Новые лютые-XXI
Со времён Достоевского русские мальчики сильно постарели. Нынешним лет по сорок – сорок пять. Но дело не в возрасте, как точно заметил по этому поводу В. Розанов, не в летах, а в психологии.
«О чём они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? – говорит Иван Карамазов Алёше про своих alter ego. – О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату…»
Фёдор Михайлович был так увлечён этим русским типом, столь явственно видел в нём и его святое, и звериное, так отчётливо предчувствовал его роль в будущем России, что даже в знаменитой своей Пушкинской речи заговорил именно о нём, ссылаясь на героя поэмы «Цыгане» Алеко: «Тип этот верный и схвачен безошибочно, тип постоянный и надолго у нас, в нашей Русской земле, поселившийся».
В табор эти скитальцы, конечно, сегодня не ходят, но зато посещают, например, форум «ЛГ» и всё так же пламенеют в призывах, бывая порою настоящими златоустами. Хотя порой и не гнушаются площадной бранью.
Русские мальчики начала нового тысячелетия, сохраняя верность своему типу, как-то подутратили, однако, ангельскую ипостась (и как же могло быть иначе после ГУЛАГа?), зато съехали в сторону совершеннейшей шигалевщины: выходя из безграничной свободы, они заключают безграничным деспотизмом. Романтики тоталитаризма, апологеты насилия, ради светлого будущего «дальнего» они задушат ныне живущего «ближнего». Из великой любви к грядущему поколению они ненавидят нынешнее. И всё так же готовы унавозить последним почву для плодоношения своих фантазий. Это люди моноидеи.
Вообще говоря, они живут не только в России. Психологи называют их паранойяльным психотипом. Это не болезнь. Это психологический склад личности. Неизвестно, сколько их на свете, но по приблизительным оценкам – от 3 до 5% населения, обычно мужчины. Однако, как всегда, у нас они имеют свой генезис и свою особую роль в социуме.
Эти люди – идеологи и политики по призванию, думающие исключительно о глобальном: народе и человечестве. Остальное – мелочи, не стоящие их внимания. Они авторитарны. Они говорят и не слушают оппонента, на его вопросы не отвечая. Ради своей моноидеи они ко всем и ко всему относятся как к объекту: они собеседника употребляют.
У них принципы всегда важнее людей, цели важнее средств, потому они легко переступают через все существующие нормы, моральные и юридические. Они любят романтические псевдонимы: Алеко, например. Они категоричны и назидательны. Свои идеи они обожают называть «научными» – при том что в науке они чаще всего профаны или дилетанты, а факты подгоняют под заранее им известный ответ. Опровержения эмпирическими данными не признают, поэтому спор с ними по существу невозможен.
В публичной дискуссии они побеждают не весом идей, а их яркостью и удачными формулировками, – конечно, если талантливы. Они яростны и неистовы в провозглашении своей idee fixe. Это русские Робеспьеры, для которых важна война, а не мир, меч, но не плуг.
Человек моноидеи репрессивен, он любит запреты – в особенности в отношении удовольствий для других, в том числе и секса, и развлечений; сам бывает аскетом, пропагандирует опрощение, но поскольку себя, любимого, к стаду, как остальных, не причисляет, может позволять себе и земные радости, в которых всё-таки никогда не достигает виртуозности: для неё нужно быть жизнелюбом и ценить тонкую игру, избыточность, иронию, чего не дано человеку моноидеи по определению – он ригиден и механистичен.
Он обычно равнодушен к одежде, вечно ходит в помятой рубашке, спит где попало, ест что придётся. Люди этого типа часто имеют какие-то физические дефекты – особую асимметрию лица, проблемы с дикцией; дело, впрочем, не столько в них, сколько в мучительном переживании их как «недостоинства».
Это не домашние люди, дом они ценят как штаб-квартиру, а жену – как секретаря: человек моноидеи – трудоголик, при том что не владеет техникой жизни и труда; он бывает сентиментален, но никогда по-настоящему не чувствует другого человека, между ним и другими вечная стена. Но разговоры о личном самосовершенствовании, о самостоянии личности раздражают его донельзя, зато не сходит с его уст прилагательное «общественный»: для него всё – среда, всё – в среде, и людьми он оперирует как вещами, внешним образом – поощрить или наказать.
Он – герой, он – мессия, он пришёл дать новое небо и новую землю – при глубочайшем, органическом презрении к людям. Об этом, в частности, прекрасно написал С. Булгаков в «Вехах», в статье «Героизм и подвижничество».
Кажется очевидным, что неистовость нынешних сорокалетних мальчиков самым прямым образом есть отражение лютости тех, кто грабил Россию в 90-е. И они друг друга сто’ят.
Была такая старинная новгородская легенда: сбросили новгородцы идол Перуна в Волхов, а он, проплывая мимо моста, выбросил на него палку: «Вот вам от меня на память!» И с тех пор сходились новгородцы с палками на мосту в урочное время и бились люто, насмерть.
Будто и впрямь впала в морок Русь под Перуновым заклятьем. Только не мост через Волхов его арена, а вся Россия, оказавшаяся на распутье. Алёша, где ты?..