. В наши дни любая атака на прошлое вызывает волну раздражения. «Вы двадцать лет у власти, и ничего не построили, кроме особняков!» «Только и можете вывозить энергоресурсы и присваивать прибыль!» По всему выходит, что в качестве достижения элите предъявить нечего вообще. Нет на руках идеологических козырей.
Вместо свободы слова – отдушина в виде фейсбука и нескольких изданий, романтически влюблённых в страну. Всё остальное информационное пространство – под контролем власти и олигархии, которые пребывают в сложных отношениях: грызутся по поводу дележа бюджета и собственности, но едины в желании сохранить установившиеся порядки.
В этих реалиях между элитой и страной ширится пропасть, в которую кто-то обязательно упадёт. Элите это не улыбается, и она принимает меры, защищая себя. Меняться она не думает. Она хочет продолжать в том же духе: сосать кровь и балдеть, впадая в гедонистическое безумие. А поэтому бьёт по обществу информационными «томагавками».
Растущая советская ностальгия её не пугает. Когда общество обращается к прошлому, оно живёт сказкой, которую само себе и рассказывает. Такое общество успокоить нетрудно: показывай псевдосоветское «мыло», и оно уснёт, пустив слюни у телевизора.
Пугает элиту другое – духовный протест и ростки самоорганизации. Её пугает возможность появления катакомб, собирающих не фанатиков, а людей, взявших барьер сложности и готовых выдержать испытание властью. Поэтому она отчаянно плодит бездуховность – создаёт гнилую среду, где увязнет любое сопротивление. Она добивается того, чтобы актив опустил руки и сдался. Она погружает общество в равнодушие, сплетни и гедонизм. Элита сознательно снижает уровень образования. С каждым годом обязательных предметов становится меньше, а скоро останется один – курение конопли. И эротический массаж ещё введут как дополнительный стимул посещать школу.
Элита целенаправленно долбит по мыслящей части общества, которая не смотрит шоу, не читает таблоидов и сама направляет своих детей. Она упорно пытается подсадить её на постмодернизм.
По сути своей постмодернизм – это творчество обезьян. Это сучья свадьба вместо культуры. Это выхолащивание смысла под лозунгом «Искусство имеет право на всё». Это стёб и монтаж. Символ веры постмодернистов – хаос.
Постмодернизм рождён как утиль. Осознание своей вторичности наполняет его беспощадностью ко всему, что первично. Он нападает на то, что создано и осмысленно, с бритвой в руке, как безумец. Он режет и склеивает несоединимое, упиваясь своим шутовством. Он стремится пририсовать рога к каждой иконе. Его смех истеричен и исполнен нездорового торжества.
Как любой ублюдок, постмодернизм был лишён будущего и мог умереть вскоре после рождения. Но он выжил и вполне преуспел. Он оказался востребован как эстетический терроризм. На него сделали ставку, как в своё время сделали ставку на художественное безумие и экспериментаторство, уводящее искусство с дороги социальных протестов. Он должен был превратить культуру в поле эстетской игры и породить нового, вальсирующего человека, который бежит от всякой серьёзности и реагирует лишь на то, что сейчас в моде.
В середине девяностых годов вышел роман «Чапаев и Пустота». Книгу эту навязывали русскому обществу фанатично. Её проталкивали так, как не проталкивали ещё ни одно произведение. Издателям пришлось добиваться своей цели поистине героическими усилиями, потому что произведение это бездарное. Его литературная ценность, как все понимали, строго равна нулю, а вот политическая представлялась огромной. На сцену выходил русский постмодернизм. И надо было во что бы то ни стало навязать его интеллигенции. Нужно было запудрить мозги той части общества, где формируется социальный актив.
Интеллигент, подсевший на такую литературу, уже ни к чему не отнесётся серьёзно. Он обречён воспринимать историю и современность иронично, вспоминая смешные склейки, сделанные модным писателем. В этом и состоит цель – не позволить ничего осознать.
Почему русский постмодернизм сразу вцепился в Василия Ивановича Чапаева, очевидно. Его простота отражает душу советской цивилизации, которая двигалась вперёд именно по-чапаевски – от победы к победе. С этой простотой можно было играть, соединяя её с буддизмом и забавляясь комическими эффектами. Эта простота позволяла издеваться над советскими мифами и выхолащивать их.
Простота стала ахиллесовой пятой красной империи, которая не озаботилась сложностью, не достигла метафизической высоты и позволила себя умертвить новым оружием. Теперь на её трупе густо расселись падальщики.
За чей прах они примутся завтра – понятно. Россия – тело большое и вкусное. Если её завалить, еды хватит надолго. А завалить её можно вполне, поскольку идёт той же дорогой – прозябает в банальности и примитиве, целиком полагаясь на свои «чушки».
Вскоре после «Чапаева и Пустоты» вылетел «томагавк» особого рода – «Кысь». И его целью было уже не советское сознание, а русское. Это был выстрел в русскую идентичность, прицельный и подлый, стремящийся пробудить у читателя ненависть к своим корням, мифам, культуре.
Сегодня такие «томагавки» летят один за другим, разнося сознание в дым и сокрушая основы цивилизации. Бьют без устали, бьют без пощады. На войне как на войне.