Он стоял на углу Советской и Пушкинской. Высокий, большой, красивый. Как и всё его поколение. Поколение настоящих, которым так шла военная форма. Он смотрел на знаменитые часы на смоленской ратуше. Тикают. Хотя он своими глазами видел, как пылал его родной Смоленск. Который он освобождал в рядах Красной армии. Он видел, как пылало его родное Загорье. Когда вместо хаты – обугленное дерево. И расстрелянные за связь с партизанами односельчане. «Мать-земля моя родная, / Вся смоленская родня, / Ты прости, за что – не знаю, / Только ты прости меня…» Он просил прощения. Как и всё его поколение. Они, невозможно совестливые, словно стыдились, что остались жить. И просили прощения за то, что подарили жизнь всему миру…
А часы всё тикают. Не только время они отсчитывают. И не только пространство обозначают. От этих часов начинал свой путь в литературу писатель Александр Твардовский. Или всё-таки раньше? Когда отец подарил ему шикарную книгу Некрасова и читал её вслух зимними вечерами. Маленький Твардовский научился сочинять прежде, чем писать. И не Некрасов ли его благословил?.. Он, как и поэт-гражданин, всю жизнь боролся за народность литературы. За её «нормальность». И в те 16 лет, когда возглавлял «Новый мир». Всегда считая любое своё дело общенародным. Как и всё его поколение… Поэтому с 1939-го он красноармеец. Участвует в освобождении Западной Белоруссии, в русско-финской войне. И с первых дней Великой Отечественной – на фронте. И не только как корреспондент. А как боевой офицер. В любой миг готовый отдать жизнь за Родину. Как и всё его поколение… Может, поэтому своему главному произведению – поэме «Василий Тёркин» он придал особую форму. «Чтобы её можно было читать с любой страницы». Ведь солдат мог погибнуть в любой миг, не дождавшись окончания поэмы… К слову, «Тёркина» «не курили». Газетные публикации вырезали и собирали. И с нетерпением ждали продолжения. Тёркин был другом каждого бойца. И каждый думал, что он сам – Тёркин… Твардовский с Тёркиным прошёл всю войну. Плечом к плечу. В одном окопе. И в одном бою. Им повезло. Они не погибли. И вместе встретили победу близ Кёнигсберга. Твардовский первый 9 мая сообщил товарищам о Победе. Выстрелил семь раз из револьвера – дал свой салют. И уединился во флигеле прусского дома – писать последние главы о Тёркине… Войну Твардовский закончил подполковником. А в литературе стал генералом… Твардовский никогда не жаловался на судьбу. Как и всё его поколение. Те, которых с 20 лет уже называли по имени-отчеству. Отчество они заслужили. На их же долю выпало столько, что жаловаться было просто безнравственно. По закону их нравственных принципов. Жалуются лишь те, кто ничего не испытал. Это было поколение зашкаливающей скромности. Сам Твардовский не любил сниматься, давать интервью. Его так и не уговорил скульптор Конёнков на скульптурный портрет – Тёркин и Твардовский в одном лице. Да, сколько же мы потеряли! И как мало теперь мы можем прочесть про них. Настоящей правды о настоящих. И эту незаполненность теперь заполняют уродливыми шаржами и иезуитским враньём… Настоящие думали, что вечной будет Страна Советов и вечным будет соцреализм. Они думали, что война, их война, самая страшная в истории человечества, будет последней. Как же они ошиблись. А часы тикают: тик-так…
В конце жизни Александр Трифонович подолгу сидел в кресле и глядел на любимую картину Юрия Непринцева «Отдых после боя». На ней… А кто же ещё? Тёркин. Такой весёлый. Такой отважный. Такой красивый. Как и всё его поколение. И снова они вместе, уже навсегда. Возможно, только у них и хватит сил бить во все колокола. Даже из вечности. Сегодня. Пробил их час…